Общество
ПОСЛЕДНИЙ УПРАВИТЕЛЬ ИМПЕРСКОЙ СТОЛИЦЫ
16 мартa
В течение почти четырех месяцев во главе Петрограда стоял генерал-майор Александр Балк, которому суждено было "закрыть" длинный ряд царских градоначальников Северной Пальмиры
Новый столичный шеф, сменивший князя Оболенского, оказался прямым ставленником министра внутренних дел Александра Дмитриевича Протопопова, с коим он приятельствовал еще в молодости - по Кадетскому корпусу. Представляя "родную" креатуру государю Николаю Александровичу и государыне Александре Феодоровне, дальновидный министр заверил августейшую чету: "Он - хороший человек и будет свой"
...Из ординарцев - в генералы
У господина Балка действительно не было оснований отлынивать от добросовестной службы. Он происходил из славной фамилии фон Балкенов, "склонившихся" под русским скипетром в середине XVII столетия, при царе Алексее Михайловиче. По одним данным, зачинателем рода считался некий шведский лейтенант, чей сын, Корнилиус, попав в плен и крестившись там в православие, стал именоваться Михаилом. По другим сведениям, герр Балкен, чистокровный немец, покинул милую сердцу Вестфалию и перебрался в Ливонию, принадлежавшую тогда королям из Стокгольма, а его отпрыск майор Николай фон Балкен добровольно перешел в русскую армию, где той порой создавались регулярные - на европейский лад - полки. Как пишет исследователь Владимир Черняев, офицер Николай Иванович Балкен сражался - уже в чине полковника - со шляхтой, отбивая у нее древний Смоленск, а также подавлял бунт Степана Разина и пресекал лихие налеты крымских татар на южные российские рубежи. Впоследствии Балкены превратились в Балков, и один из них, тайный советник Петр Федорович, занимал при императоре Александре I ответственную должность посланника в Рио-де-Жанейро. Но самым известным в этом роду считается генерал-лейтенант Михаил Дмитриевич Балк - герой Отечественной войны 1812 года.
Трудно сказать, впитал ли Александр Балк - последний питерский градоначальник "из монаршей руки" - воинские и административные таланты своих близких и дальних пращуров. Путь служивого не отмечен громкими фанфарами и барабанной дробью. Родившись в феврале 1866-го, за два месяца до первого в русской истории теракта - неудачного покушения Дмитрия Каракозова на Александра II Освободителя у решетки Летнего сада, - он сызмальства стремился в армию. Однако на Балканах Балку повоевать не удалось: на двенадцатом году жизни в строй не ставят... По окончании же Кадетского корпуса и Павловского училища молодой дворянин был произведен в подпоручики и откомандирован в Ладожский пехотный полк.
С 1887-го он в лейб-гвардии, в Волынском полку. Наверное, там его, выражаясь современным языком, "затирали": за полтора десятка лет сей мальчик, давно уже ставший мужем, поднялся лишь до капитана - командира роты. Доводилось исполнять самые разные обязанности - заведовать солдатским буфетом, сидеть за рулем самоката (велосипеда) в качестве ординарца при командующем войсками на крупных маневрах, руководить офицерской библиотекой, заниматься делопроизводством в полковом суде. Только весной 1903-го гвардеец пошел в гору: его зачислили в штат Варшавского обер-полицмейстерства, а вскоре произвели в полковники. "Беспорочно" хлебая жандармскую кашу, Балк попал, наконец, в поле зрения высших сфер. В декабре 1912-го, незадолго до 300-летия династии Романовых, он обрел генеральские погоны. Тем не менее всю мировую войну провел в тылу, находясь то в Москве, то в Ростове. Получив же 1 (14) ноября 1916-го "всемилостивейшее" предписание поспешить на берега Невы, забрал жену, Веру Ипполитовну Занкевич (сестру начальника Генерального штаба), сына и дочь и спустя неделю въехал в здание на Гороховой улице...
Над окошком месяц, под окошком - ветер...
Перед последним градоначальником разверзлось настоящее море негатива. Придя в Петроград, что называется, к шапочному разбору, Александр Павлович вынужден был чистить ту грязь, которая ежеминутно прорывалась из недр отравленного войной и смутой столичного общества. Правда, и ему перепали кое-какие позитивные плоды. Генерал-майор выправил работу дышавшего на ладан городского транспорта, обучив полицейских вождению трамваев, хотя начатое еще в 1913-м строительство второй магистрали пришлось прекратить. Но этим "взлетом", пожалуй, достижения "верного слуги" и ограничились. Голова пухла то от забастовок, то от топливных неурядиц, то от производственных простоев, то от продуктовых очередей.
В конце 1916-го все язвы российской социально-экономической архаики обнажились до предельной грани. Злую шутку сыграл чрезмерный набор в армию половины всех трудоспособных мужчин, включая 50-летних трудяг. Из-за страшной нехватки рабочей силы возникли тяжелые "судороги" в ведущих отраслях промышленности, не говоря уже о деревне. На глазах умирал железнодорожный транспорт: обходчики физически не успевали расчищать снежные заносы, и в пути застряло 60 тысяч вагонов с углем и продовольствием. Резко ухудшилось снабжение городов, особенно "капризных" столиц, привыкших к относительному изобилию. В Петрограде погасли уличные фонари и остановилось с полсотни предприятий, причем станочники получали за период вынужденной "спячки" сущие гроши. Фабричные, кроме того, возмущались непомерной продолжительностью рабочего дня, доходившей до 14-16 часов в сутки. Плохо отапливались жилые дома: температура в квартирах держалась на уровне 11-12 градусов, отчего люди спали только в теплой одежде. Но главная беда состояла в обеспечении народа хлебом: он резко, вдвое, вырос в цене, и за ним с раннего утра вытягивались длинные змееподобные "хвосты"...
В придворных кругах и светских салонах началась паника: там нервно перебирали все варианты развития событий. Один нашли безошибочно. 16 (29) декабря 1916 года группа высокопоставленных заговорщиков, куда входил и великий князь Дмитрий Павлович (кузен императора Николая II), убила в Юсуповском дворце, на Мойке, знаменитого "святого старца" Григория Распутина, которого горячие патриоты-милитаристы обвиняли в обвальном падении царского престижа. Князь Феликс Юсупов, женатый, кстати, на племяннице Николая II Ирине Александровне, и крайне правый депутат Государственной думы Владимир Пуришкевич в упор расстреляли из пистолетов доверчиво-похотливого сибирского мужика, а затем на автомобиле отвезли труп подальше, на Острова, и бросили его с моста под лед, в полынью.
Лихая аристократическая пальба на поэтичной Мойке гулким эхом разнеслась по всей России, но резонанс оказался противоположным ожидаемому. Французский посол Морис Палеолог, беседуя с неким костромским помещиком, удивленно услышал, что крестьяне недовольны и ропщут: "Вот, мол, сидел раньше возле царя человек из народа, давал советы, защищал нас, простых, от господ, и баре потому лишили его жизни; кому теперь за нас заступиться?" Наверх просачивалась пугающая информация: в широких низах убийство Распутина воспринимают как "сглаз", дурное предзнаменование вроде маленькой Ходынки...
Хлеба и мира!
Невзирая на тревожные сполохи, элита мнила, что мировая война принесла России сравнительное внутреннее спокойствие. Каких-либо серьезных беспорядков не происходило; более того 7 (20) февраля 1917 года, буквально накануне революции, без всяких осложнений прошел призыв новобранцев, родившихся в 1898-м. По казармам разбрелись - на три года раньше уставного срока - молодые, 18-19-летние парни. В самом же Петрограде наблюдался лишь один неприятный эпизод: осенью 1916-го, в разгар волнений на рабочей окраине, солдаты запасного батальона внезапно обстреляли казаков, рассеивавших толпу. Однако данная "жанровая сценка" не привлекала к себе внимания, а в печать, как указывает историк Сергей Ольденбург, из-за придирчивой цензуры вообще не попала.
Но поводов для благодушия все равно не было. К 1917-му в Петрограде и окрестностях скопились около 200 тысяч бойцов - главным образом рекрутов, не видевших огня и атак, а также выздоравливающие раненые. Командование предполагало, что к моменту весеннего натиска на Юго-Западном фронте, к концу марта, эти части уйдут на передовую. Пока же проводились учения - открыто, прямо на улицах и площадях. В казармах царила невероятная скученность: нары ставили в три ряда; по очереди ходили в умывальню и столовую. Вся серошинельная масса, лишенная правильного воспитательно-пропагандистского воздействия, питалась слухами столичных "тусовок" и общалась с пораженчески настроенным фабричным людом. Щекотала нервы лютая расправа с Гришкой Распутиным (якобы "полюбовником" царицы Александры), а от "стариков", покинувших лазареты, юнцы слышали ужасы о свинцовом дожде, ядовитых германских газах и огромных окопных потерях. Запасной контингент жил единственной, жгучей мечтой - узреть чудо, которое избавило бы его от необходимости становиться пушечным мясом. "Что страшнее немецкой пули? - говорилось в нехитром и невеселом солдатском анекдоте. - Только своя пуля..."
Подобные симптомы замечали, увы, не все руководители. Как градоначальник генерал-майор Александр Балк, так и командующий войсками округа казачий генерал-лейтенант Сергей Хабалов не считали положение угрожающим. Приказ Николая II укрепить столичный гарнизон обстрелянными гвардейскими частями, поэтапно отводимыми с фронта на отдых, и удалить в пригороды "хлипких" новобранцев не был выполнен под предлогом того, что в питерских казармах негде яблоку упасть, а с запасными в провинции не сладят. В итоге, несмотря на гнев самодержца, ни Первая кавалерийская дивизия, ни гвардейский экипаж с Петроградом не познакомились...
После двух месяцев пребывания в Екатерининском дворце император - как Верховный главнокомандующий - решил снова побывать в Ставке, в Могилеве. 22 февраля (7 марта) он выехал в Белоруссию, а на другое утро, 23-го, в столице вспыхнули демонстрации. Как писал впоследствии сам Балк, "кавалеристы (казаки. - Я.Е.)... въезжали на тротуары и требовали от публики... расходиться в боковые улицы. Их слушались, но как только разъезд удалялся, сейчас же опять... сгущались на тротуарах, шли медленно, спокойно, тихо и заунывно повторяли: хлеба, хлеба! На Невском на моих глазах публика бросилась с тротуаров на середину улицы и стала группироваться против городской думы... Толпа все больше росла и шумела..."
Никакие уговоры и заверения в достаточных запасах муки не помогали. Манифестации почти сразу обрели политический оттенок: город "расцвел" красными флагами и транспарантами "долой самодержавие" и "долой войну". 25 февраля генералу Хабалову строго предписали из Ставки: "Повелеваю завтра же прекратить в столице беспорядки, недопустимые в тяжелое время войны против Германии и Австрии". Сергей Семенович попытался, да не сумел. 26-го числа стычки закончились большой кровью, а примерно в 16 часов дня четвертая рота Павловского полка (до 1500 человек) присоединилась к восставшим. Ранним утром 27-го "возмутились" волынцы, остальные павловцы, а равно Литовский полк. Вся Выборгская сторона была захвачена бурным неистовым половодьем. Через Литейный мост шумные толпы устремились на левый берег Невы и заключили в братские объятия многоликого "человека с ружьем". 28 февраля движение перекинулось на пригороды, а части, охранявшие Екатерининский дворец, где жила царская семья, объявили нейтралитет...
Из Петропавловки - в Европу
Попытки Николая II бросить на Петроград фронтовые дивизии встретили жесткий отпор генералитета в Ставке, решившего договориться с думскими лидерами. Царский поезд, мчавший на всех парах в столицу, "забуксовал" на псковском вокзале, где 2 (15) марта у государя вырвали отречение от престола. Подписанный акт был вручен прибывшим в Псков депутатам Думы Александру Гучкову и Василию Шульгину. Тысячелетняя русская монархия и трехсотлетняя романовская династия рухнули на пороге близкой военной победы. Рухнули из-за непростительной слабости и прискорбной уступчивости верховной власти...
Ну а Александру Балку повезло. Да, он был арестован и содержался на гауптвахте Отдельного корпуса жандармов на Фурштатской улице, 40. Позднее его перевели в Петропавловскую крепость. Но летом Временное правительство освободило последнего градоначальника. Он покинул мятежное Отечество и жил сначала в Королевстве сербов, хорватов и словенцев (с осени 1929-го - Югославия), заведуя там Белградским отделом русских офицеров. А потом - вероятно, по стопам одного из своих предков-дипломатов - направился в Бразилию, где и умер в 1957 году, в сорокалетний юбилей Великого Октября. Умер, не повторив, однако, судьбу антигероя в фильме Леонида Лукова "Две жизни" - унылого белоэмигранта, подающего в парижском ресторане закуску и выпивку жизнерадостным советским туристам...
Как это было
Справа - черная сотня...
"...Надо подбадривать малодушных и поддерживать изнемогающих, а тех нечестивцев, что злостно разжигают недовольство лишениями и подстрекают население к мятежам, этих уродов надо извергать из семьи, лишая их "огня и воды" - избегая общения с ними и клеймя их черное дело презрением. Бросив все остальное, должна заняться проповеданием умеренности и бережливости и внушением терпения и бодрости вся печать... Тем же самым, что требуется от печати, должна заняться Государственная дума, а если и она по-прежнему будет презрительно отталкивать от себя долг, - не нужна и она, и ни одного дня нетерпимо ее существование, ибо в данном случае отказ от исполнения долга равносилен противодействию исполнению долга другими, несостоятельность равносильна предательству и забастовка равносильна измене. Люцилий".
"Русское знамя"
(орган Союза русского народа),
25 февраля (10 марта) 1917 г.
...Слева - красная сотня
"Государыня все время находится в истерике. У наследника температура - 39о (корь). Между станциями Бологое и Дно остановлен царский поезд. Позади него устроено крушение, чтобы он не мог вернуться назад, а впереди станция занята нашими (революционными. - Я.Е.) войсками. Идет речь об аресте Николая и о том, чтобы заставить его отречься от престола. Находящиеся в Царском Селе войска примкнули к революции".
"Известия Петроградского
Совета рабочих депутатов",
2 (15) марта 1917 г.
Посередине - златоустые либералы
"26 февраля председатель Государственной думы Михаил Родзянко отправил в Ставку царю телеграмму следующего содержания: "Положение серьезное. В столице - анархия. Правительство парализовано. Транспорт, продовольствие и топливо пришли в полное расстройство. Растет общественное недовольство. На улицах происходит беспорядочная стрельба. Части войск стреляют друг в друга. Необходимо немедленно поручить лицу, пользующемуся доверием страны, составить новое правительство. Медлить нельзя. Всякое промедление смерти подобно. Молю Бога, чтобы в этот час ответственность не пала на венценосца".
26 февраля председатель Думы телеграфировал всем главнокомандующим фронтами вышеприведенную телеграмму, приобщив к ней просьбу поддержать со своей стороны перед царем обращение председателя Думы. Генерал Брусилов (Юго-Западный фронт. - Я.Е.) ответил: "Вашу телеграмму получил. Свой долг перед Родиной и царем исполнил". Телеграмма генерала Рузского (Северный фронт. - Я.Е.) гласит: "Телеграмму получил. Поручение выполнено".
"Речь" (орган кадетской партии),
5 (18) марта 1917 г.
Яков ЕВГЛЕВСКИЙ
Новый столичный шеф, сменивший князя Оболенского, оказался прямым ставленником министра внутренних дел Александра Дмитриевича Протопопова, с коим он приятельствовал еще в молодости - по Кадетскому корпусу. Представляя "родную" креатуру государю Николаю Александровичу и государыне Александре Феодоровне, дальновидный министр заверил августейшую чету: "Он - хороший человек и будет свой"
...Из ординарцев - в генералы
У господина Балка действительно не было оснований отлынивать от добросовестной службы. Он происходил из славной фамилии фон Балкенов, "склонившихся" под русским скипетром в середине XVII столетия, при царе Алексее Михайловиче. По одним данным, зачинателем рода считался некий шведский лейтенант, чей сын, Корнилиус, попав в плен и крестившись там в православие, стал именоваться Михаилом. По другим сведениям, герр Балкен, чистокровный немец, покинул милую сердцу Вестфалию и перебрался в Ливонию, принадлежавшую тогда королям из Стокгольма, а его отпрыск майор Николай фон Балкен добровольно перешел в русскую армию, где той порой создавались регулярные - на европейский лад - полки. Как пишет исследователь Владимир Черняев, офицер Николай Иванович Балкен сражался - уже в чине полковника - со шляхтой, отбивая у нее древний Смоленск, а также подавлял бунт Степана Разина и пресекал лихие налеты крымских татар на южные российские рубежи. Впоследствии Балкены превратились в Балков, и один из них, тайный советник Петр Федорович, занимал при императоре Александре I ответственную должность посланника в Рио-де-Жанейро. Но самым известным в этом роду считается генерал-лейтенант Михаил Дмитриевич Балк - герой Отечественной войны 1812 года.
Трудно сказать, впитал ли Александр Балк - последний питерский градоначальник "из монаршей руки" - воинские и административные таланты своих близких и дальних пращуров. Путь служивого не отмечен громкими фанфарами и барабанной дробью. Родившись в феврале 1866-го, за два месяца до первого в русской истории теракта - неудачного покушения Дмитрия Каракозова на Александра II Освободителя у решетки Летнего сада, - он сызмальства стремился в армию. Однако на Балканах Балку повоевать не удалось: на двенадцатом году жизни в строй не ставят... По окончании же Кадетского корпуса и Павловского училища молодой дворянин был произведен в подпоручики и откомандирован в Ладожский пехотный полк.
С 1887-го он в лейб-гвардии, в Волынском полку. Наверное, там его, выражаясь современным языком, "затирали": за полтора десятка лет сей мальчик, давно уже ставший мужем, поднялся лишь до капитана - командира роты. Доводилось исполнять самые разные обязанности - заведовать солдатским буфетом, сидеть за рулем самоката (велосипеда) в качестве ординарца при командующем войсками на крупных маневрах, руководить офицерской библиотекой, заниматься делопроизводством в полковом суде. Только весной 1903-го гвардеец пошел в гору: его зачислили в штат Варшавского обер-полицмейстерства, а вскоре произвели в полковники. "Беспорочно" хлебая жандармскую кашу, Балк попал, наконец, в поле зрения высших сфер. В декабре 1912-го, незадолго до 300-летия династии Романовых, он обрел генеральские погоны. Тем не менее всю мировую войну провел в тылу, находясь то в Москве, то в Ростове. Получив же 1 (14) ноября 1916-го "всемилостивейшее" предписание поспешить на берега Невы, забрал жену, Веру Ипполитовну Занкевич (сестру начальника Генерального штаба), сына и дочь и спустя неделю въехал в здание на Гороховой улице...
Над окошком месяц, под окошком - ветер...
Перед последним градоначальником разверзлось настоящее море негатива. Придя в Петроград, что называется, к шапочному разбору, Александр Павлович вынужден был чистить ту грязь, которая ежеминутно прорывалась из недр отравленного войной и смутой столичного общества. Правда, и ему перепали кое-какие позитивные плоды. Генерал-майор выправил работу дышавшего на ладан городского транспорта, обучив полицейских вождению трамваев, хотя начатое еще в 1913-м строительство второй магистрали пришлось прекратить. Но этим "взлетом", пожалуй, достижения "верного слуги" и ограничились. Голова пухла то от забастовок, то от топливных неурядиц, то от производственных простоев, то от продуктовых очередей.
В конце 1916-го все язвы российской социально-экономической архаики обнажились до предельной грани. Злую шутку сыграл чрезмерный набор в армию половины всех трудоспособных мужчин, включая 50-летних трудяг. Из-за страшной нехватки рабочей силы возникли тяжелые "судороги" в ведущих отраслях промышленности, не говоря уже о деревне. На глазах умирал железнодорожный транспорт: обходчики физически не успевали расчищать снежные заносы, и в пути застряло 60 тысяч вагонов с углем и продовольствием. Резко ухудшилось снабжение городов, особенно "капризных" столиц, привыкших к относительному изобилию. В Петрограде погасли уличные фонари и остановилось с полсотни предприятий, причем станочники получали за период вынужденной "спячки" сущие гроши. Фабричные, кроме того, возмущались непомерной продолжительностью рабочего дня, доходившей до 14-16 часов в сутки. Плохо отапливались жилые дома: температура в квартирах держалась на уровне 11-12 градусов, отчего люди спали только в теплой одежде. Но главная беда состояла в обеспечении народа хлебом: он резко, вдвое, вырос в цене, и за ним с раннего утра вытягивались длинные змееподобные "хвосты"...
В придворных кругах и светских салонах началась паника: там нервно перебирали все варианты развития событий. Один нашли безошибочно. 16 (29) декабря 1916 года группа высокопоставленных заговорщиков, куда входил и великий князь Дмитрий Павлович (кузен императора Николая II), убила в Юсуповском дворце, на Мойке, знаменитого "святого старца" Григория Распутина, которого горячие патриоты-милитаристы обвиняли в обвальном падении царского престижа. Князь Феликс Юсупов, женатый, кстати, на племяннице Николая II Ирине Александровне, и крайне правый депутат Государственной думы Владимир Пуришкевич в упор расстреляли из пистолетов доверчиво-похотливого сибирского мужика, а затем на автомобиле отвезли труп подальше, на Острова, и бросили его с моста под лед, в полынью.
Лихая аристократическая пальба на поэтичной Мойке гулким эхом разнеслась по всей России, но резонанс оказался противоположным ожидаемому. Французский посол Морис Палеолог, беседуя с неким костромским помещиком, удивленно услышал, что крестьяне недовольны и ропщут: "Вот, мол, сидел раньше возле царя человек из народа, давал советы, защищал нас, простых, от господ, и баре потому лишили его жизни; кому теперь за нас заступиться?" Наверх просачивалась пугающая информация: в широких низах убийство Распутина воспринимают как "сглаз", дурное предзнаменование вроде маленькой Ходынки...
Хлеба и мира!
Невзирая на тревожные сполохи, элита мнила, что мировая война принесла России сравнительное внутреннее спокойствие. Каких-либо серьезных беспорядков не происходило; более того 7 (20) февраля 1917 года, буквально накануне революции, без всяких осложнений прошел призыв новобранцев, родившихся в 1898-м. По казармам разбрелись - на три года раньше уставного срока - молодые, 18-19-летние парни. В самом же Петрограде наблюдался лишь один неприятный эпизод: осенью 1916-го, в разгар волнений на рабочей окраине, солдаты запасного батальона внезапно обстреляли казаков, рассеивавших толпу. Однако данная "жанровая сценка" не привлекала к себе внимания, а в печать, как указывает историк Сергей Ольденбург, из-за придирчивой цензуры вообще не попала.
Но поводов для благодушия все равно не было. К 1917-му в Петрограде и окрестностях скопились около 200 тысяч бойцов - главным образом рекрутов, не видевших огня и атак, а также выздоравливающие раненые. Командование предполагало, что к моменту весеннего натиска на Юго-Западном фронте, к концу марта, эти части уйдут на передовую. Пока же проводились учения - открыто, прямо на улицах и площадях. В казармах царила невероятная скученность: нары ставили в три ряда; по очереди ходили в умывальню и столовую. Вся серошинельная масса, лишенная правильного воспитательно-пропагандистского воздействия, питалась слухами столичных "тусовок" и общалась с пораженчески настроенным фабричным людом. Щекотала нервы лютая расправа с Гришкой Распутиным (якобы "полюбовником" царицы Александры), а от "стариков", покинувших лазареты, юнцы слышали ужасы о свинцовом дожде, ядовитых германских газах и огромных окопных потерях. Запасной контингент жил единственной, жгучей мечтой - узреть чудо, которое избавило бы его от необходимости становиться пушечным мясом. "Что страшнее немецкой пули? - говорилось в нехитром и невеселом солдатском анекдоте. - Только своя пуля..."
Подобные симптомы замечали, увы, не все руководители. Как градоначальник генерал-майор Александр Балк, так и командующий войсками округа казачий генерал-лейтенант Сергей Хабалов не считали положение угрожающим. Приказ Николая II укрепить столичный гарнизон обстрелянными гвардейскими частями, поэтапно отводимыми с фронта на отдых, и удалить в пригороды "хлипких" новобранцев не был выполнен под предлогом того, что в питерских казармах негде яблоку упасть, а с запасными в провинции не сладят. В итоге, несмотря на гнев самодержца, ни Первая кавалерийская дивизия, ни гвардейский экипаж с Петроградом не познакомились...
После двух месяцев пребывания в Екатерининском дворце император - как Верховный главнокомандующий - решил снова побывать в Ставке, в Могилеве. 22 февраля (7 марта) он выехал в Белоруссию, а на другое утро, 23-го, в столице вспыхнули демонстрации. Как писал впоследствии сам Балк, "кавалеристы (казаки. - Я.Е.)... въезжали на тротуары и требовали от публики... расходиться в боковые улицы. Их слушались, но как только разъезд удалялся, сейчас же опять... сгущались на тротуарах, шли медленно, спокойно, тихо и заунывно повторяли: хлеба, хлеба! На Невском на моих глазах публика бросилась с тротуаров на середину улицы и стала группироваться против городской думы... Толпа все больше росла и шумела..."
Никакие уговоры и заверения в достаточных запасах муки не помогали. Манифестации почти сразу обрели политический оттенок: город "расцвел" красными флагами и транспарантами "долой самодержавие" и "долой войну". 25 февраля генералу Хабалову строго предписали из Ставки: "Повелеваю завтра же прекратить в столице беспорядки, недопустимые в тяжелое время войны против Германии и Австрии". Сергей Семенович попытался, да не сумел. 26-го числа стычки закончились большой кровью, а примерно в 16 часов дня четвертая рота Павловского полка (до 1500 человек) присоединилась к восставшим. Ранним утром 27-го "возмутились" волынцы, остальные павловцы, а равно Литовский полк. Вся Выборгская сторона была захвачена бурным неистовым половодьем. Через Литейный мост шумные толпы устремились на левый берег Невы и заключили в братские объятия многоликого "человека с ружьем". 28 февраля движение перекинулось на пригороды, а части, охранявшие Екатерининский дворец, где жила царская семья, объявили нейтралитет...
Из Петропавловки - в Европу
Попытки Николая II бросить на Петроград фронтовые дивизии встретили жесткий отпор генералитета в Ставке, решившего договориться с думскими лидерами. Царский поезд, мчавший на всех парах в столицу, "забуксовал" на псковском вокзале, где 2 (15) марта у государя вырвали отречение от престола. Подписанный акт был вручен прибывшим в Псков депутатам Думы Александру Гучкову и Василию Шульгину. Тысячелетняя русская монархия и трехсотлетняя романовская династия рухнули на пороге близкой военной победы. Рухнули из-за непростительной слабости и прискорбной уступчивости верховной власти...
Ну а Александру Балку повезло. Да, он был арестован и содержался на гауптвахте Отдельного корпуса жандармов на Фурштатской улице, 40. Позднее его перевели в Петропавловскую крепость. Но летом Временное правительство освободило последнего градоначальника. Он покинул мятежное Отечество и жил сначала в Королевстве сербов, хорватов и словенцев (с осени 1929-го - Югославия), заведуя там Белградским отделом русских офицеров. А потом - вероятно, по стопам одного из своих предков-дипломатов - направился в Бразилию, где и умер в 1957 году, в сорокалетний юбилей Великого Октября. Умер, не повторив, однако, судьбу антигероя в фильме Леонида Лукова "Две жизни" - унылого белоэмигранта, подающего в парижском ресторане закуску и выпивку жизнерадостным советским туристам...
Как это было
Справа - черная сотня...
"...Надо подбадривать малодушных и поддерживать изнемогающих, а тех нечестивцев, что злостно разжигают недовольство лишениями и подстрекают население к мятежам, этих уродов надо извергать из семьи, лишая их "огня и воды" - избегая общения с ними и клеймя их черное дело презрением. Бросив все остальное, должна заняться проповеданием умеренности и бережливости и внушением терпения и бодрости вся печать... Тем же самым, что требуется от печати, должна заняться Государственная дума, а если и она по-прежнему будет презрительно отталкивать от себя долг, - не нужна и она, и ни одного дня нетерпимо ее существование, ибо в данном случае отказ от исполнения долга равносилен противодействию исполнению долга другими, несостоятельность равносильна предательству и забастовка равносильна измене. Люцилий".
"Русское знамя"
(орган Союза русского народа),
25 февраля (10 марта) 1917 г.
...Слева - красная сотня
"Государыня все время находится в истерике. У наследника температура - 39о (корь). Между станциями Бологое и Дно остановлен царский поезд. Позади него устроено крушение, чтобы он не мог вернуться назад, а впереди станция занята нашими (революционными. - Я.Е.) войсками. Идет речь об аресте Николая и о том, чтобы заставить его отречься от престола. Находящиеся в Царском Селе войска примкнули к революции".
"Известия Петроградского
Совета рабочих депутатов",
2 (15) марта 1917 г.
Посередине - златоустые либералы
"26 февраля председатель Государственной думы Михаил Родзянко отправил в Ставку царю телеграмму следующего содержания: "Положение серьезное. В столице - анархия. Правительство парализовано. Транспорт, продовольствие и топливо пришли в полное расстройство. Растет общественное недовольство. На улицах происходит беспорядочная стрельба. Части войск стреляют друг в друга. Необходимо немедленно поручить лицу, пользующемуся доверием страны, составить новое правительство. Медлить нельзя. Всякое промедление смерти подобно. Молю Бога, чтобы в этот час ответственность не пала на венценосца".
26 февраля председатель Думы телеграфировал всем главнокомандующим фронтами вышеприведенную телеграмму, приобщив к ней просьбу поддержать со своей стороны перед царем обращение председателя Думы. Генерал Брусилов (Юго-Западный фронт. - Я.Е.) ответил: "Вашу телеграмму получил. Свой долг перед Родиной и царем исполнил". Телеграмма генерала Рузского (Северный фронт. - Я.Е.) гласит: "Телеграмму получил. Поручение выполнено".
"Речь" (орган кадетской партии),
5 (18) марта 1917 г.
Яков ЕВГЛЕВСКИЙ
