Культура
ШВЕЙЦАРСКИЙ ХОРЕОГРАФ ИЗОБРАЗИЛ МЫСЛИ ШОСТАКОВИЧА
11 января
Завершился крупнейший музыкальный фестиваль, который всегда считался еще и самым дорогим и элитарным. Его программа была нехарактерной для нынешних модных действий. Ее можно назвать "непремьерной". Фактически новинка была только одна: Театр балета имени Леонида Якобсона на сцене Театра им. М.П. Мусоргского показал совместную со швейцарцами постановку "Сейсмографов" на музыку Шостаковича. Эту постановку обрамляли нетускнеющие балеты самого Якобсона - "Свадебный кортеж" (по картинам Марка Шагала) и "Клоп" (по Маяковскому).
И, наверное, это был один из самых ярких вечеров музыкального - по своей идее - фестиваля.
Хореография Якобсона в исполнении артистов театра блистала своим особым движением, когда на сцене рождаются характеры, живые люди с ошеломительной пластикой куклы - то удивленной нескладно-деревянной, то гибкой и гнущейся, почти тряпичной, но всегда выразительной.
Достаточно вспомнить, с каким смаком и удовольствием артисты выплясывают под знаменитую "Моя Мару-усечка", заряжая своей энергетикой весь зал. Зрителя посещает редкое для театра последнего времени чувство радости, когда настроение поднимается не от того, что со сцены прозвучала веселая шутка, а от самого качества игры. В балете "Клоп" по одноименной пьесе Маяковского хореограф, смело пользуясь произведениями Шостаковича и бытовыми музыкальными хитами его времени, высмеял жизнь нашего человека эпохи НЭПа. Досталось и театральной среде, и тогдашней интеллигенции, и знаменитому стилю кич, и кроватям в резных сердечках. А надо всем этим Якобсон поставил властительного творца - Маяковского, который могучим жестом создает свое произведение.
Впервые представленный в тот же вечер балет "Сейсмографы" существенно отличался по духу. Не оставляя и воспоминания от творчества Якобсона, постановка Феликса Дюмериля (Швейцария) обращала внимание не столько на хореографию, сколько на сценографию. Пустая черная сцена была пересечена пятью белыми параллельными прямыми нотного стана (он же - лист сейсмографа). А внизу в беспорядке "ломались", извивались и прыгали капризные серые ноты - следы пишущих приборов: люди в длинных плащах, надетых на квазиобнаженное тело. Причем среди них был и сам Шостакович и его Муза, после посещения которой ноты, как им и положено, стали послушно цепляться за долгие рельсы линеек. Постановщик таким образом хотел зашифровать настроение композитора в минуты его творческого вдохновения и разочарований.
Остальные громкие события фестиваля проходили в Большом зале Филармонии. Там выступали "Виртуозы Москвы" Владимира Спивакова, по которым петербуржцы, по-видимому, так соскучились, что долго аплодировали по любому поводу.
Там же, при небывалом скоплении народа, какого, пожалуй, не было со времен последнего концерта Григория Соколова, закрывал фестиваль Дмитрий Хворостовский с оркестром Юрия Темирканова. Он исполнил Сюиту Шостаковича на слова Микеланджело Буонарроти для баса с оркестром. Впрочем, если учесть, что и без того переведенные на русский и растянутые в музыке, слова были едва понятны, то особой сенсации от оригинального и редко исполняемого произведения не случилось. К тому же партия баса была поручена баритону Дмитрию Хворостовскому, который хоть и "доставал" все ноты, но не сумел достаточно обогатить и вычертить выразительным тембром партию голоса.
Не таким интересным, как могло бы быть, оказалось и выступление сопрано Барбары Хендрикс, певшей романсы Пуленка и созвучную им по настроению Сюиту Шостаковича на слова Блока. Быть может, достаточно было бы одного яркого, темпераментного произведения, чтобы петербуржцы почувствовали ее голос и затем вернулись к виртуозной и интеллектуальной игре музыкальных мыслей.
Более "полнокровным" был концерт заслуженного коллектива России Академического симфонического оркестра Филармонии с японской скрипачкой Саякой Седзи. Прозвучали произведения Кабалевского, Хачатуряна и Шостаковича. Дирижерская работа Юрия Темирканова над выразительным звучанием, общим духом музыки и сочное исполнение солистки сложились в определенную музыкальную форму, за развитием которой наблюдалось с неподдельным интересом.
В целом завершившийся фестиваль прошел на высоком уровне. Это доказывается хотя бы тем, что организаторам удалось привести массу народа слушать музыку Шостаковича. А это большое дело.
Алина ЦИОПА
И, наверное, это был один из самых ярких вечеров музыкального - по своей идее - фестиваля.
Хореография Якобсона в исполнении артистов театра блистала своим особым движением, когда на сцене рождаются характеры, живые люди с ошеломительной пластикой куклы - то удивленной нескладно-деревянной, то гибкой и гнущейся, почти тряпичной, но всегда выразительной.
Достаточно вспомнить, с каким смаком и удовольствием артисты выплясывают под знаменитую "Моя Мару-усечка", заряжая своей энергетикой весь зал. Зрителя посещает редкое для театра последнего времени чувство радости, когда настроение поднимается не от того, что со сцены прозвучала веселая шутка, а от самого качества игры. В балете "Клоп" по одноименной пьесе Маяковского хореограф, смело пользуясь произведениями Шостаковича и бытовыми музыкальными хитами его времени, высмеял жизнь нашего человека эпохи НЭПа. Досталось и театральной среде, и тогдашней интеллигенции, и знаменитому стилю кич, и кроватям в резных сердечках. А надо всем этим Якобсон поставил властительного творца - Маяковского, который могучим жестом создает свое произведение.
Впервые представленный в тот же вечер балет "Сейсмографы" существенно отличался по духу. Не оставляя и воспоминания от творчества Якобсона, постановка Феликса Дюмериля (Швейцария) обращала внимание не столько на хореографию, сколько на сценографию. Пустая черная сцена была пересечена пятью белыми параллельными прямыми нотного стана (он же - лист сейсмографа). А внизу в беспорядке "ломались", извивались и прыгали капризные серые ноты - следы пишущих приборов: люди в длинных плащах, надетых на квазиобнаженное тело. Причем среди них был и сам Шостакович и его Муза, после посещения которой ноты, как им и положено, стали послушно цепляться за долгие рельсы линеек. Постановщик таким образом хотел зашифровать настроение композитора в минуты его творческого вдохновения и разочарований.
Остальные громкие события фестиваля проходили в Большом зале Филармонии. Там выступали "Виртуозы Москвы" Владимира Спивакова, по которым петербуржцы, по-видимому, так соскучились, что долго аплодировали по любому поводу.
Там же, при небывалом скоплении народа, какого, пожалуй, не было со времен последнего концерта Григория Соколова, закрывал фестиваль Дмитрий Хворостовский с оркестром Юрия Темирканова. Он исполнил Сюиту Шостаковича на слова Микеланджело Буонарроти для баса с оркестром. Впрочем, если учесть, что и без того переведенные на русский и растянутые в музыке, слова были едва понятны, то особой сенсации от оригинального и редко исполняемого произведения не случилось. К тому же партия баса была поручена баритону Дмитрию Хворостовскому, который хоть и "доставал" все ноты, но не сумел достаточно обогатить и вычертить выразительным тембром партию голоса.
Не таким интересным, как могло бы быть, оказалось и выступление сопрано Барбары Хендрикс, певшей романсы Пуленка и созвучную им по настроению Сюиту Шостаковича на слова Блока. Быть может, достаточно было бы одного яркого, темпераментного произведения, чтобы петербуржцы почувствовали ее голос и затем вернулись к виртуозной и интеллектуальной игре музыкальных мыслей.
Более "полнокровным" был концерт заслуженного коллектива России Академического симфонического оркестра Филармонии с японской скрипачкой Саякой Седзи. Прозвучали произведения Кабалевского, Хачатуряна и Шостаковича. Дирижерская работа Юрия Темирканова над выразительным звучанием, общим духом музыки и сочное исполнение солистки сложились в определенную музыкальную форму, за развитием которой наблюдалось с неподдельным интересом.
В целом завершившийся фестиваль прошел на высоком уровне. Это доказывается хотя бы тем, что организаторам удалось привести массу народа слушать музыку Шостаковича. А это большое дело.
Алина ЦИОПА
