Культура
ИГОРЬ БУТМАН: "Я НЕ ИДИОТ, ЧТОБЫ СЧИТАТЬ СЕБЯ ЛУЧШИМ САКСОФОНИСТОМ МИРА..."
05 сентября
Игорь Бутман родился в нашем городе. Окончил он Музыкальное училище имени Мусоргского по классу саксофона у выдающегося джазмена и педагога Геннадия Гольштейна. Уже на 2-м курсе Бутман играл в ансамбле Давида Голощекина. А затем уехал, сначала в Москву, а затем в США, где продолжил обучение в знаменитом музыкальном колледже Беркли по специальностям "саксофонист" и "композитор". Теперь Игоря Бутмана называют "золотым саксофоном России".
ТРОСТЬ ЗАСЛУЖИВАЕТ ВНИМАНИЯ
- Игорь, почему вы вернулись не в Питер, а в Москву? Почему вообще вернулись в Россию? Вроде бы сбылась вожделенная мечта человека, чье детство и юность прошли за железным занавесом, в Советском Союзе, - отъехать "за бугор". Более того, оказаться на родине джаза...
- Как вы знаете, я сначала уехал в Москву, а потом в Америку. Так, кстати, джазовым музыкантам всегда советует делать Владимир Фейертаг, он говорит: "Если хотите уехать в Америку, надо сначала уехать в Москву". Получается, что Фейертаг и в этом прав. Многие джазмены тогда грозились уехать, кто-то в самом деле уезжал, кто-то оставался, чтобы продолжать заниматься своим делом тут. Я же хотел в США, чтобы учиться. Советский строй уже трещал по швам, я понимал, что скоро он рухнет, прикажет долго жить. Поэтому мой отъезд нельзя рассматривать как эмиграцию. И нет ничего странного в том, что я вернулся. Почему в Москву? По семейным обстоятельствам. А также потому, что получил приглашение работать от Олега Лундстрема. Мне всегда хотелось быть таким, как Давид Голощекин, но в таком случае мы, по крайней мере, не должны жить в одном городе!
- Вы играли со многими выдающимися музыкантами. Кто на вас произвел наиболее сильное впечатление?
- Тот же Голощекин. Я был еще совсем молодой, когда он пригласил меня в Ленинградский дворец молодежи. Ему меня как человека ищущего, но еще только делающего первые шаги саксофониста порекомендовал пианист Петя Корнев. Прихожу, а Давид Семенович спрашивает: "У тебя саксофон с собой?" (Так в Америке принято спрашивать.) - "Да". - " Ну давай, играй какой-нибудь блюз". Как сейчас помню, играл я Straight No Chaser. Признаться, я тогда еще не знал, что в блюзе 12 тактов, что во всем должна быть гармония. Я по наивности думал, что надо играть как можно быстрее и громче, и все. И ждать аплодисментов. После моего соло Голощекин говорит: "Да, старик, звук хороший..." И после паузы: "Трость, наверное, хорошая". Трость у меня действительно была неплохая.
- Голощекин иронизировал...
- Да! Я же стоял и представлял, что рядом со мной трубач Майлс Дэвис, он же Давид Голощекин, на саксофоне играет Джон Колтрэйн, то есть Миша Костюшкин, а на рояле не Петя Корнев, а Маккой Тейнер.
ФИЛОСОФИЯ В ЗВУКЕ
- Берете ли вы как музыкант, как композитор что-то у живой природы?
- Ничего не беру. Изначально надо было быть другим человеком или, может, сознательно изменить себя, чтобы воодушевляться чем-то таким. Пролетела птица - сочинил блюз!
- Стало быть, все ваши звуки живут внутри вас?
- Конечно. Но с годами играть становится все сложнее и сложнее: боишься повториться, где-то неожиданно появляется ступор, а где-то, наоборот, вдруг оказываешься способным сыграть такие вещи!..
- Игорь, как вы относитесь к изречению: "В джазе должно быть меньше нот и больше чувства"?
- Я не люблю абсолютных категорий. Конечно, когда люди могут выразить себя малыми средствами, не играя много нот, в этом есть своя прелесть, и примеров тому достаточно. Бывает, ноты, которые играешь, не выражают никаких чувств, а бывает наоборот: чувства ушли, а вроде ничего и не сказал. Тогда, конечно, беда. Лично у меня не получается сыграть мало нот, но чувств при этом могу выразить очень много. Такой у меня стиль.
- Какое самое сильное потрясение вы испытали от музыки как слушатель?
- Недавно я был на концерте Хэрби Хэнкока, он играл с
Уэном Шортером. Впечатление потрясающее! Такой звук, такая... я бы даже сказал, философия в звуке у Шортера! Я долго не мог прийти в себя.
- Что вы еще цените - помимо философии - в звуке?
- Не смогу объяснить. Звук либо пролетает мимо, либо входит в тебя. В звуке может нравиться и тембр, и широта, и даже мужественность. У Пола Дэзмана звук тихий и тонкий, у Кэна Бендерли - широкий, у Джона Колтрэйна вообще какой-то свой неповторимый тембр.
ЖИРИНОВСКИЙ КЛИНТОНУ НЕ ПАРА
- Самый запомнившийся музыкальный момент, может быть, пассаж?
- Какой пассаж? (Смеется.) Говорить о музыке с точки зрения пассажей - получится длинный, никому не интересный разговор. Лучше будет для вашей газеты, если говорить про Клинтона или про Жириновского, у которого я играл на дне рождения.
- Ну и как вам Владимир Вольфович?
- Жириновский меня спросил: "А что Клинтон попросил сыграть, когда уходил?" Мы ему сыграли тогда Strangers In The Night. Жириновский попросил это же сыграть и для себя. А я ему: "Владимир Вольфович, вы же не уходите, слава богу".
- Про Жириновского поговорили. Теперь про Клинтона. Президент Соединенных Штатов назвал вас самым выдающимся саксофонистом мира. Как вам его оценка?
- Очень приятна. Но чтобы самому считать себя лучшим саксофонистом мира, надо быть круглым идиотом. Потому что среди саксофонистов, как ныне здравствующих, так и уже ушедших, есть люди, которые мне кажутся вообще недосягаемыми. Конечно, лестно, что такой известный политический деятель отметил мою игру. К тому же он и сам играет на саксофоне и много разного джаза слышал. Важно еще и то, что суждение Клинтона известно не с моих слов, а приводится в его книге. К тому же он вставил мою вещь в свой диск.
- Клинтон выпустил собственный диск с вашей композицией?
- Да. Диск называется "Из музыкальной комнаты Билла Клинтона". В нем собрано то, что он слушал, будучи президентом. Там и Майлс Дэвис, и Джон Колтрэйн, и Махалия Джексон. И среди его любимой музыки оказалась и моя композиция. Есть чем гордиться, но это не говорит о том, что я лучший саксофонист мира. Дело вкуса. Клинтон считает так, кто-то иначе. Нельзя говорить, кто первый саксофонист в мире, кто второй, третий. Как определять? Рекордов, кто быстрее играет, не ставится. Разве можно утверждать, что звук у Стэна Гетца красивее, чем у Сони Роллинса?..
Павел ЯБЛОНСКИЙ
ТРОСТЬ ЗАСЛУЖИВАЕТ ВНИМАНИЯ
- Игорь, почему вы вернулись не в Питер, а в Москву? Почему вообще вернулись в Россию? Вроде бы сбылась вожделенная мечта человека, чье детство и юность прошли за железным занавесом, в Советском Союзе, - отъехать "за бугор". Более того, оказаться на родине джаза...
- Как вы знаете, я сначала уехал в Москву, а потом в Америку. Так, кстати, джазовым музыкантам всегда советует делать Владимир Фейертаг, он говорит: "Если хотите уехать в Америку, надо сначала уехать в Москву". Получается, что Фейертаг и в этом прав. Многие джазмены тогда грозились уехать, кто-то в самом деле уезжал, кто-то оставался, чтобы продолжать заниматься своим делом тут. Я же хотел в США, чтобы учиться. Советский строй уже трещал по швам, я понимал, что скоро он рухнет, прикажет долго жить. Поэтому мой отъезд нельзя рассматривать как эмиграцию. И нет ничего странного в том, что я вернулся. Почему в Москву? По семейным обстоятельствам. А также потому, что получил приглашение работать от Олега Лундстрема. Мне всегда хотелось быть таким, как Давид Голощекин, но в таком случае мы, по крайней мере, не должны жить в одном городе!
- Вы играли со многими выдающимися музыкантами. Кто на вас произвел наиболее сильное впечатление?
- Тот же Голощекин. Я был еще совсем молодой, когда он пригласил меня в Ленинградский дворец молодежи. Ему меня как человека ищущего, но еще только делающего первые шаги саксофониста порекомендовал пианист Петя Корнев. Прихожу, а Давид Семенович спрашивает: "У тебя саксофон с собой?" (Так в Америке принято спрашивать.) - "Да". - " Ну давай, играй какой-нибудь блюз". Как сейчас помню, играл я Straight No Chaser. Признаться, я тогда еще не знал, что в блюзе 12 тактов, что во всем должна быть гармония. Я по наивности думал, что надо играть как можно быстрее и громче, и все. И ждать аплодисментов. После моего соло Голощекин говорит: "Да, старик, звук хороший..." И после паузы: "Трость, наверное, хорошая". Трость у меня действительно была неплохая.
- Голощекин иронизировал...
- Да! Я же стоял и представлял, что рядом со мной трубач Майлс Дэвис, он же Давид Голощекин, на саксофоне играет Джон Колтрэйн, то есть Миша Костюшкин, а на рояле не Петя Корнев, а Маккой Тейнер.
ФИЛОСОФИЯ В ЗВУКЕ
- Берете ли вы как музыкант, как композитор что-то у живой природы?
- Ничего не беру. Изначально надо было быть другим человеком или, может, сознательно изменить себя, чтобы воодушевляться чем-то таким. Пролетела птица - сочинил блюз!
- Стало быть, все ваши звуки живут внутри вас?
- Конечно. Но с годами играть становится все сложнее и сложнее: боишься повториться, где-то неожиданно появляется ступор, а где-то, наоборот, вдруг оказываешься способным сыграть такие вещи!..
- Игорь, как вы относитесь к изречению: "В джазе должно быть меньше нот и больше чувства"?
- Я не люблю абсолютных категорий. Конечно, когда люди могут выразить себя малыми средствами, не играя много нот, в этом есть своя прелесть, и примеров тому достаточно. Бывает, ноты, которые играешь, не выражают никаких чувств, а бывает наоборот: чувства ушли, а вроде ничего и не сказал. Тогда, конечно, беда. Лично у меня не получается сыграть мало нот, но чувств при этом могу выразить очень много. Такой у меня стиль.
- Какое самое сильное потрясение вы испытали от музыки как слушатель?
- Недавно я был на концерте Хэрби Хэнкока, он играл с
Уэном Шортером. Впечатление потрясающее! Такой звук, такая... я бы даже сказал, философия в звуке у Шортера! Я долго не мог прийти в себя.
- Что вы еще цените - помимо философии - в звуке?
- Не смогу объяснить. Звук либо пролетает мимо, либо входит в тебя. В звуке может нравиться и тембр, и широта, и даже мужественность. У Пола Дэзмана звук тихий и тонкий, у Кэна Бендерли - широкий, у Джона Колтрэйна вообще какой-то свой неповторимый тембр.
ЖИРИНОВСКИЙ КЛИНТОНУ НЕ ПАРА
- Самый запомнившийся музыкальный момент, может быть, пассаж?
- Какой пассаж? (Смеется.) Говорить о музыке с точки зрения пассажей - получится длинный, никому не интересный разговор. Лучше будет для вашей газеты, если говорить про Клинтона или про Жириновского, у которого я играл на дне рождения.
- Ну и как вам Владимир Вольфович?
- Жириновский меня спросил: "А что Клинтон попросил сыграть, когда уходил?" Мы ему сыграли тогда Strangers In The Night. Жириновский попросил это же сыграть и для себя. А я ему: "Владимир Вольфович, вы же не уходите, слава богу".
- Про Жириновского поговорили. Теперь про Клинтона. Президент Соединенных Штатов назвал вас самым выдающимся саксофонистом мира. Как вам его оценка?
- Очень приятна. Но чтобы самому считать себя лучшим саксофонистом мира, надо быть круглым идиотом. Потому что среди саксофонистов, как ныне здравствующих, так и уже ушедших, есть люди, которые мне кажутся вообще недосягаемыми. Конечно, лестно, что такой известный политический деятель отметил мою игру. К тому же он и сам играет на саксофоне и много разного джаза слышал. Важно еще и то, что суждение Клинтона известно не с моих слов, а приводится в его книге. К тому же он вставил мою вещь в свой диск.
- Клинтон выпустил собственный диск с вашей композицией?
- Да. Диск называется "Из музыкальной комнаты Билла Клинтона". В нем собрано то, что он слушал, будучи президентом. Там и Майлс Дэвис, и Джон Колтрэйн, и Махалия Джексон. И среди его любимой музыки оказалась и моя композиция. Есть чем гордиться, но это не говорит о том, что я лучший саксофонист мира. Дело вкуса. Клинтон считает так, кто-то иначе. Нельзя говорить, кто первый саксофонист в мире, кто второй, третий. Как определять? Рекордов, кто быстрее играет, не ставится. Разве можно утверждать, что звук у Стэна Гетца красивее, чем у Сони Роллинса?..
Павел ЯБЛОНСКИЙ
