Культура
Георгий Алексидзе: «Я не плюю в людей»
03 августа
Георгий Дмитриевич Алексидзе, один из самых именитых современных хореографов, ученик легендарного Федора Лопухова. Ныне он – главный балетмейстер Санкт-Петербургского государственного академического театра балета им. Леонида Якобсона, профессор Академии русского балета им. А.Я. Вагановой. Его постановки для Михаила Барышникова, Натальи Макаровой, Ирины Колпаковой, Юрия Соловьева, Калерии Федичевой, Аллы Осипенко, Габриэлы Комлевой, Никиты Долгушина стали неотъемлемой частью петербургской культуры.
– Георгий Дмитриевич, часто говорят «французский балет», «русский балет», «итальянский». У балета есть национальность?
– Есть. Многое зависит от того, в какой стране живет коллектив, какой хореограф с ним работает, на какой основе этот балет развивается, какие у него традиции.
Имеет значение и сама национальность. У каждой нации есть свои особенности, оказывающие влияние на пластику и технику танца. Федор Васильевич Лопухов говорил, что казаки танцуют широко, потому что вокруг них бескрайняя степь. Грузины живут в горах и ходят по узким тропинкам, поэтому придумали танцы на пальцах. Возможно, Лопухов преувеличивал, но тут есть доля истины.
Лучшими танцовщиками я считаю русских. У них есть все необходимое: стройная фигура, располагающая внешность, обаяние, эмоциональная искренность, особая чувственность, широта танца. Кроме того, русские обладают необыкновенной выносливостью. Конечно, она выражается не только в танцах, но и глобальных исторических моментах. Взять, к примеру, войну с Наполеоном или Вторую мировую войну. Только русские люди смогли выдержать и холод, и голод, и грандиозные битвы.
– Тогда скажите, к каким хореографам вы себя причисляете – к русским или грузинским?
– Великий Джордж Баланчин говорил, что он «по крови – грузин, по культуре – русский, по месту жительства – американец, а по национальности – петербуржец». За исключением «американца» эта фраза соответствует моей сути.
– Вы многие годы связаны с петербургским балетом. Всем известно, что премьера поставленного вами балета «Безделушки» для Михаила Барышникова была показана на вечере, ставшем последним выступлением танцовщика на родине. Скажите, пожалуйста, когда вы работали вместе, чувствовалось, что артист собирается уехать навсегда?
– Ничего не было видно! Незадолго до своего отъезда Миша был в Тбилиси. В Тбилиси он приезжал два раза, жил у меня дома. Мы были в дружеских отношениях, он обожал всю мою семью – отца, мать, брата и сестру. Конечно, в те времена трудно было открыть душу, но, думаю, я бы почувствовал, если бы он заранее замыслил покинуть страну. Все, видимо, произошло достаточно быстро. Ситуация накалилась, обнаружилось несоответствие его творческих планов и возможностей их реализации.
– Разве его зажимали?
– Так нельзя сказать. Балет был на высоком уровне, но наши хореографы не могли откровенно воплощать свои идеи. Я подчеркиваю, что в то время работали грандиозные хореографы: Леонид Якобсон, Федор Лопухов, Константин Сергеев, Юрий Григорович, Игорь Бельский, Василий Вайнонен, Вахтанг Чабукиани, Владимир Бурмейстер. Каждый из них поставил свои шедевры. В Ленинград приезжал Баланчин со своей труппой, они показали танцсимфонию, неоклассику. У нас этого не было, не разрешали. Например, запрещали акцентировать вторую позицию.
– Но как можно запретить вторую позицию, если это базовая позиция, азбука классического танца?
– Сейчас в это трудно поверить, а тогда на репетицию приходили товарищи из обкома и говорили: это движение не надо делать! Якобсону часто попадало, да и мне тоже.
– Побег Барышникова имел для вас отрицательные последствия?
– Я потерял огромный стимул к творчеству. «Безделушки» Моцарта должны были стать началом нашего долгого содружества, а стали последним спектаклем Барышникова в России. По моему либретто Виталий Михайлович Буяновский, замечательный музыкант и композитор, написал для Миши балет на мотивы Кабуки. У нас были грандиозные замыслы, и они рухнули. С другой стороны, я радовался, что Миша делает то, что хочет. Он работал с Баланчиным и другими известными хореографами, стал знаменит во всем мире. Кто знает, что произошло бы с Барышниковым, если бы он не уехал? Мог повторить трагическую судьбу уникального танцовщика Юры Соловьева. Соловьев был гением, а за рубежом его знали лишь по отдельным выступлениям во время редких гастролей. Если бы Соловьев работал в Америке, им восхищался бы весь мир.
– Творческие проблемы понятны, а административно на вас как-то воздействовали?
– Я стал невыездным.
– Из-за Барышникова?
– Не могу сказать, что из-за него. Я дружил с Наташей Макаровой, Калерией Федичевой. Повлияло все вместе. Помню, когда я был главным балетмейстером в Перми, меня вызвали в органы. Полковник, мужчина по имени Нинель, спросил: «Когда вы встретите Барышникова, а это, наверное, случится, вы плюнете ему в лицо или нет?» Я сказал: «Я не верблюд и не плюю в людей. А друга встречу по-дружески».
Подобные ситуации возникали часто. Например, труппа ехала в Японию, а меня в Москве за день до выезда сняли с поездки. Мне предоставили жилплощадь и велели никуда не выходить. Так я провел месяц. Тогда все гонорары забирал Госконцерт, суточных хватало только на фанту и пепси, поэтому с собой брали тушенку. Когда я узнал, что не еду с труппой, чемодан с консервами выбросил в Москву-реку.
– Зачем? Что же вы целый месяц ели в Москве?
– Меня кормили. Поскольку выходить было нельзя, еду приносили. Каждый день мне звонили и говорили, что завтра-послезавтра мой вопрос уладится и я догоню свою труппу. Но так и не поехал. Можно рассказывать и дальше, но не буду.
– Встреча с Барышниковым произошла?
– Нет. Не сложилось. С ним встречалась моя дочь, когда ездила на гастроли в Америку. Мы созваниваемся с Мишей. Он исключительно помог в моем лечении после трагического случая, когда на меня напали в Москве бандиты. Барышников прислал большую сумму денег, которой хватило на все операции и лекарства. В те тяжелые дни он звонил мне несколько раз в неделю. Звонили и Наташа Макарова, и Ира Колпакова.
– Часто говорят о балетмейстерском кризисе. Как вы думаете, он будет преодолен?
– Чтобы его преодолеть, надо поменять систему, а это не так просто. Сейчас балетными театрами и труппами руководят танцовщики, а не балетмейстеры, как раньше. В результате больше переносов спектаклей, чем новых постановок, больше приглашенных хореографов, порою не самых талантливых. Когда театрами руководили Якобсон, Лопухов, Григорович, Бельский, они создавали свой мир, был намечен стратегический путь развития балета. Другая проблема – образование. Чтобы дать диплом о высшем образовании, мы обучаем студентов всем дисциплинам словно на филологическом факультете Университета, добавив пару предметов по хореографии. Я не против широкого образования, но наша профессия сложна, и на ее освоение должно уходить 5–6 часов в день. А у наших студентов это на последнем месте. Целый день слушают лекции и, усталые, вернувшись домой в восемь часов вечера, заниматься постановочной работой не в силах.
– Какой же выход?
– Наверное, надо делать мастерские. Остальные предметы, связанные с профессией, студенты могли бы проходить по специальному плану в Университете, академии или в Консерватории. Как были ученики Веласкеса, Леонардо, Рафаэля, так при мастере хореографии должны быть ученики в его мастерской. А сейчас мы вынуждены дать задание студентам, один-два раза посмотреть, как они его выполнили, потом принять экзамен. Процесса общения, лаборатории, где прослеживается творческий процесс, нет.
– Жизнь показывает, что все хореографы были танцовщиками – от Новерра, Дидло, Петипа до Якобсона, Григоровича, Бельского. Теперь же, говорят, профессиональное исполнительское образование необязательно для поступления на балетмейстерскую специальность.
– Это не совсем верно. Без подготовки не берут, но не обязательно, чтобы человек учился в Академии русского балета. Два моих выдающихся ученика – Борис Эйфман и Леонид Лебедев – там не учились. Абитуриент может окончить колледж или студию. Хореограф должен уметь показать, исполнить собственную хореографию, иначе танцовщик не сможет ее воспроизвести. Я до сего дня все показываю сам. Мне легко, а людям, не имеющим классической основы, трудно. Однако для особо одаренных мы делаем исключение, и они уже в процессе обучения должны постичь все стили, а классику – в первую очередь.
– Известно, что, несмотря на болезни, ваше активное творчество успешно продолжается.
– Я сейчас работаю в Театре классического балета имени Леонида Якобсона.
Сейчас делаю новый балет композитора Александра Кнайфеля «Белый мир», который я называю «Библейские сны». Во втором отделении будет представлен цикл романтических номеров на музыку Брамса, Шумана, Шуберта, современная хореография на музыку Шенберга и Пярта.
– Ваша семья живет в Тбилиси, а вы с юности связали свою творческую судьбу с Петербургом.
– Петербург всегда был лидером в балете. И сегодня им остается. Мариинский театр, Михайловский, Театр имени Якобсона, труппа Бориса Эйфмана. Где еще есть такие коллективы? Мне хочется, чтобы эти замечательные театры, кроме классики, которую они показывают миру, создавали больше новых работ, растили молодых талантливых хореографов. Русский балет должен сохранять первенство в мире, как ему предназначено судьбой и Богом.
Беседовала Лариса Абызова
Беседовала Лариса Абызова
– Георгий Дмитриевич, часто говорят «французский балет», «русский балет», «итальянский». У балета есть национальность?
– Есть. Многое зависит от того, в какой стране живет коллектив, какой хореограф с ним работает, на какой основе этот балет развивается, какие у него традиции.
Имеет значение и сама национальность. У каждой нации есть свои особенности, оказывающие влияние на пластику и технику танца. Федор Васильевич Лопухов говорил, что казаки танцуют широко, потому что вокруг них бескрайняя степь. Грузины живут в горах и ходят по узким тропинкам, поэтому придумали танцы на пальцах. Возможно, Лопухов преувеличивал, но тут есть доля истины.
Лучшими танцовщиками я считаю русских. У них есть все необходимое: стройная фигура, располагающая внешность, обаяние, эмоциональная искренность, особая чувственность, широта танца. Кроме того, русские обладают необыкновенной выносливостью. Конечно, она выражается не только в танцах, но и глобальных исторических моментах. Взять, к примеру, войну с Наполеоном или Вторую мировую войну. Только русские люди смогли выдержать и холод, и голод, и грандиозные битвы.
– Тогда скажите, к каким хореографам вы себя причисляете – к русским или грузинским?
– Великий Джордж Баланчин говорил, что он «по крови – грузин, по культуре – русский, по месту жительства – американец, а по национальности – петербуржец». За исключением «американца» эта фраза соответствует моей сути.
– Вы многие годы связаны с петербургским балетом. Всем известно, что премьера поставленного вами балета «Безделушки» для Михаила Барышникова была показана на вечере, ставшем последним выступлением танцовщика на родине. Скажите, пожалуйста, когда вы работали вместе, чувствовалось, что артист собирается уехать навсегда?
– Ничего не было видно! Незадолго до своего отъезда Миша был в Тбилиси. В Тбилиси он приезжал два раза, жил у меня дома. Мы были в дружеских отношениях, он обожал всю мою семью – отца, мать, брата и сестру. Конечно, в те времена трудно было открыть душу, но, думаю, я бы почувствовал, если бы он заранее замыслил покинуть страну. Все, видимо, произошло достаточно быстро. Ситуация накалилась, обнаружилось несоответствие его творческих планов и возможностей их реализации.
– Разве его зажимали?
– Так нельзя сказать. Балет был на высоком уровне, но наши хореографы не могли откровенно воплощать свои идеи. Я подчеркиваю, что в то время работали грандиозные хореографы: Леонид Якобсон, Федор Лопухов, Константин Сергеев, Юрий Григорович, Игорь Бельский, Василий Вайнонен, Вахтанг Чабукиани, Владимир Бурмейстер. Каждый из них поставил свои шедевры. В Ленинград приезжал Баланчин со своей труппой, они показали танцсимфонию, неоклассику. У нас этого не было, не разрешали. Например, запрещали акцентировать вторую позицию.
– Но как можно запретить вторую позицию, если это базовая позиция, азбука классического танца?
– Сейчас в это трудно поверить, а тогда на репетицию приходили товарищи из обкома и говорили: это движение не надо делать! Якобсону часто попадало, да и мне тоже.
– Побег Барышникова имел для вас отрицательные последствия?
– Я потерял огромный стимул к творчеству. «Безделушки» Моцарта должны были стать началом нашего долгого содружества, а стали последним спектаклем Барышникова в России. По моему либретто Виталий Михайлович Буяновский, замечательный музыкант и композитор, написал для Миши балет на мотивы Кабуки. У нас были грандиозные замыслы, и они рухнули. С другой стороны, я радовался, что Миша делает то, что хочет. Он работал с Баланчиным и другими известными хореографами, стал знаменит во всем мире. Кто знает, что произошло бы с Барышниковым, если бы он не уехал? Мог повторить трагическую судьбу уникального танцовщика Юры Соловьева. Соловьев был гением, а за рубежом его знали лишь по отдельным выступлениям во время редких гастролей. Если бы Соловьев работал в Америке, им восхищался бы весь мир.
– Творческие проблемы понятны, а административно на вас как-то воздействовали?
– Я стал невыездным.
– Из-за Барышникова?
– Не могу сказать, что из-за него. Я дружил с Наташей Макаровой, Калерией Федичевой. Повлияло все вместе. Помню, когда я был главным балетмейстером в Перми, меня вызвали в органы. Полковник, мужчина по имени Нинель, спросил: «Когда вы встретите Барышникова, а это, наверное, случится, вы плюнете ему в лицо или нет?» Я сказал: «Я не верблюд и не плюю в людей. А друга встречу по-дружески».
Подобные ситуации возникали часто. Например, труппа ехала в Японию, а меня в Москве за день до выезда сняли с поездки. Мне предоставили жилплощадь и велели никуда не выходить. Так я провел месяц. Тогда все гонорары забирал Госконцерт, суточных хватало только на фанту и пепси, поэтому с собой брали тушенку. Когда я узнал, что не еду с труппой, чемодан с консервами выбросил в Москву-реку.
– Зачем? Что же вы целый месяц ели в Москве?
– Меня кормили. Поскольку выходить было нельзя, еду приносили. Каждый день мне звонили и говорили, что завтра-послезавтра мой вопрос уладится и я догоню свою труппу. Но так и не поехал. Можно рассказывать и дальше, но не буду.
– Встреча с Барышниковым произошла?
– Нет. Не сложилось. С ним встречалась моя дочь, когда ездила на гастроли в Америку. Мы созваниваемся с Мишей. Он исключительно помог в моем лечении после трагического случая, когда на меня напали в Москве бандиты. Барышников прислал большую сумму денег, которой хватило на все операции и лекарства. В те тяжелые дни он звонил мне несколько раз в неделю. Звонили и Наташа Макарова, и Ира Колпакова.
– Часто говорят о балетмейстерском кризисе. Как вы думаете, он будет преодолен?
– Чтобы его преодолеть, надо поменять систему, а это не так просто. Сейчас балетными театрами и труппами руководят танцовщики, а не балетмейстеры, как раньше. В результате больше переносов спектаклей, чем новых постановок, больше приглашенных хореографов, порою не самых талантливых. Когда театрами руководили Якобсон, Лопухов, Григорович, Бельский, они создавали свой мир, был намечен стратегический путь развития балета. Другая проблема – образование. Чтобы дать диплом о высшем образовании, мы обучаем студентов всем дисциплинам словно на филологическом факультете Университета, добавив пару предметов по хореографии. Я не против широкого образования, но наша профессия сложна, и на ее освоение должно уходить 5–6 часов в день. А у наших студентов это на последнем месте. Целый день слушают лекции и, усталые, вернувшись домой в восемь часов вечера, заниматься постановочной работой не в силах.
– Какой же выход?
– Наверное, надо делать мастерские. Остальные предметы, связанные с профессией, студенты могли бы проходить по специальному плану в Университете, академии или в Консерватории. Как были ученики Веласкеса, Леонардо, Рафаэля, так при мастере хореографии должны быть ученики в его мастерской. А сейчас мы вынуждены дать задание студентам, один-два раза посмотреть, как они его выполнили, потом принять экзамен. Процесса общения, лаборатории, где прослеживается творческий процесс, нет.
– Жизнь показывает, что все хореографы были танцовщиками – от Новерра, Дидло, Петипа до Якобсона, Григоровича, Бельского. Теперь же, говорят, профессиональное исполнительское образование необязательно для поступления на балетмейстерскую специальность.
– Это не совсем верно. Без подготовки не берут, но не обязательно, чтобы человек учился в Академии русского балета. Два моих выдающихся ученика – Борис Эйфман и Леонид Лебедев – там не учились. Абитуриент может окончить колледж или студию. Хореограф должен уметь показать, исполнить собственную хореографию, иначе танцовщик не сможет ее воспроизвести. Я до сего дня все показываю сам. Мне легко, а людям, не имеющим классической основы, трудно. Однако для особо одаренных мы делаем исключение, и они уже в процессе обучения должны постичь все стили, а классику – в первую очередь.
– Известно, что, несмотря на болезни, ваше активное творчество успешно продолжается.
– Я сейчас работаю в Театре классического балета имени Леонида Якобсона.
Сейчас делаю новый балет композитора Александра Кнайфеля «Белый мир», который я называю «Библейские сны». Во втором отделении будет представлен цикл романтических номеров на музыку Брамса, Шумана, Шуберта, современная хореография на музыку Шенберга и Пярта.
– Ваша семья живет в Тбилиси, а вы с юности связали свою творческую судьбу с Петербургом.
– Петербург всегда был лидером в балете. И сегодня им остается. Мариинский театр, Михайловский, Театр имени Якобсона, труппа Бориса Эйфмана. Где еще есть такие коллективы? Мне хочется, чтобы эти замечательные театры, кроме классики, которую они показывают миру, создавали больше новых работ, растили молодых талантливых хореографов. Русский балет должен сохранять первенство в мире, как ему предназначено судьбой и Богом.
Беседовала Лариса Абызова
Беседовала Лариса Абызова
