Культура
"СПАСИБО, СЕРДЦЕ!.."
21 мартa
ЭТО СЛУЧИЛОСЬ в хороший вечер весны 1956-го. Я сидел совсем один в царской ложе Александринки, куда, надо признаться, проник по большому блату (туда меня, студента, "устроил" еще не имевший никаких почетных званий, просто талантливый артист Игорь Горбачев), и вдруг в дверях ложи возник... Утесов! Ошарашенный, я пролепетал: "Здравствуйте, Леонид Осипович..." Он улыбнулся: "Добрый вечер! Значит, мы только вдвоем? Отлично! Позвольте пристроиться рядом..."
В антракте мы не спеша прогуливались по фойе, Леонид Осипович даже придерживал меня под руку, и я видел вокруг завистливые взгляды. Счастливый, я рассказывал моему знаменитейшему собеседнику про наш эстрадный университетский коллектив, про веселые музыкальные номера...
Когда потом уже проводил столь необычного соседа по царской ложе до "Европейской", услышал: "Вы еще не смотрели мою новую программу? Приходите завтра в "Промку", контрамарка будет у администратора..."
Так я впервые оказался "у Утесова" по приглашению Утесова. Ему тогда только-только перевалило за шестьдесят, властями был он отмечен еще скромно, выглядел молодо, держался на сцене озорно, и его особое обаяние сходу брало всех в плен. От оваций, казалось, в зале рухнет люстра...
Спустя два года, в июне, защитив диплом и сдав последний госэкзамен, я в тот же вечер пришел на Невский, к Саду отдыха (сад Аничкова дворца. - Прим. ред.), куда властно завлекала у входа огромная афиша: "Народный артист РСФСР Леонид Утесов в новой программе "Песня - наш спутник"!" (Совсем недавно мы запустили в космос знаменитый спутник, и название программы звучало весьма актуально). Билетов в кассе, конечно же, не было, но тут, на мою удачу, подкатила бежевая "Победа", из которой вышел Утесов. Я - к нему: "Леонид Осипович, позвольте новоиспеченному журналисту выклянчить у новоиспеченного народного артиста (с чем вас очень поздравляю!) этот спектакль..." Он рассмеялся: "Интересно, что этот новоиспеченный щелкопер о новоиспеченном "народном" когда-нибудь насочиняет..."
Мы обнялись, и я оказался в ложе уютного Летнего театра (которого, увы, давным-давно уже нет).
***
С ТОЙ ПОРЫ мы дружили. Впрочем, сказать "дружили" - это, пожалуй, слишком громко. Просто я иногда звонил в Москву, поздравлял с разными праздниками, интересовался здоровьем. Если же Леонид Осипович приезжал в Питер на гастроли, непременно заглядывал к нему за кулисы и пару раз даже "проинтервьюировал для газеты"...
Удивительное дело: благодаря сотням музыковедческих статей было совершенно точно известно, что голоса у Утесова нет (сегодня, в пору господства в теле- и радиоэфире абсолютно безголосой и оттого еще более наглой "попсы", читать такое про Утесова просто дико), и в то же время его голос знали в каждом населенном пункте нашего отечества. Потому что, есть ли голос, нет ли голоса, - главное, видимо, совсем не в этом. Главное: во всех утесовских песнях ощутимы душа, сердце. Именно его душа, именно его сердце. Вот почему, наверное, песни Утесова другим исполнителям не давались, не получалось их "осовременить"...
В начале 1969-го я впервые пришел к Утесову домой.
***
ЖИЛ ТОГДА Леонид Осипович на Смоленской площади. Встретил радушно. Провел в рабочий кабинет, полный книг. А сколько на этих стенах было фотоснимков с дарственными надписями - и какими! Например, от "дедушки русской сцены" Владимира Николаевича Давыдова: "Многоталантливому, милому, крайне симпатичному и сердечно любимому артисту Леониду Осиповичу Утесову на добрую память, душевно желая всего лучшего в жизни и полного успеха на сцене, - в чем не сомневаюсь!" Фотографии Шаляпина, Мариан Андерсон, Зощенко и многих других из той поры, когда Утесов жил еще на невских берегах.
Показав питерские снимки, Леонид Оси-пович задумался:
- Почему-то люди считают, что самый дорогой для меня город - Одесса. На самом деле - Ленинград... Одесса для меня колыбель в общечеловеческом смысле, там я родился. А Ленинград стал мне колыбелью творческой. Все, чего достиг в жизни, связано с Ленинградом - там я играл в оперетте, потом в Свободном театре и Театре сатиры, там родился Теаджаз...
Извлек из шкафа старый-престарый альбом с аккуратно наклеенными газетными отзывами на выступления своего Теаджаза за многие годы. Полистал, вздохнул:
- Из тех музыкантов, которые участвовали в премьере Теаджаза 8 марта 1929 года на сцене Малого оперного театра, уже почти никого не осталось... Приходили ко мне мальчиками, уходили довольно-таки пожилыми мужчинами... Ах, как они играли в "Веселых ребятах!..
Снова стал перелистывать альбом:
- Вот, смотрите, как симпатично Бабель отозвался о моем герое из "Веселых ребят": "Великолепный, заряженный электричеством парень, опьяненный жизнью, всегда готовый к движению сердца..." А сейчас я сам пишу о Бабеле для журнала. И еще - "Одесские новеллы", стихи. Обычно нормальные люди сочиняют стихи в молодости, а я вдруг - на старости лет... К тому ж готовлю большую книгу под названием "Спасибо, сердце!", куда войдут и автобиографические материалы, и стихи, и новеллы, и письма...
* * *
А ПИСЕМ у него - тысячи. Груда папок, в которых - признания в любви, стихи и ноты самодеятельных авторов, предлагавших безвозмездно свои сочинения для репертуара артиста, наивные просьбы научить стать музыкантом, певцом, дирижером... Одно письмо, адресованное "полномочному представителю Одессы в Москве товарищу Утесову", он прочел мне сам. Прочел с той единственной, утесовской интонацией. И в глазах стояли слезы...
Суть письма в следующем. Старый, больной человек, дни которого, как он знал, уже сочтены, решил перед смертью поведать "дорогому товарищу Утесову" о том, как "самый любимый артист однажды спас ему жизнь".
Это было в тридцать седьмом, на Колыме. Осужденный, как и миллионы других, ни за что человек погибал на лесоповале. Однажды силы вконец его оставили, он упал и понял, что уже не поднимется. Однако, теряя сознание, вдруг, как в бреду, вспомнил "любимый кинофильм "Веселые ребята" и дорогого товарища Утесова". Вспомнил и шепотом запел: "И тот, кто с песней по жизни шагает..." Он встал на колени, опять упал, но, продолжая петь все громче, пополз по снегу туда, где "гражданин начальник" уже ждал всех, чтобы отправляться обратно в "зону". "Гражданин начальник" был явно не в духе. "Кто пел?" - рявкнул перед строем. Он понял, что - все, конец, сейчас - пуля в затылок. Ноги стали совсем ватными, однако сделал шаг вперед: "Я". "Гражданин начальник" приблизился к нему почти вплотную и вдруг тихо спросил: "Тебе нравится Утесов?" "Очень", - ответил тот, еле шевеля губами. "Мне тоже", - совсем уж неожиданно улыбнулся "гражданин начальник". - Завтра от лесоповала освобождаю. И вообще будешь оставаться в "зоне"..."
Прочитав письмо, Утесов долго молчал, а потом - словно сам себе:
- Хорошо, что у меня были песни, которые спасали людям жизнь... Но вот что обидно: я записал на пластинки семьсот пятьдесят песен, а люди помнят из них порой далеко не самые лучшие...
Я стал горячо возражать, доказывать, что это совсем не так, и тогда Утесов неожиданно предложил напеть что-нибудь из "Риголетто". На память, естественно, пришла песенка Герцога про "сердце красавицы", которое "склонно к измене", и Леонид Осипович рассмеялся:
- Вот-вот, в опере столько восхитительных кусков, а вы вспомнили именно "Сердце красавицы", далеко не шедевр, с примитивной мелодией и со слабой гармонией... Так и с моими песнями получается: когда говорят об Утесове, многие вспоминают "Гоп со смыком" или пресловутый "Одесский кичман"... А ведь у меня была, например, "Лунная рапсодия"...
Конечно, не смогли мы в разговоре обойти стороной некоторых модных в то время молодых "звезд" эстрады, не отличающихся особыми профессиональными данными. Леонид Осипович грустно резюмировал:
- Я не был избалован внезапной славой. Мне надо было прожить целую жизнь, чтобы добиться известности и признания. Только в семьдесят получил (кстати, первым и пока что единственным на всей нашей эстраде) звание народного артиста СССР. Сегодня же начинающий исполнитель, который только-только встал у микрофона, лишь выступил по телевизору - и завтра его уже знают миллионы. Завтра - уже слава. Нарушается естественный ход событий. Актер должен расти...
* * *
НЕТ, сам он не был избалован такой славой. Его слава была совсем иного качества. Недаром же после одного сражения на Свири батальонный "Боевой листок" писал: "Мы назвали островок именем Утесова. Лез фашист, а взять не смог - чурка стоеросова..." Недаром ветеран Великой Отечественной посвятил любимому артисту такие стихи: "Я помню кровавые слезы земли, и Зоины муки, и ярость Матросова. Нас трудной дорогой к победе вели и залпы "катюши", и песни Утесова..."
Прощаясь, я посетовал на то, что Леонид Осипович простился с эстрадой, - и в ответ опять увидел его грустную улыбку:
- Дорогой мой, лучше уйти со сцены на пять лет раньше, чем на пять минут позже...
***
И ВСЕ ЖЕ ему было очень одиноко. Еще в шестьдесят седьмом скончалась Елена Осиповна, жена, с которой счастливо прожил почти полвека. Тосковал. Часто болел. Не хватало рядом кого-то близкого. Слава Богу, такой человек все же нашелся - Антонина Сергеевна Ревельс, которая прежде долгие годы работала в его коллективе...
Я ему писал в основном открытки, ну а 21 марта всякий раз поздравлял по телефону. Он на другом конце провода отшучивался: "Еще тот праздник! Без четырнадцати сто..." Увы, "без тринадцати сто" я уже не услышал. Вдруг умерла Эдит, Дита, его единственная дочь (разве забыть, как они раньше пели дуэтом, - ну хотя бы "Парень кудрявый..."), и сердце отца, которое "умело так любить", не выдержало... Это случилось в день его рождения, но только по старому стилю, 9 марта...
* * *
СЕГОДНЯ, когда на эстраде в моде, к великому сожалению, совсем другие ритмы, совсем иной стиль (зачастую бесконечно далекий не только от хорошего вкуса, но и даже от намека на культуру вообще), когда с утра до ночи нас оглушает пошлейшая "попса", не имеющая никакого отношения ни к песенной мелодии, ни к стихам (вместо стихов там абсолютно безграмотная "текстуха"), когда вот на такой галиматье воспитывается очередное поколение дебильных "меломанов", пожалуйста, поставьте на проигрыватель его долгоиграющую пластинку - и вы услышите снова "Лунную рапсодию", "Тайну", "Му-Му", "Качели", "Дядю Элю", "Одессита-Мишку"... Снова прозвучит это, хватающее за душу: "Се-е-ердце, тебе не хо-о-очется покоя..."
И снова, верю, не сможете вы остаться равнодушным, слушая этот голос, такой когда-то знакомый, такой свой в каждой довоенной и послевоенной коммуналке, немножко хрипловатый, исполненный удивительного лиризма, улыбки, добра...
Лев СИДОРОВСКИЙ
В антракте мы не спеша прогуливались по фойе, Леонид Осипович даже придерживал меня под руку, и я видел вокруг завистливые взгляды. Счастливый, я рассказывал моему знаменитейшему собеседнику про наш эстрадный университетский коллектив, про веселые музыкальные номера...
Когда потом уже проводил столь необычного соседа по царской ложе до "Европейской", услышал: "Вы еще не смотрели мою новую программу? Приходите завтра в "Промку", контрамарка будет у администратора..."
Так я впервые оказался "у Утесова" по приглашению Утесова. Ему тогда только-только перевалило за шестьдесят, властями был он отмечен еще скромно, выглядел молодо, держался на сцене озорно, и его особое обаяние сходу брало всех в плен. От оваций, казалось, в зале рухнет люстра...
Спустя два года, в июне, защитив диплом и сдав последний госэкзамен, я в тот же вечер пришел на Невский, к Саду отдыха (сад Аничкова дворца. - Прим. ред.), куда властно завлекала у входа огромная афиша: "Народный артист РСФСР Леонид Утесов в новой программе "Песня - наш спутник"!" (Совсем недавно мы запустили в космос знаменитый спутник, и название программы звучало весьма актуально). Билетов в кассе, конечно же, не было, но тут, на мою удачу, подкатила бежевая "Победа", из которой вышел Утесов. Я - к нему: "Леонид Осипович, позвольте новоиспеченному журналисту выклянчить у новоиспеченного народного артиста (с чем вас очень поздравляю!) этот спектакль..." Он рассмеялся: "Интересно, что этот новоиспеченный щелкопер о новоиспеченном "народном" когда-нибудь насочиняет..."
Мы обнялись, и я оказался в ложе уютного Летнего театра (которого, увы, давным-давно уже нет).
***
С ТОЙ ПОРЫ мы дружили. Впрочем, сказать "дружили" - это, пожалуй, слишком громко. Просто я иногда звонил в Москву, поздравлял с разными праздниками, интересовался здоровьем. Если же Леонид Осипович приезжал в Питер на гастроли, непременно заглядывал к нему за кулисы и пару раз даже "проинтервьюировал для газеты"...
Удивительное дело: благодаря сотням музыковедческих статей было совершенно точно известно, что голоса у Утесова нет (сегодня, в пору господства в теле- и радиоэфире абсолютно безголосой и оттого еще более наглой "попсы", читать такое про Утесова просто дико), и в то же время его голос знали в каждом населенном пункте нашего отечества. Потому что, есть ли голос, нет ли голоса, - главное, видимо, совсем не в этом. Главное: во всех утесовских песнях ощутимы душа, сердце. Именно его душа, именно его сердце. Вот почему, наверное, песни Утесова другим исполнителям не давались, не получалось их "осовременить"...
В начале 1969-го я впервые пришел к Утесову домой.
***
ЖИЛ ТОГДА Леонид Осипович на Смоленской площади. Встретил радушно. Провел в рабочий кабинет, полный книг. А сколько на этих стенах было фотоснимков с дарственными надписями - и какими! Например, от "дедушки русской сцены" Владимира Николаевича Давыдова: "Многоталантливому, милому, крайне симпатичному и сердечно любимому артисту Леониду Осиповичу Утесову на добрую память, душевно желая всего лучшего в жизни и полного успеха на сцене, - в чем не сомневаюсь!" Фотографии Шаляпина, Мариан Андерсон, Зощенко и многих других из той поры, когда Утесов жил еще на невских берегах.
Показав питерские снимки, Леонид Оси-пович задумался:
- Почему-то люди считают, что самый дорогой для меня город - Одесса. На самом деле - Ленинград... Одесса для меня колыбель в общечеловеческом смысле, там я родился. А Ленинград стал мне колыбелью творческой. Все, чего достиг в жизни, связано с Ленинградом - там я играл в оперетте, потом в Свободном театре и Театре сатиры, там родился Теаджаз...
Извлек из шкафа старый-престарый альбом с аккуратно наклеенными газетными отзывами на выступления своего Теаджаза за многие годы. Полистал, вздохнул:
- Из тех музыкантов, которые участвовали в премьере Теаджаза 8 марта 1929 года на сцене Малого оперного театра, уже почти никого не осталось... Приходили ко мне мальчиками, уходили довольно-таки пожилыми мужчинами... Ах, как они играли в "Веселых ребятах!..
Снова стал перелистывать альбом:
- Вот, смотрите, как симпатично Бабель отозвался о моем герое из "Веселых ребят": "Великолепный, заряженный электричеством парень, опьяненный жизнью, всегда готовый к движению сердца..." А сейчас я сам пишу о Бабеле для журнала. И еще - "Одесские новеллы", стихи. Обычно нормальные люди сочиняют стихи в молодости, а я вдруг - на старости лет... К тому ж готовлю большую книгу под названием "Спасибо, сердце!", куда войдут и автобиографические материалы, и стихи, и новеллы, и письма...
* * *
А ПИСЕМ у него - тысячи. Груда папок, в которых - признания в любви, стихи и ноты самодеятельных авторов, предлагавших безвозмездно свои сочинения для репертуара артиста, наивные просьбы научить стать музыкантом, певцом, дирижером... Одно письмо, адресованное "полномочному представителю Одессы в Москве товарищу Утесову", он прочел мне сам. Прочел с той единственной, утесовской интонацией. И в глазах стояли слезы...
Суть письма в следующем. Старый, больной человек, дни которого, как он знал, уже сочтены, решил перед смертью поведать "дорогому товарищу Утесову" о том, как "самый любимый артист однажды спас ему жизнь".
Это было в тридцать седьмом, на Колыме. Осужденный, как и миллионы других, ни за что человек погибал на лесоповале. Однажды силы вконец его оставили, он упал и понял, что уже не поднимется. Однако, теряя сознание, вдруг, как в бреду, вспомнил "любимый кинофильм "Веселые ребята" и дорогого товарища Утесова". Вспомнил и шепотом запел: "И тот, кто с песней по жизни шагает..." Он встал на колени, опять упал, но, продолжая петь все громче, пополз по снегу туда, где "гражданин начальник" уже ждал всех, чтобы отправляться обратно в "зону". "Гражданин начальник" был явно не в духе. "Кто пел?" - рявкнул перед строем. Он понял, что - все, конец, сейчас - пуля в затылок. Ноги стали совсем ватными, однако сделал шаг вперед: "Я". "Гражданин начальник" приблизился к нему почти вплотную и вдруг тихо спросил: "Тебе нравится Утесов?" "Очень", - ответил тот, еле шевеля губами. "Мне тоже", - совсем уж неожиданно улыбнулся "гражданин начальник". - Завтра от лесоповала освобождаю. И вообще будешь оставаться в "зоне"..."
Прочитав письмо, Утесов долго молчал, а потом - словно сам себе:
- Хорошо, что у меня были песни, которые спасали людям жизнь... Но вот что обидно: я записал на пластинки семьсот пятьдесят песен, а люди помнят из них порой далеко не самые лучшие...
Я стал горячо возражать, доказывать, что это совсем не так, и тогда Утесов неожиданно предложил напеть что-нибудь из "Риголетто". На память, естественно, пришла песенка Герцога про "сердце красавицы", которое "склонно к измене", и Леонид Осипович рассмеялся:
- Вот-вот, в опере столько восхитительных кусков, а вы вспомнили именно "Сердце красавицы", далеко не шедевр, с примитивной мелодией и со слабой гармонией... Так и с моими песнями получается: когда говорят об Утесове, многие вспоминают "Гоп со смыком" или пресловутый "Одесский кичман"... А ведь у меня была, например, "Лунная рапсодия"...
Конечно, не смогли мы в разговоре обойти стороной некоторых модных в то время молодых "звезд" эстрады, не отличающихся особыми профессиональными данными. Леонид Осипович грустно резюмировал:
- Я не был избалован внезапной славой. Мне надо было прожить целую жизнь, чтобы добиться известности и признания. Только в семьдесят получил (кстати, первым и пока что единственным на всей нашей эстраде) звание народного артиста СССР. Сегодня же начинающий исполнитель, который только-только встал у микрофона, лишь выступил по телевизору - и завтра его уже знают миллионы. Завтра - уже слава. Нарушается естественный ход событий. Актер должен расти...
* * *
НЕТ, сам он не был избалован такой славой. Его слава была совсем иного качества. Недаром же после одного сражения на Свири батальонный "Боевой листок" писал: "Мы назвали островок именем Утесова. Лез фашист, а взять не смог - чурка стоеросова..." Недаром ветеран Великой Отечественной посвятил любимому артисту такие стихи: "Я помню кровавые слезы земли, и Зоины муки, и ярость Матросова. Нас трудной дорогой к победе вели и залпы "катюши", и песни Утесова..."
Прощаясь, я посетовал на то, что Леонид Осипович простился с эстрадой, - и в ответ опять увидел его грустную улыбку:
- Дорогой мой, лучше уйти со сцены на пять лет раньше, чем на пять минут позже...
***
И ВСЕ ЖЕ ему было очень одиноко. Еще в шестьдесят седьмом скончалась Елена Осиповна, жена, с которой счастливо прожил почти полвека. Тосковал. Часто болел. Не хватало рядом кого-то близкого. Слава Богу, такой человек все же нашелся - Антонина Сергеевна Ревельс, которая прежде долгие годы работала в его коллективе...
Я ему писал в основном открытки, ну а 21 марта всякий раз поздравлял по телефону. Он на другом конце провода отшучивался: "Еще тот праздник! Без четырнадцати сто..." Увы, "без тринадцати сто" я уже не услышал. Вдруг умерла Эдит, Дита, его единственная дочь (разве забыть, как они раньше пели дуэтом, - ну хотя бы "Парень кудрявый..."), и сердце отца, которое "умело так любить", не выдержало... Это случилось в день его рождения, но только по старому стилю, 9 марта...
* * *
СЕГОДНЯ, когда на эстраде в моде, к великому сожалению, совсем другие ритмы, совсем иной стиль (зачастую бесконечно далекий не только от хорошего вкуса, но и даже от намека на культуру вообще), когда с утра до ночи нас оглушает пошлейшая "попса", не имеющая никакого отношения ни к песенной мелодии, ни к стихам (вместо стихов там абсолютно безграмотная "текстуха"), когда вот на такой галиматье воспитывается очередное поколение дебильных "меломанов", пожалуйста, поставьте на проигрыватель его долгоиграющую пластинку - и вы услышите снова "Лунную рапсодию", "Тайну", "Му-Му", "Качели", "Дядю Элю", "Одессита-Мишку"... Снова прозвучит это, хватающее за душу: "Се-е-ердце, тебе не хо-о-очется покоя..."
И снова, верю, не сможете вы остаться равнодушным, слушая этот голос, такой когда-то знакомый, такой свой в каждой довоенной и послевоенной коммуналке, немножко хрипловатый, исполненный удивительного лиризма, улыбки, добра...
Лев СИДОРОВСКИЙ
