Культура
"ИМИТАЦИЯ ТЕЛЯЧЬЕГО ВОСТОРГА..."
03 апреля
ПОМНИТСЯ, театральный капустник в честь его 60-летия я начинал так: "Когда-то третьего апреля был для России звездный миг - в тот день (видать, с большого хмеля) Ильич залез на броневик! И должен был земной наш шарик еще крутиться двадцать лет, чтоб наконец Розовский Марик явиться смог на белый свет..." Марк Розовский, надо ли к его имени еще что-то добавлять? Чертовски талантлив! Сам я впервые убедился в этом лет сорок назад, когда брега Невы посетила им придуманная и созданная эстрадная студия МГУ "Наш Дом" (оттуда, кстати, вышли Хазанов, Фарада, Филиппенко). Потом - потрясение в БДТ от "Бедной Лизы" и "Истории лошади", другие счастливые встречи с его искусством. Наконец, им выпестованный "Театр у Никитских ворот". А еще он сочиняет музыку, потрясающе исполняет свои песни...
***
- Марик, слушая твои мелодии, особенно в спектаклях, всякий раз испытываю чувство, что сочинил их профессионал.
- Как говорят в Одессе, "мне с вас смешно"...
- Что, не учился музыке?!
- Совсем чуть-чуть... В 1944-м моя раненная в ногу бабушка, хромая, отвела меня, семилетнего, в школу Гнесиных. Там проверили мой слух: он оказался абсолютным... Дома, в нашем подвале, было пианино, и, учась в Гнесинке, я постепенно стал играть на нем все то, что требовалось по программе: из "Детского альбома" Чайковского, "Сонатину" Шпиндлера, "Этюды" Черни... Но жили мы бедно, а в Гнесинке учились в основном дети генералов и других богатых родителей, которые прибывали на "эмках" и "зисах", делали преподавателям дорогие подарки - так было принято. Мы ж этим правилам не соответствовали. Кроме того, ездить со мной почти ежедневно туда, на Собачью площадку, больная бабушка уже не могла... И однажды на семейном совете решили: все, конец! Честно говоря, я такому решению радовался, потому что музыкой был перекормлен. И потом к фортепиано уже никогда не подходил, ноты позабыл... Конечно, у нас, как и у всех, был патефон, на котором постоянно крутились пластинки, которые старательно собирала мама: песни Утесова, Шульженко, Козина... К тому ж записи Вертинского, американского джаза 30-х годов...
- Что ж, советские песни той поры (в отличие от того, что модно ныне) воспитывали музыкальный вкус...
- И все же, в первую очередь, советская песня была средством оболванивания людей. Сталинская пропаганда понимала, что оболванивать легче всего с помощью красивых мелодий, и в этом смысле советская песня была весьма самобытна. Помнишь: "По долинам и по взгорьям...", "Дан приказ ему на запад...", "Каховка" - как же там старались романтизировать, приподнять в глазах людей недавно закончившуюся кровавую гражданскую войну... Простые, "демократические" мелодии, с такими очень уж не усложненными, без всякой высокой поэзии, словами (которые как бы проникали в душу) властью культивировались, и это все была политика... Конечно, привлекались талантливые люди, которые чувствовали тягу народа к этой сентиментальности. Жизнь-то была злая, жестокая, чудовищная, а в этих песнях возникала задушевность, какая-то простота, доброта, они как бы балансировали все страшное, становились тем, что сегодня мы называем "оттягом"... Но вот когда после них однажды услышал Вертинского, был просто ошарашен: как все грандиозно по тонкости, по изяществу... Наверное, впервые тогда понял, что пение может быть не только, так сказать, голосовым, но и пением со смыслом...
- Вот и подсказал ты мне главное, что резко отличает твое пение от абсолютного большинства тех, кто ныне "блистает" на эстраде: в отличие от них ты поешь со смыслом! Кстати, не пойму, какой у тебя голос? Что-то баритонально-теноровое?
- Понятия не имею, скорее что-то сиплое...
- Это когда ты просто разговариваешь - "что-то сиплое". И честно говоря, просто непонятно, как такое "сиплое" при пении превращается в нечто божественное...
- Эк хватил! Впрочем, бытовой голос от певческого порой отличается разительно. Например, я слышал, как в жизни разговаривает Паваротти: голос как голос, ничего особенного, и трудно представить, что это "тот самый Лучано"... В нашем горле скрыт мощнейший аппарат... Вообще я считаю, что искусство пения на театре - это прежде всего искусство дыхания. Умение дышать в песне - может быть, самое важное! Потому что от дыхания зависит интонация, мощь, "тише-громче" - тысяча нюансов... Что значит "петь по смыслу"? Надо уметь подчинить пение интонации разговорной речи. Можно петь ноты, а можно гораздо больше, чем просто "ноты". Интонационность моей "звукоречи" соответствует моему определенному житейскому, человеческому опыту, который выражен в словесном общении. В этом смысле искусство драмы начинает выражать себя в музыке, но не в вообще музыке, а в песне-зонге, где есть и отчуждение, и поэтический комментарий, который заложен в тексте. Поэтому я пою не слова, а стихи...
- А музыку-то, не зная нот, как сочиняешь?
- По-разному. Поначалу начинаю петь нечто себе под нос... Например, вся мелодика "Истории лошади" придумана летом 1974-го на одесском пляже. У меня были с собой стихи Юры Ряшенцева, и я там не только писал по повести Льва Толстого пьесу, но и на эти стихи придумывал мелодии. Потому что для меня мелодия - это атмосфера того или иного эпизода. Делая драматургию, уже должен был чувствовать, как стихи распределяются в пьесе, они уже диктовали все! Да-да, стихи, которые превращались в песни, не должны быть в пьесе просто вставными кусками: когда возникал тот или иной эпизод, мне необходимо было слышать, какой в этом эпизоде будет музыкальный комментарий, - только тогда и рождалась мелодия...
- Кажется, благодаря "Истории лошади" ты даже оказался первым советским композитором, чей мюзикл исполнялся на Бродвее, причем в течение целого года!
- На Бродвее спектакль поставил американский режиссер Роберт Кэлфин... Вообще, в заграничной судьбе "Лошади" много смешного. Например, у меня дома хранится телеграмма из Национального Лондонского театра: "Приглашаю Вас и Вашу супругу в пятницу на премьеру "История лошади". Ваши места такие-то. Сэр Питер Холл". Телеграмма пришла во вторник. Поскольку я был "невыездной", мы с женой расхохотались, пригласили друзей и на кухне в честь премьеры распили бутылку водки... А ездить за границу стал, когда мне уже стукнуло пятьдесят... Но вернусь к рассказу о том, как у меня "рождается" музыка... Еще до "Истории лошади" примерно так же происходило в работе над "Бедной Лизой". А еще раньше - в МГУ, когда, например, для спектакля, посвященного "интернациональной теме" (в 1968-м, когда наши танки вползли в Чехословакию!), сочинил "Кихелэх и земелэх". Мелодию этой трагической песенки я как бы стилизовал, потому что стихи Моисея Тейфа, блестяще переведенные Юнной Мориц, ритмически уже невольно "подсказывали" мелодический ряд, но, понимая, что этого все ж маловато, вставил туда кусок: "Йё, йё, йё... О-ёй, о-ёй, о-ёё..." - это как бы скрипка плачет, ну так я слышал... В общем-то все мелодии, которые сочиняю, не в чистом виде мои. Все это стилизации. Так что не считаю себя композитором, который сочиняет музыку: нет, я только стилизую...
- Но ведь новорожденную мелодию надо как-то обозначить, иначе забудешь!
- И забываю. Сколько раз бывало: ночью сочиню, а проснувшись утром, не помню. Для страховки придумал собственную "нотную грамоту"... Когда принес в питерский БДТ "Бедную Лизу" и напел все зонги Товстоногову, он сказал: "Не нужно никакого профессионального композитора. Как вы пели, пусть так и останется в спектакле". Конечно, потом мне очень помог музыкальный руководитель театра Семен Ефимович Розенцвейг: все это аранжировал, поправил, сделал грамотным. Во время нашей совместной работы дело доходило до анекдотов. Например, когда мне слышалась какая-то высокая нота, я объяснить это профессионально не мог и говорил Розенцвейгу, который играл на рояле: "Правее! Правее играйте!" Он смотрел на меня безумными глазами и играл "правее"... Примерно так же все было и потом, на репетициях "Истории лошади"...
- Помнится, для театра МГУ ты создавал и джазовые мелодии...
- Было такое. Ах, как мы пели джаз! Это у нас называлось "блабдитуди", то есть "кинуть на губах" джазовый брэк! Изображали губами любой инструмент!
- Увы, ныне у молодых в моде иные ритмы, а мелодий там нет и в помине. Рок- и поп-"культура", по моему глубокому убеждению, растлевают юные души покруче любого наркотика...
- Да, поп-звезды поют чаще всего полную бессмыслицу. Выдрючиваются на пустом месте. Их способ воздействия на толпу (чисто дискотечный, когда главное - темпоритм) для меня чужд не потому, что я "устарел", а потому, что действительно люблю смысл... Были когда-то великие мелодисты: Шуберт, Бетховен, Моцарт, Чайковский, например, в симфониях Моцарта целые куски можно напеть! Но они не знали еще электронных инструментов, которые в музкультуре свершили воистину революцию. Ведь "битлы", которые рождали этот вид искусства, в музыкальную культуру двадцатого века привнесли настоящее взрывное устройство и с точки зрения того самого распева, который мы с тобой сейчас хвалим, поначалу казались совершенно непотребными. Однако они пели изумительную поэзию, и сегодня любая их песенка выглядит гораздо мудрее, чем опусы многих... Да и Шевчук поет "по смыслу", но вот, допустим, Лада Дэнс - это уже культура ночного кабаре, где этот самый смысл на фиг не нужен никому! Там нужно ритмическое долбание тебя по мозгам, и важно, чтоб ноги притопывали, руки прихлопывали, чтоб ты под все это тискал подружку еще активнее...
- И это же - на всех телеканалах...
- Телевидение сегодня создало атмосферу мнимого веселья, которое вламывается в наши квартиры. Это касается не только "музыки". Заранее записанный смех "подкрепляет" несмешную репризу: она имитирует твою реакцию, возбуждает, заводит... В общем хохоте и гоготе я тоже должен ощутить себя участником этой чуши собачьей... Но... Один раз я поежился. в другой - мне было это не слишком приятно, в третий - пропустил мимо ушей, в четвертый - вдруг выяснилось, что реприза в общем ничего... Глядишь, в восьмой раз я со всеми вместе гогочу... Создается психоз с помощью искусства воздействия, которое сегодня в масс-культуре развито чрезвычайно... Эти приемы стали настолько привычными, что зритель уже ждет: "Приз в студию! Ваши аплодисменты!" - и все послушно начинают аплодировать, словно собрание ослов, бьют своими копытами, испытывая дикую радость: "Несут ящик с призом!" Дикая имитация радости и всеобщего телячьего восторга - вот это и есть пошлость! Это и есть одичание, визг толпы, которая на рок-концертах подвержена именно такому коллективному психозу. Но это же не само пришло! Это сделано специально. Это было придумано. Это часть "всенародного ликования", которое возникало, допустим, на съездах партии. Чем отличается? Да ничем: там тоже были "группы быстрого реагирования", "скандирования"... На стадионе во время рок-концерта все одновременно вздымают руки, начинают раскачиваться - это все входит в рок-обязаловку. Все коллективное имеет этот немного фашистский вид... Когда многотысячная толпа шагает, выкрикивает (все вместе!), ревет, эта "музыка" идет от того времени, когда мы под давлением партии теряли в себе человеческое и становились "винтиками" жуткой системы... Все механизмы воздействия чувственны, и музыка в этом смысле действует на личность разрушающе, обезличивает ее. Потому что здесь мы воспринимаем музыку не индивидуально, как это происходит, например, в консерватории, или когда мы, надев наушники, остаемся с музыкой наедине, а вот в таком коллективном порыве... Ну и результат тоже всегда налицо...
- Н-да, результат печален, но, слава Богу, в противовес всей этой дряни существует и другая музыка, в частности твои мелодии, твои песни, которые (если сказать совсем коротко) помогают человеку оставаться человеком... Кстати, сколько всего их у тебя?
- Не считал. В моноспектакле "Самосожжение Марка Розовского", где пою отрывки из своих мюзиклов, их двадцать пять. А вообще много больше...
Лев СИДОРОВСКИЙ
***
- Марик, слушая твои мелодии, особенно в спектаклях, всякий раз испытываю чувство, что сочинил их профессионал.
- Как говорят в Одессе, "мне с вас смешно"...
- Что, не учился музыке?!
- Совсем чуть-чуть... В 1944-м моя раненная в ногу бабушка, хромая, отвела меня, семилетнего, в школу Гнесиных. Там проверили мой слух: он оказался абсолютным... Дома, в нашем подвале, было пианино, и, учась в Гнесинке, я постепенно стал играть на нем все то, что требовалось по программе: из "Детского альбома" Чайковского, "Сонатину" Шпиндлера, "Этюды" Черни... Но жили мы бедно, а в Гнесинке учились в основном дети генералов и других богатых родителей, которые прибывали на "эмках" и "зисах", делали преподавателям дорогие подарки - так было принято. Мы ж этим правилам не соответствовали. Кроме того, ездить со мной почти ежедневно туда, на Собачью площадку, больная бабушка уже не могла... И однажды на семейном совете решили: все, конец! Честно говоря, я такому решению радовался, потому что музыкой был перекормлен. И потом к фортепиано уже никогда не подходил, ноты позабыл... Конечно, у нас, как и у всех, был патефон, на котором постоянно крутились пластинки, которые старательно собирала мама: песни Утесова, Шульженко, Козина... К тому ж записи Вертинского, американского джаза 30-х годов...
- Что ж, советские песни той поры (в отличие от того, что модно ныне) воспитывали музыкальный вкус...
- И все же, в первую очередь, советская песня была средством оболванивания людей. Сталинская пропаганда понимала, что оболванивать легче всего с помощью красивых мелодий, и в этом смысле советская песня была весьма самобытна. Помнишь: "По долинам и по взгорьям...", "Дан приказ ему на запад...", "Каховка" - как же там старались романтизировать, приподнять в глазах людей недавно закончившуюся кровавую гражданскую войну... Простые, "демократические" мелодии, с такими очень уж не усложненными, без всякой высокой поэзии, словами (которые как бы проникали в душу) властью культивировались, и это все была политика... Конечно, привлекались талантливые люди, которые чувствовали тягу народа к этой сентиментальности. Жизнь-то была злая, жестокая, чудовищная, а в этих песнях возникала задушевность, какая-то простота, доброта, они как бы балансировали все страшное, становились тем, что сегодня мы называем "оттягом"... Но вот когда после них однажды услышал Вертинского, был просто ошарашен: как все грандиозно по тонкости, по изяществу... Наверное, впервые тогда понял, что пение может быть не только, так сказать, голосовым, но и пением со смыслом...
- Вот и подсказал ты мне главное, что резко отличает твое пение от абсолютного большинства тех, кто ныне "блистает" на эстраде: в отличие от них ты поешь со смыслом! Кстати, не пойму, какой у тебя голос? Что-то баритонально-теноровое?
- Понятия не имею, скорее что-то сиплое...
- Это когда ты просто разговариваешь - "что-то сиплое". И честно говоря, просто непонятно, как такое "сиплое" при пении превращается в нечто божественное...
- Эк хватил! Впрочем, бытовой голос от певческого порой отличается разительно. Например, я слышал, как в жизни разговаривает Паваротти: голос как голос, ничего особенного, и трудно представить, что это "тот самый Лучано"... В нашем горле скрыт мощнейший аппарат... Вообще я считаю, что искусство пения на театре - это прежде всего искусство дыхания. Умение дышать в песне - может быть, самое важное! Потому что от дыхания зависит интонация, мощь, "тише-громче" - тысяча нюансов... Что значит "петь по смыслу"? Надо уметь подчинить пение интонации разговорной речи. Можно петь ноты, а можно гораздо больше, чем просто "ноты". Интонационность моей "звукоречи" соответствует моему определенному житейскому, человеческому опыту, который выражен в словесном общении. В этом смысле искусство драмы начинает выражать себя в музыке, но не в вообще музыке, а в песне-зонге, где есть и отчуждение, и поэтический комментарий, который заложен в тексте. Поэтому я пою не слова, а стихи...
- А музыку-то, не зная нот, как сочиняешь?
- По-разному. Поначалу начинаю петь нечто себе под нос... Например, вся мелодика "Истории лошади" придумана летом 1974-го на одесском пляже. У меня были с собой стихи Юры Ряшенцева, и я там не только писал по повести Льва Толстого пьесу, но и на эти стихи придумывал мелодии. Потому что для меня мелодия - это атмосфера того или иного эпизода. Делая драматургию, уже должен был чувствовать, как стихи распределяются в пьесе, они уже диктовали все! Да-да, стихи, которые превращались в песни, не должны быть в пьесе просто вставными кусками: когда возникал тот или иной эпизод, мне необходимо было слышать, какой в этом эпизоде будет музыкальный комментарий, - только тогда и рождалась мелодия...
- Кажется, благодаря "Истории лошади" ты даже оказался первым советским композитором, чей мюзикл исполнялся на Бродвее, причем в течение целого года!
- На Бродвее спектакль поставил американский режиссер Роберт Кэлфин... Вообще, в заграничной судьбе "Лошади" много смешного. Например, у меня дома хранится телеграмма из Национального Лондонского театра: "Приглашаю Вас и Вашу супругу в пятницу на премьеру "История лошади". Ваши места такие-то. Сэр Питер Холл". Телеграмма пришла во вторник. Поскольку я был "невыездной", мы с женой расхохотались, пригласили друзей и на кухне в честь премьеры распили бутылку водки... А ездить за границу стал, когда мне уже стукнуло пятьдесят... Но вернусь к рассказу о том, как у меня "рождается" музыка... Еще до "Истории лошади" примерно так же происходило в работе над "Бедной Лизой". А еще раньше - в МГУ, когда, например, для спектакля, посвященного "интернациональной теме" (в 1968-м, когда наши танки вползли в Чехословакию!), сочинил "Кихелэх и земелэх". Мелодию этой трагической песенки я как бы стилизовал, потому что стихи Моисея Тейфа, блестяще переведенные Юнной Мориц, ритмически уже невольно "подсказывали" мелодический ряд, но, понимая, что этого все ж маловато, вставил туда кусок: "Йё, йё, йё... О-ёй, о-ёй, о-ёё..." - это как бы скрипка плачет, ну так я слышал... В общем-то все мелодии, которые сочиняю, не в чистом виде мои. Все это стилизации. Так что не считаю себя композитором, который сочиняет музыку: нет, я только стилизую...
- Но ведь новорожденную мелодию надо как-то обозначить, иначе забудешь!
- И забываю. Сколько раз бывало: ночью сочиню, а проснувшись утром, не помню. Для страховки придумал собственную "нотную грамоту"... Когда принес в питерский БДТ "Бедную Лизу" и напел все зонги Товстоногову, он сказал: "Не нужно никакого профессионального композитора. Как вы пели, пусть так и останется в спектакле". Конечно, потом мне очень помог музыкальный руководитель театра Семен Ефимович Розенцвейг: все это аранжировал, поправил, сделал грамотным. Во время нашей совместной работы дело доходило до анекдотов. Например, когда мне слышалась какая-то высокая нота, я объяснить это профессионально не мог и говорил Розенцвейгу, который играл на рояле: "Правее! Правее играйте!" Он смотрел на меня безумными глазами и играл "правее"... Примерно так же все было и потом, на репетициях "Истории лошади"...
- Помнится, для театра МГУ ты создавал и джазовые мелодии...
- Было такое. Ах, как мы пели джаз! Это у нас называлось "блабдитуди", то есть "кинуть на губах" джазовый брэк! Изображали губами любой инструмент!
- Увы, ныне у молодых в моде иные ритмы, а мелодий там нет и в помине. Рок- и поп-"культура", по моему глубокому убеждению, растлевают юные души покруче любого наркотика...
- Да, поп-звезды поют чаще всего полную бессмыслицу. Выдрючиваются на пустом месте. Их способ воздействия на толпу (чисто дискотечный, когда главное - темпоритм) для меня чужд не потому, что я "устарел", а потому, что действительно люблю смысл... Были когда-то великие мелодисты: Шуберт, Бетховен, Моцарт, Чайковский, например, в симфониях Моцарта целые куски можно напеть! Но они не знали еще электронных инструментов, которые в музкультуре свершили воистину революцию. Ведь "битлы", которые рождали этот вид искусства, в музыкальную культуру двадцатого века привнесли настоящее взрывное устройство и с точки зрения того самого распева, который мы с тобой сейчас хвалим, поначалу казались совершенно непотребными. Однако они пели изумительную поэзию, и сегодня любая их песенка выглядит гораздо мудрее, чем опусы многих... Да и Шевчук поет "по смыслу", но вот, допустим, Лада Дэнс - это уже культура ночного кабаре, где этот самый смысл на фиг не нужен никому! Там нужно ритмическое долбание тебя по мозгам, и важно, чтоб ноги притопывали, руки прихлопывали, чтоб ты под все это тискал подружку еще активнее...
- И это же - на всех телеканалах...
- Телевидение сегодня создало атмосферу мнимого веселья, которое вламывается в наши квартиры. Это касается не только "музыки". Заранее записанный смех "подкрепляет" несмешную репризу: она имитирует твою реакцию, возбуждает, заводит... В общем хохоте и гоготе я тоже должен ощутить себя участником этой чуши собачьей... Но... Один раз я поежился. в другой - мне было это не слишком приятно, в третий - пропустил мимо ушей, в четвертый - вдруг выяснилось, что реприза в общем ничего... Глядишь, в восьмой раз я со всеми вместе гогочу... Создается психоз с помощью искусства воздействия, которое сегодня в масс-культуре развито чрезвычайно... Эти приемы стали настолько привычными, что зритель уже ждет: "Приз в студию! Ваши аплодисменты!" - и все послушно начинают аплодировать, словно собрание ослов, бьют своими копытами, испытывая дикую радость: "Несут ящик с призом!" Дикая имитация радости и всеобщего телячьего восторга - вот это и есть пошлость! Это и есть одичание, визг толпы, которая на рок-концертах подвержена именно такому коллективному психозу. Но это же не само пришло! Это сделано специально. Это было придумано. Это часть "всенародного ликования", которое возникало, допустим, на съездах партии. Чем отличается? Да ничем: там тоже были "группы быстрого реагирования", "скандирования"... На стадионе во время рок-концерта все одновременно вздымают руки, начинают раскачиваться - это все входит в рок-обязаловку. Все коллективное имеет этот немного фашистский вид... Когда многотысячная толпа шагает, выкрикивает (все вместе!), ревет, эта "музыка" идет от того времени, когда мы под давлением партии теряли в себе человеческое и становились "винтиками" жуткой системы... Все механизмы воздействия чувственны, и музыка в этом смысле действует на личность разрушающе, обезличивает ее. Потому что здесь мы воспринимаем музыку не индивидуально, как это происходит, например, в консерватории, или когда мы, надев наушники, остаемся с музыкой наедине, а вот в таком коллективном порыве... Ну и результат тоже всегда налицо...
- Н-да, результат печален, но, слава Богу, в противовес всей этой дряни существует и другая музыка, в частности твои мелодии, твои песни, которые (если сказать совсем коротко) помогают человеку оставаться человеком... Кстати, сколько всего их у тебя?
- Не считал. В моноспектакле "Самосожжение Марка Розовского", где пою отрывки из своих мюзиклов, их двадцать пять. А вообще много больше...
Лев СИДОРОВСКИЙ
