Культура
МУЛЬТЯШКИ ДЛЯ ВЗРОСЛЫХ
17 ноября
В бессюжетной "Метафизике" Шемякин сделал ставку на оригинальность соединения его работ с музыкой Прокофьева, вызывающей, по его словам, ощущение магического настроя.
Экспрессию Второй симфонии поддерживают замысловатые, гармоничные в цветовом решении декорации (в серо-зеленых тонах в 1-й части, в оранжево-коричневых - во 2-й). Картинка впечатляет масштабностью смотрящих с задника гигантских масок и "стекающих" с кулис цветных капель! Но в этом визуальном образе балет с его пластической выразительностью остался не у дел. Линии движений, порой оригинальные комбинации потерялись в пестроте костюмов: расцвеченные горошками черные трико девушек и забавно полосатые костюмы мужчин на фоне заставляющего себя разглядывать задника украли всю графику тел и пластики.
В "Кроткой" же этот эффект слияния исполнителей в толпу, где едва ли различимы отдельные движения и лица, сыграл удивительно уместно. Стилизованными под эпоху Достоевского зелеными кафтанами и платьями создан образ толпы, серой массы. И тем ярче на этом безликом фоне читаются фигуры хрупкой доверчивой героини в белом и раздираемого поисками себя героя. Графика его черного костюма с белыми штрихами и полосами подчеркивает красоту, широту и убедительность движений его напряженного монолога и нервных реплик в дуэтах (хотя при исполнении партии Мужчины Александром Сергеевым не стоит приписывать успех костюму - движения этого артиста, танцующего всем телом, будут не менее содержательными в любом наряде). Это монохромное решение соответствует общему настрою балета на музыку Рахманинова, в котором есть мрачноватая фантасмагоричность Достоевского. Сценическое пространство сжато рисованными массивными поломанными балками, они нависают над персонажами и создают образ мира, в котором тесно, а выхода нет. И лишь хрупкая надежда, едва заметный просвет между тучами на мрачном небе, к нему и устремляется в финале нашедшая свой выход Кроткая.
Совершенно иное настроение в "Весне священной" - буйство красок и причудливых мелочей, соревнование "кричащих зеленых тонов" и борьба за оригинальность хвостов. Дело в том, что действие "Весны" авторы перенесли в мир насекомых. Кто из нас в детстве не задумывался над не детского масштаба мыслью: а что если и за нами кто-то наблюдает так же, как мы - за суетой и деловыми хлопотами муравьев и разных букашек? В сказке Шемякина и Пандурски эльфы, сильфиды, муравьи, бабочки, стрекозы и лягушата становятся жертвами коварного Паука, который гипнотизирует их и управляет их волей. Почти трехстраничное либретто (для 40-минутного балета) напоминает о лучших традициях производства триллеров: "Смертоносное жало Паука вонзается в сердце Эльфа. Толпа ликует, а затем все разбегаются в испуге, почуяв, что наступила пора выбора следующей жертвы. Только Сильфида, вырвавшись из рук Жуков, выбегает в центр. Она склоняется над телом Эльфа и оплакивает любимого". А на сцене - красочное дефиле костюмов. Едва успевает глаз привыкнуть к очередной порции пестроты, а зрители - решить насущные проблемы вроде "А кто это с большими глазами?" или "А что за красные полосатые существа с хвостами?", как появляется новая компания персонажей. И зрителям уже не до танцев, на движениях просто не успеваешь сконцентрировать внимание, слишком небольшие хореографические реплики у героев, а героев чересчур много. И не натанцевавшись в спектакле, некоторые персонажи, выходя на поклоны, повторяют свои трюки. Пожалуй, только у Паука (Михаил Лобухин) на протяжении действия сложилась узнаваемая, злодейски тягучая пластика. Безусловно, сказка - ложь, да в ней намек... Но на премьере "Весна" скорее воспринималась мультипликационным сюжетом, и даже эксцентричная, диковатая музыка Стравинского в исполнении оркестра под руководством Валерия Гергиева прозвучала, кажется, чуть мягче в сравнении со звучанием на спектаклях с хореографией Нижинского.
Намеки и обобщения - это для самостоятельной работы зрителей. А на Мариинской сцене появилась еще одна шемякинская феерия. Может, впору уже говорить о рождении нового жанра?
Ольга МАКАРОВА
Экспрессию Второй симфонии поддерживают замысловатые, гармоничные в цветовом решении декорации (в серо-зеленых тонах в 1-й части, в оранжево-коричневых - во 2-й). Картинка впечатляет масштабностью смотрящих с задника гигантских масок и "стекающих" с кулис цветных капель! Но в этом визуальном образе балет с его пластической выразительностью остался не у дел. Линии движений, порой оригинальные комбинации потерялись в пестроте костюмов: расцвеченные горошками черные трико девушек и забавно полосатые костюмы мужчин на фоне заставляющего себя разглядывать задника украли всю графику тел и пластики.
В "Кроткой" же этот эффект слияния исполнителей в толпу, где едва ли различимы отдельные движения и лица, сыграл удивительно уместно. Стилизованными под эпоху Достоевского зелеными кафтанами и платьями создан образ толпы, серой массы. И тем ярче на этом безликом фоне читаются фигуры хрупкой доверчивой героини в белом и раздираемого поисками себя героя. Графика его черного костюма с белыми штрихами и полосами подчеркивает красоту, широту и убедительность движений его напряженного монолога и нервных реплик в дуэтах (хотя при исполнении партии Мужчины Александром Сергеевым не стоит приписывать успех костюму - движения этого артиста, танцующего всем телом, будут не менее содержательными в любом наряде). Это монохромное решение соответствует общему настрою балета на музыку Рахманинова, в котором есть мрачноватая фантасмагоричность Достоевского. Сценическое пространство сжато рисованными массивными поломанными балками, они нависают над персонажами и создают образ мира, в котором тесно, а выхода нет. И лишь хрупкая надежда, едва заметный просвет между тучами на мрачном небе, к нему и устремляется в финале нашедшая свой выход Кроткая.
Совершенно иное настроение в "Весне священной" - буйство красок и причудливых мелочей, соревнование "кричащих зеленых тонов" и борьба за оригинальность хвостов. Дело в том, что действие "Весны" авторы перенесли в мир насекомых. Кто из нас в детстве не задумывался над не детского масштаба мыслью: а что если и за нами кто-то наблюдает так же, как мы - за суетой и деловыми хлопотами муравьев и разных букашек? В сказке Шемякина и Пандурски эльфы, сильфиды, муравьи, бабочки, стрекозы и лягушата становятся жертвами коварного Паука, который гипнотизирует их и управляет их волей. Почти трехстраничное либретто (для 40-минутного балета) напоминает о лучших традициях производства триллеров: "Смертоносное жало Паука вонзается в сердце Эльфа. Толпа ликует, а затем все разбегаются в испуге, почуяв, что наступила пора выбора следующей жертвы. Только Сильфида, вырвавшись из рук Жуков, выбегает в центр. Она склоняется над телом Эльфа и оплакивает любимого". А на сцене - красочное дефиле костюмов. Едва успевает глаз привыкнуть к очередной порции пестроты, а зрители - решить насущные проблемы вроде "А кто это с большими глазами?" или "А что за красные полосатые существа с хвостами?", как появляется новая компания персонажей. И зрителям уже не до танцев, на движениях просто не успеваешь сконцентрировать внимание, слишком небольшие хореографические реплики у героев, а героев чересчур много. И не натанцевавшись в спектакле, некоторые персонажи, выходя на поклоны, повторяют свои трюки. Пожалуй, только у Паука (Михаил Лобухин) на протяжении действия сложилась узнаваемая, злодейски тягучая пластика. Безусловно, сказка - ложь, да в ней намек... Но на премьере "Весна" скорее воспринималась мультипликационным сюжетом, и даже эксцентричная, диковатая музыка Стравинского в исполнении оркестра под руководством Валерия Гергиева прозвучала, кажется, чуть мягче в сравнении со звучанием на спектаклях с хореографией Нижинского.
Намеки и обобщения - это для самостоятельной работы зрителей. А на Мариинской сцене появилась еще одна шемякинская феерия. Может, впору уже говорить о рождении нового жанра?
Ольга МАКАРОВА
