Культура
«В песне – вся моя жизнь…»
31 июля
НЕУЖЕЛИ тому уже более полувека?! В университетском актовом зале – концерт, на котором я, конферансье, объявляю очередной номер: «Выступает студентка философского факультета Эдита Пьеха!» Она выпархивала на сцену – озорная, но еще какая-то угловатая (например, руки сцепляла за спиной) и под аккомпанемент гитариста Збышека Мусяла с очаровательным акцентом пела «Аутобус червоный...» Спустя год-другой рядом с ней на эстраде уже были юноши (в белых рубашках с короткими рукавами, в таких же «летних» брюках) – и солнечно звучало: «Алеет зорька молодая над быстрой Невой...» (этой популярной «ленинградской» песней неизменно начинал свое выступление новорожденный ансамбль «Дружба», выпестованный Александром Броневицким). Потом – «Лейся, песня, на просторе...», другие всем знакомые мелодии, а Эдита Пьеха, кроме того, знакомила нас еще с песнями своего детства – французскими, польскими... Вскоре мы услышали от нее: «Сама садик я садила...», «Вдоль по улице метелица метет...», и оказалось, что давным-давно бывшее на слуху словно родилось заново. А угловатость юной исполнительницы куда-то безвозвратно исчезла, и на эстраде счастливо открылась изящная, удивительно женственная, полная восхитительного шарма певица со своей манерой исполнения и, что не менее важно, со своей темой...
***
ВПРОЧЕМ, определить эту ее тему одним общим словом не так-то просто. Наверное, наиболее точно сказать, что в ее песнях – человеческие судьбы. Да, не просто какие-то пейзажи или положенные на музыку шуточки, или пересказ какого-то стихотворения – в общем не милые пустячки, а люди с их радостями и горестями, любовью и одиночеством, обретениями и потерями...
Я, на правах давнего знакомого, да и журналиста, постоянно следил за ней (на концертах, в закулисье, иногда дома), брал интервью, радовался ее успехам. А однажды Эдита, сама того не зная, даже помогла мне решить одну личную проблему. Было это летом 1967-го на пляже сочинского «Спутника», где я никак не мог добиться благосклонности от некоей очаровательной юной особы. И вдруг близ морской волны появился… ансамбль «Дружба» почти в полном составе. Увидев, что я разговариваю с «живой Пьехой», моя пассия была потрясена, а когда я подвел ее к Эдите, и вовсе потеряла дар речи. Вечером мы по приглашению Броневицкого сидели на концерте, в первом ряду, к тому же на моих коленях пристроилась доверенная нам маленькая Илона, которая мило комментировала каждый мамин выход. Надо ли пояснять, что после этого мои дела «на личном фронте» пошли великолепно...
***
КСТАТИ, на том сочинском концерте я еще раз ощутил, что для Эдиты песня – это вовсе не работа, когда выходишь на сцену, словно на дежурство, исполняешь два-три шлягера (слова «хит» тогда еще не существовало), а дальше идешь домой и спокойненько занимаешься своими делами – до следующего вечера... Нет, у нее это (и прежде, и сейчас) – совсем иначе. Как-то в нашем разговоре призналась:
– В песне – вся моя жизнь. Все, кроме песни, отступает на второй план... Даже когда очень устаю, слушаю записи любимых исполнителей...
Я всегда обожал ее репертуар – и «Венок Дуная», и «Край березовый», и «Огромное небо», и «Ласковый город, спасибо тебе...», и «Стань таким, как я хочу...» Почему все у нее получалось так пронзительно? Однажды спросил Эдиту об этом – и услышал:
– Наверное, потому, что не в состоянии спеть в песне ни одной ноты, если она не трогает мое сердце... Конечно, можно петь не сердцем, а только гортанью, когда только две голосовые связочки издают звук, но меня такое «искусство» не волнует... Бывают певцы, которые все делают, казалось бы, плохо, но запоминаются на всю жизнь. Вот Леонид Осипович Утесов – в смысле вокала все, вроде бы, неправильно, но вместе с тем гениально. Потому что это спето сердцем, потому что это – индивидуальность...
Продолжив сию тему, я, в частности, отметил, что с годами ее песни как бы меняются, обретая новые интонации, и мигом получил своему предположению подтверждение:
– Ну конечно, потому что песни – это не только годы, но и мудрость, умение понимать жизнь... Все мои девичьи волнения по поводу встречи с прекрасным я передавала в песнях просто и скромно – это было лишь веселье, больше ничего. А вот песни-рассуждения, драматические, с глубоким подтекстом – такие стали мне по плечу только с годами... Когда впервые спела «Маму», мне казалось, что все в ней говорю правильно: я тосковала по своей маме, которая жила очень далеко, просила у нее прощения за то, что так редко пишу письма... А сейчас «Мама» звучит совсем иначе, словно исполняет ее другой человек. В самой окраске голоса появились другие тембры, другие оттенки. Знаете, когда художник пишет картину, он играет со светом, создает полутона. У всех художников краски одни и те же, но каждый по-разному использует все, что знает о жизни... А в жизни – не только радости, но и бессонные ночи, обиды, слезы... И все это для моих песен – какие-то оттенки, полутона...
***
МЫ ЛИСТАЛИ ее фотоальбом, бережно перебирая старые снимки. Эдита поясняла:
– Вот так выглядели папа и мама, Станислав Пьеха и Филиция Каролевска, эмигранты из Польши, когда встретились на шахте в маленьком поселке Нуэль-су-Лянс, что на севере Франции. Папочка умер в тридцать семь, от туберкулеза... А это мой брат Павел – в семнадцать лет тоже спустился в шахту, и через три месяца его не стало – тоже туберкулез... После войны мы с мамой вернулись домой. Жили на юго-западе Польши, в Судетах, в шахтерском поселке Богушеве... На этом снимке мне десять лет: длинное белоснежное платье, цветы, потому что конфирмация...
Может быть, секрет ее шарма – как раз в этом особом «франко-польском» воспитании?
– Меня воспитывали строго – учителя, костел, мама... Маму всю жизнь называла, естественно, только на «вы». А вообще, была я жуткой жизнелюбкой. Не ходила, а летала! Темперамент бил через край! Занималась легкой атлетикой, пела в хоре. В 1955-м приехала в Ленинград, стала в Университете, на философском факультете, студенткой отделения психологии. И вот скоро в 13-й аудитории на вечере первокурсников под аккомпанемент гитариста Збышека Мусела пою «Автобус червоный»...
Тут я врезался в Эдитин монолог, вспомнив про ее тогдашнюю угловатость, руки за спиной... Она засмеялась:
– Да просто не знала, куда их девать, – я же из шахтерского поселка, где не было ни концертного зала, ни театра, только кино. И в Ленинграде на сборных концертах все подсматривала за другими певицами – какие на них платья, прически, макияж (моя мама никогда не красилась, самое большое, что себе позволяла, – это химическую завивку). Часто наведывалась в Мариинку – не только ради балета, но и чтобы перенять походку балерин, их манеру держать спину, голову... На первой же репетиции хора польского землячества меня приглядел студент Консерватории Шура Броневицкий (всегда звала его не Саша, а Шура). Через год в том же общежитии на Мытне, в нашей 23-й комнате, сделал предложение. Мы были вместе двадцать лет, и, конечно же, Броневицкий – создатель «Дружбы» (ведь впервые открыл в стране этот жанр), интереснейший композитор, аранжировщик, обладавший высочайшим вкусом, очень мне помогал. Но, увы, постепенно развел вокруг себя слишком много подхалимов, что и погубило наш брак. Я от него ушла... Спустя годы Шура скоропостижно скончался – пусть земля ему будет пухом... И со вторым мужем разошлась, потому что тоже оказался слабым человеком – не мог устоять перед водкой. Терпеть я могу очень долго, но однажды терпение лопается – и разом все отрезаю... Почему-то люди думают, что поклонники ко мне прямо-таки в очередь стоят. Вот недавно по служебным делам сама встретилась с одним очень интересным человеком. Вдруг говорит: «Я тридцать лет вас обожаю, но никогда бы сам не посмел подойти. Теперь знайте, что где-то есть такой, в вас влюбленный...» Господи! Ну а мне-то что, легче от того, что где-то он есть? И возможно, подобных обожателей на расстоянии немало, но я-то одна...
***
С ТОГО нашего разговора минуло пятнадцать лет... И снова был с ней рядом близкий человек, о котором, благодаря телевидению, узнала вся страна. Но и он, увы, не выдержал непростого испытания, тоже оказался слабым... И опять Эдита одна, теперь уже средь сосен, в уютном загородном доме, построенном по собственному проекту. А в ее питерской квартире, где не раз мы встречались для интервью, живет внук Стас – кумир поклонниц попсы, которого, естественно, именуют и «секс-символом». Впрочем, меня это не удивляет, лишь одного не могу уразуметь: на каком таком основании Стас носит фамилию бабушки?
***
СВОЕГО возраста Эдита не скрывает, но мне даже не хочется называть здесь эту «серьезную» цифру, которая абсолютно, даже отдаленно, не соответствует ее облику. Когда-то, встретив Пьеху, не смог скрыть восторга: мол, как так получается, что с каждым годом – все милее и пикантнее? Она улыбнулась:
– О-о, секрет... Наверное, все дело в том, что, когда родители меня сотворили, природа ко мне была благосклонна. Может, все от мамы: она умерла в шестьдесят шесть, но когда шла – стройная, стремительная – по улице, со спины можно было дать не больше тридцати. Так что благодарна Боженьке и маме за то, что заложили во мне хороший, сильный организм, с которым дружу и который очень слушаю...
На эстраде она полвека, и это, пожалуй, – рекорд! Правда, Кобзон пытается претендовать на роль «певца-долгожителя», но он на сцене только с 1961-го, а она еще в 1957-м, на Всемирном молодежном фестивале, стала вместе с «Дружбой» лауреатом!
Однажды я ее спросил: «Эдита, вы счастливы?» Задумалась:
– На сцене – да, а в жизни – по-всякому... Что же делать? Не может же Боженька дать все...
Лев Сидоровский
***
ВПРОЧЕМ, определить эту ее тему одним общим словом не так-то просто. Наверное, наиболее точно сказать, что в ее песнях – человеческие судьбы. Да, не просто какие-то пейзажи или положенные на музыку шуточки, или пересказ какого-то стихотворения – в общем не милые пустячки, а люди с их радостями и горестями, любовью и одиночеством, обретениями и потерями...
Я, на правах давнего знакомого, да и журналиста, постоянно следил за ней (на концертах, в закулисье, иногда дома), брал интервью, радовался ее успехам. А однажды Эдита, сама того не зная, даже помогла мне решить одну личную проблему. Было это летом 1967-го на пляже сочинского «Спутника», где я никак не мог добиться благосклонности от некоей очаровательной юной особы. И вдруг близ морской волны появился… ансамбль «Дружба» почти в полном составе. Увидев, что я разговариваю с «живой Пьехой», моя пассия была потрясена, а когда я подвел ее к Эдите, и вовсе потеряла дар речи. Вечером мы по приглашению Броневицкого сидели на концерте, в первом ряду, к тому же на моих коленях пристроилась доверенная нам маленькая Илона, которая мило комментировала каждый мамин выход. Надо ли пояснять, что после этого мои дела «на личном фронте» пошли великолепно...
***
КСТАТИ, на том сочинском концерте я еще раз ощутил, что для Эдиты песня – это вовсе не работа, когда выходишь на сцену, словно на дежурство, исполняешь два-три шлягера (слова «хит» тогда еще не существовало), а дальше идешь домой и спокойненько занимаешься своими делами – до следующего вечера... Нет, у нее это (и прежде, и сейчас) – совсем иначе. Как-то в нашем разговоре призналась:
– В песне – вся моя жизнь. Все, кроме песни, отступает на второй план... Даже когда очень устаю, слушаю записи любимых исполнителей...
Я всегда обожал ее репертуар – и «Венок Дуная», и «Край березовый», и «Огромное небо», и «Ласковый город, спасибо тебе...», и «Стань таким, как я хочу...» Почему все у нее получалось так пронзительно? Однажды спросил Эдиту об этом – и услышал:
– Наверное, потому, что не в состоянии спеть в песне ни одной ноты, если она не трогает мое сердце... Конечно, можно петь не сердцем, а только гортанью, когда только две голосовые связочки издают звук, но меня такое «искусство» не волнует... Бывают певцы, которые все делают, казалось бы, плохо, но запоминаются на всю жизнь. Вот Леонид Осипович Утесов – в смысле вокала все, вроде бы, неправильно, но вместе с тем гениально. Потому что это спето сердцем, потому что это – индивидуальность...
Продолжив сию тему, я, в частности, отметил, что с годами ее песни как бы меняются, обретая новые интонации, и мигом получил своему предположению подтверждение:
– Ну конечно, потому что песни – это не только годы, но и мудрость, умение понимать жизнь... Все мои девичьи волнения по поводу встречи с прекрасным я передавала в песнях просто и скромно – это было лишь веселье, больше ничего. А вот песни-рассуждения, драматические, с глубоким подтекстом – такие стали мне по плечу только с годами... Когда впервые спела «Маму», мне казалось, что все в ней говорю правильно: я тосковала по своей маме, которая жила очень далеко, просила у нее прощения за то, что так редко пишу письма... А сейчас «Мама» звучит совсем иначе, словно исполняет ее другой человек. В самой окраске голоса появились другие тембры, другие оттенки. Знаете, когда художник пишет картину, он играет со светом, создает полутона. У всех художников краски одни и те же, но каждый по-разному использует все, что знает о жизни... А в жизни – не только радости, но и бессонные ночи, обиды, слезы... И все это для моих песен – какие-то оттенки, полутона...
***
МЫ ЛИСТАЛИ ее фотоальбом, бережно перебирая старые снимки. Эдита поясняла:
– Вот так выглядели папа и мама, Станислав Пьеха и Филиция Каролевска, эмигранты из Польши, когда встретились на шахте в маленьком поселке Нуэль-су-Лянс, что на севере Франции. Папочка умер в тридцать семь, от туберкулеза... А это мой брат Павел – в семнадцать лет тоже спустился в шахту, и через три месяца его не стало – тоже туберкулез... После войны мы с мамой вернулись домой. Жили на юго-западе Польши, в Судетах, в шахтерском поселке Богушеве... На этом снимке мне десять лет: длинное белоснежное платье, цветы, потому что конфирмация...
Может быть, секрет ее шарма – как раз в этом особом «франко-польском» воспитании?
– Меня воспитывали строго – учителя, костел, мама... Маму всю жизнь называла, естественно, только на «вы». А вообще, была я жуткой жизнелюбкой. Не ходила, а летала! Темперамент бил через край! Занималась легкой атлетикой, пела в хоре. В 1955-м приехала в Ленинград, стала в Университете, на философском факультете, студенткой отделения психологии. И вот скоро в 13-й аудитории на вечере первокурсников под аккомпанемент гитариста Збышека Мусела пою «Автобус червоный»...
Тут я врезался в Эдитин монолог, вспомнив про ее тогдашнюю угловатость, руки за спиной... Она засмеялась:
– Да просто не знала, куда их девать, – я же из шахтерского поселка, где не было ни концертного зала, ни театра, только кино. И в Ленинграде на сборных концертах все подсматривала за другими певицами – какие на них платья, прически, макияж (моя мама никогда не красилась, самое большое, что себе позволяла, – это химическую завивку). Часто наведывалась в Мариинку – не только ради балета, но и чтобы перенять походку балерин, их манеру держать спину, голову... На первой же репетиции хора польского землячества меня приглядел студент Консерватории Шура Броневицкий (всегда звала его не Саша, а Шура). Через год в том же общежитии на Мытне, в нашей 23-й комнате, сделал предложение. Мы были вместе двадцать лет, и, конечно же, Броневицкий – создатель «Дружбы» (ведь впервые открыл в стране этот жанр), интереснейший композитор, аранжировщик, обладавший высочайшим вкусом, очень мне помогал. Но, увы, постепенно развел вокруг себя слишком много подхалимов, что и погубило наш брак. Я от него ушла... Спустя годы Шура скоропостижно скончался – пусть земля ему будет пухом... И со вторым мужем разошлась, потому что тоже оказался слабым человеком – не мог устоять перед водкой. Терпеть я могу очень долго, но однажды терпение лопается – и разом все отрезаю... Почему-то люди думают, что поклонники ко мне прямо-таки в очередь стоят. Вот недавно по служебным делам сама встретилась с одним очень интересным человеком. Вдруг говорит: «Я тридцать лет вас обожаю, но никогда бы сам не посмел подойти. Теперь знайте, что где-то есть такой, в вас влюбленный...» Господи! Ну а мне-то что, легче от того, что где-то он есть? И возможно, подобных обожателей на расстоянии немало, но я-то одна...
***
С ТОГО нашего разговора минуло пятнадцать лет... И снова был с ней рядом близкий человек, о котором, благодаря телевидению, узнала вся страна. Но и он, увы, не выдержал непростого испытания, тоже оказался слабым... И опять Эдита одна, теперь уже средь сосен, в уютном загородном доме, построенном по собственному проекту. А в ее питерской квартире, где не раз мы встречались для интервью, живет внук Стас – кумир поклонниц попсы, которого, естественно, именуют и «секс-символом». Впрочем, меня это не удивляет, лишь одного не могу уразуметь: на каком таком основании Стас носит фамилию бабушки?
***
СВОЕГО возраста Эдита не скрывает, но мне даже не хочется называть здесь эту «серьезную» цифру, которая абсолютно, даже отдаленно, не соответствует ее облику. Когда-то, встретив Пьеху, не смог скрыть восторга: мол, как так получается, что с каждым годом – все милее и пикантнее? Она улыбнулась:
– О-о, секрет... Наверное, все дело в том, что, когда родители меня сотворили, природа ко мне была благосклонна. Может, все от мамы: она умерла в шестьдесят шесть, но когда шла – стройная, стремительная – по улице, со спины можно было дать не больше тридцати. Так что благодарна Боженьке и маме за то, что заложили во мне хороший, сильный организм, с которым дружу и который очень слушаю...
На эстраде она полвека, и это, пожалуй, – рекорд! Правда, Кобзон пытается претендовать на роль «певца-долгожителя», но он на сцене только с 1961-го, а она еще в 1957-м, на Всемирном молодежном фестивале, стала вместе с «Дружбой» лауреатом!
Однажды я ее спросил: «Эдита, вы счастливы?» Задумалась:
– На сцене – да, а в жизни – по-всякому... Что же делать? Не может же Боженька дать все...
Лев Сидоровский
