Общество
АЛИСА ИЗ БЛОКАДНОГО ДЕТСТВА
27 января
Личная жизнь и ее сценическое воплощение в самом начале творческого пути пронзительно пересеклись в биографии народной артистки СССР Алисы Фрейндлих, которая все 900 дней прожила в осажденном фашистами городе. В 1961 году она сыграла блокадную девочку Машу в спектакле "Рождены в Ленинграде" по пьесе Ольги Берггольц на сцене Театра имени Веры Комиссаржевской - того самого, который сам родился в осаде и получил неофициальное название "блокадный".
ТИМУРОВЦЫ УХАЖИВАЛИ ЗА СТАРУШКАМИ
- Алиса Бруновна, похожа ли ваша театральная героиня на девочку Алису тех времен, когда вокруг Ленинграда сомкнулось смертельное кольцо?
- По существу, наверное, да, а по возрасту - нет. Осенью сорок первого, когда начался отсчет блокадных дней, мне было шесть лет. А моя Маша из спектакля на десять лет старше меня. Герои той пьесы - комсомольцы бытовых отрядов, которые много делали, чтобы помочь горожанам в беде. Ну а я по малости лет была в тимуровской команде. Мы ухаживали за старушками и истощенными людьми. Выламывали заборы, какие-то палки собирали, чтобы протопить их промерзшие квартиры.
- Блокада глазами ребенка... Какой она вам запомнилась?
- Детство мое прошло рядом с Исаакиевской площадью. Вид на нее открывался из окон нашего дома на углу Мойки и Демидова переулка. В войну площадь не слишком бомбили, поскольку Гитлер хранил гостиницу "Астория" как свою возможную резиденцию. На крышах всех зданий вокруг площади стояли зенитные батареи. Там было много госпиталей, где мы давали концерты. И я пела для раненых бойцов.
- И какие же песни были в вашем репертуаре?
- Пела "Эх, дороги...", "Севастопольский камень", а еще "Темную ночь" и из фильма "Два бойца". Он вышел в сорок втором или на рубеже сорок третьего, и я несметное количество раз смотрела картину.
Я ПЛАКАЛА ОТ ЭТОЙ КРАСОТЫ
- Каким в ту пору был Исаакий?
- Его купол был покрыт серой защитной краской. Сейчас-то собор огорожен, а во времена моего детства мы на переменках бегали среди этих колонн, рисовали классики, скакали по ступеням. И недавно я заметила, что на протяжении моей жизни нижняя ступень почти на половину своей высоты ушла под землю. Так много уже прожито. А город моего детства и сейчас стоит перед глазами. Его красоту среди всех страшных испытаний той поры я вобрала в себя с самого малолетства. Блокадные зимы были тяжелые, морозные. И все-все-все было прорисовано белой красочкой: и собор, и здания, и деревья стояли в нежном инее. Я шла мимо "Астории" в свою 239-ю "школу со львами", и вся эта красота вышибала из меня слезы самым натуральным образом. Так у меня на всю жизнь это и осталось неизгладимым впечатлением.
- Ваш дом уцелел в блокаду?
- Нашу квартиру, пока мы сидели в бомбоубежище, разбомбило. Но нам повезло: в том же доме на Мойке, 64, только в другом флигеле, жил старший брат моего отца. И мы туда переехали.
МАКАРОННАЯ БУХАНКА
- А почему вы не эвакуировались из Ленинграда?
- Мама сказала: "Я не поеду никуда. Умирать так умирать". И мы остались. Моя бабушка Шарлотта была человеком с добрым сердцем и несгибаемой волей. Когда начался голод, она внесла в режим нашего питания железную дисциплину и выдавала нам строго по расписанию крошечные кусочки хлеба. Благодаря этому мы и остались живы. У бабушки были два сына и две дочки. В этом доме отец мой Бруно Артурович начинал свои актерские штучки, выступая в самодеятельности при ЖЭКе. Потом все переженились и остались в той же квартире. Просто разделили ее фанерными перегородками. И все братья и сестры со своими женами и мужьями там жили. Ну а потом так вышло, что наша многочисленная семья стала уменьшаться. Папин брат и его жена были репрессированы. А бабушка и младшая папина сестра с двумя малолетними детьми были высланы из Ленинграда.
- Во время блокады?
- Блокада еще не была снята... Они уезжали зимой, через какую-то щель, образовавшуюся в кольце. Мне врезалось в память, как они собирались. Взяли какие-то теплые, самые простые вещи. Все ценное к тому моменту уже было продано или выменяно на другие житейские необходимости. Мама пошла провожать их на вокзал. На перроне варили в котлах макароны. На холоде все это быстро смерзалось. Макароны резали на буханки и давали отъезжающим как паек на всю дорогу. Бабушка что-то от этой макаронной буханки отщипнула моей маме. И я помню, как в кастрюльке с талым снегом мама варила эти макароны, сооружала какую-то похлебку.
- А блокадные грядки в центре города помните?
- Ближайший от нашей школы огород располагался в Александровском саду, где мы сдавали нормы ГТО. За каждой грядкой присматривали дедушки и бабушки, охранявшие свои посадки. Но все равно на переменках мы умудрялись как-то усыплять их бдительность. Вот мы вроде играем, я нечаянно падаю, а с земли поднимаюсь уже с морковкой или с редиской. Такие хитрости придумывали.
ЖИЗНЬ С ОЩУЩЕНИЕМ ВТОРОГО РОЖДЕНИЯ
- На той же Исаакиевской площади вы стали потом почетным гражданином Санкт-Петербурга. Какое чувство вы испытали, получив такое отличие?
- Честно говоря, я думала, что это звание дается за прожитые годы, или за какие-то заслуги в профессии, или за принадлежность городу в нескольких поколениях. Но оказалось, что это очень серьезная нагрузка. Я получаю массу писем, в которых люди просят меня о помощи. Это даже не просьбы, а вопли души, такие бывают сложные проблемы. Почему-то людям кажется, что я обладаю какими-то полномочиями. У меня же есть лишь право робко высказать пожелание, а будет ли оно услышано, я не знаю. Да и времени нет обивать пороги начальственных кабинетов. Чтобы чего-то добиться, нужно много инстанций обойти. И мне бывает так неловко перед моими просителями. Если я что-то и делаю, это ничтожно по сравнению с количеством обращений и просьб.
- Многие ленинградцы-петербуржцы после войны стали москвичами. Вас приглашали работать и во МХАТ, и в "Современник". Да и ваши кинороли связаны в основном с Москвой. Что удержало вас в Петербурге?
- То, наверное, что с тех первых лет жизни вся моя судьба связана только с этим городом. Я ни в каком другом городе не жила, а была только в гостях. Как-то мне с Питером не расстаться надолго в силу привязанности и ощущения второго рождения. Все-таки то, что в блокаду я осталась жива, можно объяснить только усилиями какого-то ангела-хранителя. Когда вспоминаешь все это, не нужно долго объяснять, что такое этот город в моей жизни.
- Вашим внуку и внучке, хотя они еще школьники, сейчас больше лет, чем было вам в блокаду. Есть ли в них какие-то черточки, по которым можно сказать, что они - петербуржцы?
- Они принадлежат другому времени, увлечены своими делами. Но самым главным в них я считаю то, что эти ребята, как мне кажется, несут в себе благородство. Они прекрасно понимают, что такое благодарность и что такое чувство вины. А это уже немало для того, чтобы вырасти людьми, несущими в себе дух Петербурга.
Олег СЕРДОБОЛЬСКИЙ, корр. СПб. ТАСС - для "Невского времени"
ТИМУРОВЦЫ УХАЖИВАЛИ ЗА СТАРУШКАМИ
- Алиса Бруновна, похожа ли ваша театральная героиня на девочку Алису тех времен, когда вокруг Ленинграда сомкнулось смертельное кольцо?
- По существу, наверное, да, а по возрасту - нет. Осенью сорок первого, когда начался отсчет блокадных дней, мне было шесть лет. А моя Маша из спектакля на десять лет старше меня. Герои той пьесы - комсомольцы бытовых отрядов, которые много делали, чтобы помочь горожанам в беде. Ну а я по малости лет была в тимуровской команде. Мы ухаживали за старушками и истощенными людьми. Выламывали заборы, какие-то палки собирали, чтобы протопить их промерзшие квартиры.
- Блокада глазами ребенка... Какой она вам запомнилась?
- Детство мое прошло рядом с Исаакиевской площадью. Вид на нее открывался из окон нашего дома на углу Мойки и Демидова переулка. В войну площадь не слишком бомбили, поскольку Гитлер хранил гостиницу "Астория" как свою возможную резиденцию. На крышах всех зданий вокруг площади стояли зенитные батареи. Там было много госпиталей, где мы давали концерты. И я пела для раненых бойцов.
- И какие же песни были в вашем репертуаре?
- Пела "Эх, дороги...", "Севастопольский камень", а еще "Темную ночь" и из фильма "Два бойца". Он вышел в сорок втором или на рубеже сорок третьего, и я несметное количество раз смотрела картину.
Я ПЛАКАЛА ОТ ЭТОЙ КРАСОТЫ
- Каким в ту пору был Исаакий?
- Его купол был покрыт серой защитной краской. Сейчас-то собор огорожен, а во времена моего детства мы на переменках бегали среди этих колонн, рисовали классики, скакали по ступеням. И недавно я заметила, что на протяжении моей жизни нижняя ступень почти на половину своей высоты ушла под землю. Так много уже прожито. А город моего детства и сейчас стоит перед глазами. Его красоту среди всех страшных испытаний той поры я вобрала в себя с самого малолетства. Блокадные зимы были тяжелые, морозные. И все-все-все было прорисовано белой красочкой: и собор, и здания, и деревья стояли в нежном инее. Я шла мимо "Астории" в свою 239-ю "школу со львами", и вся эта красота вышибала из меня слезы самым натуральным образом. Так у меня на всю жизнь это и осталось неизгладимым впечатлением.
- Ваш дом уцелел в блокаду?
- Нашу квартиру, пока мы сидели в бомбоубежище, разбомбило. Но нам повезло: в том же доме на Мойке, 64, только в другом флигеле, жил старший брат моего отца. И мы туда переехали.
МАКАРОННАЯ БУХАНКА
- А почему вы не эвакуировались из Ленинграда?
- Мама сказала: "Я не поеду никуда. Умирать так умирать". И мы остались. Моя бабушка Шарлотта была человеком с добрым сердцем и несгибаемой волей. Когда начался голод, она внесла в режим нашего питания железную дисциплину и выдавала нам строго по расписанию крошечные кусочки хлеба. Благодаря этому мы и остались живы. У бабушки были два сына и две дочки. В этом доме отец мой Бруно Артурович начинал свои актерские штучки, выступая в самодеятельности при ЖЭКе. Потом все переженились и остались в той же квартире. Просто разделили ее фанерными перегородками. И все братья и сестры со своими женами и мужьями там жили. Ну а потом так вышло, что наша многочисленная семья стала уменьшаться. Папин брат и его жена были репрессированы. А бабушка и младшая папина сестра с двумя малолетними детьми были высланы из Ленинграда.
- Во время блокады?
- Блокада еще не была снята... Они уезжали зимой, через какую-то щель, образовавшуюся в кольце. Мне врезалось в память, как они собирались. Взяли какие-то теплые, самые простые вещи. Все ценное к тому моменту уже было продано или выменяно на другие житейские необходимости. Мама пошла провожать их на вокзал. На перроне варили в котлах макароны. На холоде все это быстро смерзалось. Макароны резали на буханки и давали отъезжающим как паек на всю дорогу. Бабушка что-то от этой макаронной буханки отщипнула моей маме. И я помню, как в кастрюльке с талым снегом мама варила эти макароны, сооружала какую-то похлебку.
- А блокадные грядки в центре города помните?
- Ближайший от нашей школы огород располагался в Александровском саду, где мы сдавали нормы ГТО. За каждой грядкой присматривали дедушки и бабушки, охранявшие свои посадки. Но все равно на переменках мы умудрялись как-то усыплять их бдительность. Вот мы вроде играем, я нечаянно падаю, а с земли поднимаюсь уже с морковкой или с редиской. Такие хитрости придумывали.
ЖИЗНЬ С ОЩУЩЕНИЕМ ВТОРОГО РОЖДЕНИЯ
- На той же Исаакиевской площади вы стали потом почетным гражданином Санкт-Петербурга. Какое чувство вы испытали, получив такое отличие?
- Честно говоря, я думала, что это звание дается за прожитые годы, или за какие-то заслуги в профессии, или за принадлежность городу в нескольких поколениях. Но оказалось, что это очень серьезная нагрузка. Я получаю массу писем, в которых люди просят меня о помощи. Это даже не просьбы, а вопли души, такие бывают сложные проблемы. Почему-то людям кажется, что я обладаю какими-то полномочиями. У меня же есть лишь право робко высказать пожелание, а будет ли оно услышано, я не знаю. Да и времени нет обивать пороги начальственных кабинетов. Чтобы чего-то добиться, нужно много инстанций обойти. И мне бывает так неловко перед моими просителями. Если я что-то и делаю, это ничтожно по сравнению с количеством обращений и просьб.
- Многие ленинградцы-петербуржцы после войны стали москвичами. Вас приглашали работать и во МХАТ, и в "Современник". Да и ваши кинороли связаны в основном с Москвой. Что удержало вас в Петербурге?
- То, наверное, что с тех первых лет жизни вся моя судьба связана только с этим городом. Я ни в каком другом городе не жила, а была только в гостях. Как-то мне с Питером не расстаться надолго в силу привязанности и ощущения второго рождения. Все-таки то, что в блокаду я осталась жива, можно объяснить только усилиями какого-то ангела-хранителя. Когда вспоминаешь все это, не нужно долго объяснять, что такое этот город в моей жизни.
- Вашим внуку и внучке, хотя они еще школьники, сейчас больше лет, чем было вам в блокаду. Есть ли в них какие-то черточки, по которым можно сказать, что они - петербуржцы?
- Они принадлежат другому времени, увлечены своими делами. Но самым главным в них я считаю то, что эти ребята, как мне кажется, несут в себе благородство. Они прекрасно понимают, что такое благодарность и что такое чувство вины. А это уже немало для того, чтобы вырасти людьми, несущими в себе дух Петербурга.
Олег СЕРДОБОЛЬСКИЙ, корр. СПб. ТАСС - для "Невского времени"
