Культура
Марина Разбежкина: «Меня не привлекают великие личности»
23 августа
Марина Разбежкина пришла в игровой кинематограф недавно. Пришла из документалистики, где завоевала прочные позиции – она член Гильдии неигрового кино и телевидения, Европейской академии киноискусства. Ее работы отмечались самыми престижными призами международных конкурсов. Но, кажется, слава ее заботит мало.
Наш разговор с Разбежкиной произошел на Выборгском кинофестивале «Окно в Европу», где она была председателем жюри неигрового кино. И одновременно представляла свой новый фильм «Яр» (номинант сочинского «Кинотавра-2007»), который в сентябре выходит в широкий прокат в Санкт-Петербурге.
– Марина Александровна, начнем с «Яра». Почему вы обратились к ранней повести Есенина?
– Все вышло в какой-то степени случайно. Этим проектом занималась режиссер из Петербурга Лидия Боброва. Она и Павел Финн написали сценарий по мотивам повести «Яр» Сергея Есенина. Под картину уже были выделены деньги. Но Боброва в последний момент отказалась, сославшись на другой проект. Мне позвонили со студии «Киномельница» и предложили взяться за «Яр». Сценарий, правда, мне не понравился по интонации, но повесть я очень любила еще с университетских времен. Когда я впервые прочитала «Яр», была поражена, что в ней нет никакого русофильства, славянофильства. Писал европейский человек. Герой Есенина Карев – это человек, который хочет порвать со всеми основами, со всеми корнями, а это 1915 год, война, и у всех на устах православие, народность, самодержавие. Повесть про человека, который хочет быть личностью, хочет развиваться вне неких утвержденных правил, который по-настоящему хочет быть европейцем. И этот протест против устоявшихся веками ценностей приводит к тому, что он разрушает свою жизнь и жизнь рядом живущих людей.
– Мне показалось, что фильм о нашей России, о страшной обреченности народа и страны. Такая печать печали на всем…
– Не о России на самом деле я делала фильм. Но когда снимаешь в России, то получается о ней. Поэтому невольно и у Есенина так произошло. Он взял лишь образ яра, а яр в России – это есть корневое, темное, страшное. При этом яр и темное, и в то же время носитель всех ценностей, и любви, и долга. Но если хочешь идти вперед, надо резать по больному, по живому.
– Вы сами видите выход для героев «Яра»?
– Там выхода нет. Там люди на той ступени развития, которая не открывает им какого-то внешнего выхода. Возможен только личностный внутренний выход. Чем спасалась интеллигенция в сталинских лагерях и за счет чего выжила, даже не обладая физическим здоровьем? Только духом, только возможностью путешествовать внутри себя.
– Вам сценарий не понравился, но фильм вы сняли. Как же так?
– Я поставила условие: если мне разрешат полностью переписать сценарий, то я возьмусь. Мне разрешили. Сценаристы вначале хотели оставить свои фамилии. Но когда они увидели фильм, то сняли свои фамилии – это не их кино.
– Как вы подбирали актеров?
– Я документалист и не люблю звезд. Мне важно, чтобы актер был похож на окружающих. Вот такие актеры мне интересны. Рада, что Светлану Обидину открыла и для себя, и для других, Полину Филоненко, Сергея Гамова – у них естественная такая натура, очень плохо, когда из интерьера будто выпадают какие-то лица. Я за то, чтобы актер играл только одну роль.
– Имеете в виду – в ваших фильмах?
– Нет, вообще – только одну роль. В идеале. Мне очень понравилась актриса в моем первом игровом фильме «Время жатвы» Людмила Моторная – пластичная, выразительная, настоящая. Но я побоялась ее пригласить в новую картину. Не хочу повторяемости.
– Критики поначалу предрекали вам победу на «Кинотавре». Однако фильм получил приз лишь за музыку. Вы были расстроены?
– Я, к счастью, не живу в ожидании призов. Я пришла в кино взрослым, уже подготовленным человеком, и для меня призы, победы – вещи как бы вторые.
– Что следом за «Яром» будет?
– Есть два сценария – один мой, другой чужой, написанный Марией Сапрыкиной. Это история про современную женщину, которая так хочет добра и счастья, а в итоге... Это будет черная комедия. А другая история написана мною. Я возила этот сценарий в Болгарию, им заинтересовались австрийские продюсеры. Это история маленького китайца, потерянного в России, воспитанного в русской семье, который хочет найти свою мать.
– Почему вы взяли эту историю? Она реальна?
– Была одна история о новорожденном младенце, потерянном на железнодорожных рельсах. Мне захотелось этого младенца сделать китайцем, потому что найти китайцу в России никогда не виденную им мать – это ж практически невозможно. Но он находит! Мне эта история любопытна именно своей мультикультурностью. Интересно исследовать сегодня процесс потери и поиска самоидентичности.
– Ваш фильм не мажорно будет заканчиваться?
– Нет, не мажорно.
– Кажется, в вас вообще присутствует ощущение драматичности, трагичности…
– Нет, в жизни я идиотически оптимистична и редко предаюсь какому-либо унынию. Но когда я начинаю работать, вдруг космическая драма начинает меня увлекать. И еще настигает какое-то удивительное сочувствие к маленьким людям, которые не способны себя защитить ни интеллектом, ни деньгами, ни способом существования. Они подлинно несчастными могут быть.
– Но неужели вас не привлекают великие личности?
– Абсолютно не привлекают. Считаю, что они сами всегда скажут за себя своими произведениями. Да и потом на этом пятачке много народа толчется, зачем еще я? Я стараюсь снимать кино о тех людях, в жизни которых вроде бы ничего не происходит, хотя повседневность тяжелее преодолевается…
– Как произошло, что вы пришли к кино?
– Когда мне исполнялось 14 лет, мои родители спросили, что мне подарить на день рождения? Я сказала: камеру. Чего-то поснимала – и бросила. Это была любительская камера, фильмы получались серыми, а мне хотелось что-то делать по-настоящему. Уже после университета я решила этим заняться. Попыталась поступить в ВГИК на режиссерский факультет один, другой раз, но то ли конкурс был слишком большой, то ли я была сильно зажата, но так и не поступила. Поработала два года администратором на студии хроники в Казани, и поняла, что это совсем не то, чего я хочу, и ушла в газету. К режиссуре пришла тогда, когда разрешили ею заниматься без специального диплома. Работала на студии, в 1990-м там случилась забастовка: люди хотели убрать директора – он мешал творчеству. В результате уволили всех творцов. И вдруг приехала комиссия из Москвы проверять, что там у нас случилось, и среди них был директор студии «Современник» Саша Павлов. Он посмотрел мои работы, они ему понравились, и он пригласил меня в Москву. Я сделала на его студии сразу три фильма. И один из них – «Конец пути» – поехал в Амстердам. С этого мой перелом в судьбе и начался. А я в 1991-м окончательно из Казани перебралась в Москву.
– Вы столько ездите, общаетесь, не наступает ли усталость?
– Я люблю людей, но действительно за годы работы в неигровом кино я слишком часто погружалась в чужие проблемы, чужие судьбы, даже стала опасаться, что заболеваю мизантропией. Это не совсем приятное чувство. В какой-то момент я поняла, что мне нужно начать снимать игровое кино, в котором я бы сама управляла судьбами героев.
– Получается, что игровое кино возникло как форма самозащиты?
– Возможно. Хотя это не значит, что я теперь обязательно уйду из документалистики. Надо двигаться, расти. Понятно, что вовсе не за славой я пошла в игровое кино. Мне хватало известности в сообществе документалистов. Кстати, это гораздо более честное и приятное сообщество, чем сообщество игрового кино.
– Можете ли вы, как председатель жюри неигрового кино Выборгского фестиваля, сказать, что здесь произошли открытия?
– Больших открытий не случилось, но есть очень хорошие работы, нетрафаретные, есть свежий взгляд на нашу жизнь. Документалисты более мобильны, чем режиссеры игрового кино, и более бескорыстны. Они знают, что работают не для коммерческого успеха.
– Можно ли вообще снять конкурентоспособное кино без денег?
– Если мы говорим о рынке – то нет. Сейчас зритель привык к определенному уровню качества, к блокбастерам, к узнаваемой, типовой продукции. Фильмы скромного бюджета никогда не привлекут большую публику. Их судьба – фестивали.
Беседовала Елена Добрякова
Наш разговор с Разбежкиной произошел на Выборгском кинофестивале «Окно в Европу», где она была председателем жюри неигрового кино. И одновременно представляла свой новый фильм «Яр» (номинант сочинского «Кинотавра-2007»), который в сентябре выходит в широкий прокат в Санкт-Петербурге.
– Марина Александровна, начнем с «Яра». Почему вы обратились к ранней повести Есенина?
– Все вышло в какой-то степени случайно. Этим проектом занималась режиссер из Петербурга Лидия Боброва. Она и Павел Финн написали сценарий по мотивам повести «Яр» Сергея Есенина. Под картину уже были выделены деньги. Но Боброва в последний момент отказалась, сославшись на другой проект. Мне позвонили со студии «Киномельница» и предложили взяться за «Яр». Сценарий, правда, мне не понравился по интонации, но повесть я очень любила еще с университетских времен. Когда я впервые прочитала «Яр», была поражена, что в ней нет никакого русофильства, славянофильства. Писал европейский человек. Герой Есенина Карев – это человек, который хочет порвать со всеми основами, со всеми корнями, а это 1915 год, война, и у всех на устах православие, народность, самодержавие. Повесть про человека, который хочет быть личностью, хочет развиваться вне неких утвержденных правил, который по-настоящему хочет быть европейцем. И этот протест против устоявшихся веками ценностей приводит к тому, что он разрушает свою жизнь и жизнь рядом живущих людей.
– Мне показалось, что фильм о нашей России, о страшной обреченности народа и страны. Такая печать печали на всем…
– Не о России на самом деле я делала фильм. Но когда снимаешь в России, то получается о ней. Поэтому невольно и у Есенина так произошло. Он взял лишь образ яра, а яр в России – это есть корневое, темное, страшное. При этом яр и темное, и в то же время носитель всех ценностей, и любви, и долга. Но если хочешь идти вперед, надо резать по больному, по живому.
– Вы сами видите выход для героев «Яра»?
– Там выхода нет. Там люди на той ступени развития, которая не открывает им какого-то внешнего выхода. Возможен только личностный внутренний выход. Чем спасалась интеллигенция в сталинских лагерях и за счет чего выжила, даже не обладая физическим здоровьем? Только духом, только возможностью путешествовать внутри себя.
– Вам сценарий не понравился, но фильм вы сняли. Как же так?
– Я поставила условие: если мне разрешат полностью переписать сценарий, то я возьмусь. Мне разрешили. Сценаристы вначале хотели оставить свои фамилии. Но когда они увидели фильм, то сняли свои фамилии – это не их кино.
– Как вы подбирали актеров?
– Я документалист и не люблю звезд. Мне важно, чтобы актер был похож на окружающих. Вот такие актеры мне интересны. Рада, что Светлану Обидину открыла и для себя, и для других, Полину Филоненко, Сергея Гамова – у них естественная такая натура, очень плохо, когда из интерьера будто выпадают какие-то лица. Я за то, чтобы актер играл только одну роль.
– Имеете в виду – в ваших фильмах?
– Нет, вообще – только одну роль. В идеале. Мне очень понравилась актриса в моем первом игровом фильме «Время жатвы» Людмила Моторная – пластичная, выразительная, настоящая. Но я побоялась ее пригласить в новую картину. Не хочу повторяемости.
– Критики поначалу предрекали вам победу на «Кинотавре». Однако фильм получил приз лишь за музыку. Вы были расстроены?
– Я, к счастью, не живу в ожидании призов. Я пришла в кино взрослым, уже подготовленным человеком, и для меня призы, победы – вещи как бы вторые.
– Что следом за «Яром» будет?
– Есть два сценария – один мой, другой чужой, написанный Марией Сапрыкиной. Это история про современную женщину, которая так хочет добра и счастья, а в итоге... Это будет черная комедия. А другая история написана мною. Я возила этот сценарий в Болгарию, им заинтересовались австрийские продюсеры. Это история маленького китайца, потерянного в России, воспитанного в русской семье, который хочет найти свою мать.
– Почему вы взяли эту историю? Она реальна?
– Была одна история о новорожденном младенце, потерянном на железнодорожных рельсах. Мне захотелось этого младенца сделать китайцем, потому что найти китайцу в России никогда не виденную им мать – это ж практически невозможно. Но он находит! Мне эта история любопытна именно своей мультикультурностью. Интересно исследовать сегодня процесс потери и поиска самоидентичности.
– Ваш фильм не мажорно будет заканчиваться?
– Нет, не мажорно.
– Кажется, в вас вообще присутствует ощущение драматичности, трагичности…
– Нет, в жизни я идиотически оптимистична и редко предаюсь какому-либо унынию. Но когда я начинаю работать, вдруг космическая драма начинает меня увлекать. И еще настигает какое-то удивительное сочувствие к маленьким людям, которые не способны себя защитить ни интеллектом, ни деньгами, ни способом существования. Они подлинно несчастными могут быть.
– Но неужели вас не привлекают великие личности?
– Абсолютно не привлекают. Считаю, что они сами всегда скажут за себя своими произведениями. Да и потом на этом пятачке много народа толчется, зачем еще я? Я стараюсь снимать кино о тех людях, в жизни которых вроде бы ничего не происходит, хотя повседневность тяжелее преодолевается…
– Как произошло, что вы пришли к кино?
– Когда мне исполнялось 14 лет, мои родители спросили, что мне подарить на день рождения? Я сказала: камеру. Чего-то поснимала – и бросила. Это была любительская камера, фильмы получались серыми, а мне хотелось что-то делать по-настоящему. Уже после университета я решила этим заняться. Попыталась поступить в ВГИК на режиссерский факультет один, другой раз, но то ли конкурс был слишком большой, то ли я была сильно зажата, но так и не поступила. Поработала два года администратором на студии хроники в Казани, и поняла, что это совсем не то, чего я хочу, и ушла в газету. К режиссуре пришла тогда, когда разрешили ею заниматься без специального диплома. Работала на студии, в 1990-м там случилась забастовка: люди хотели убрать директора – он мешал творчеству. В результате уволили всех творцов. И вдруг приехала комиссия из Москвы проверять, что там у нас случилось, и среди них был директор студии «Современник» Саша Павлов. Он посмотрел мои работы, они ему понравились, и он пригласил меня в Москву. Я сделала на его студии сразу три фильма. И один из них – «Конец пути» – поехал в Амстердам. С этого мой перелом в судьбе и начался. А я в 1991-м окончательно из Казани перебралась в Москву.
– Вы столько ездите, общаетесь, не наступает ли усталость?
– Я люблю людей, но действительно за годы работы в неигровом кино я слишком часто погружалась в чужие проблемы, чужие судьбы, даже стала опасаться, что заболеваю мизантропией. Это не совсем приятное чувство. В какой-то момент я поняла, что мне нужно начать снимать игровое кино, в котором я бы сама управляла судьбами героев.
– Получается, что игровое кино возникло как форма самозащиты?
– Возможно. Хотя это не значит, что я теперь обязательно уйду из документалистики. Надо двигаться, расти. Понятно, что вовсе не за славой я пошла в игровое кино. Мне хватало известности в сообществе документалистов. Кстати, это гораздо более честное и приятное сообщество, чем сообщество игрового кино.
– Можете ли вы, как председатель жюри неигрового кино Выборгского фестиваля, сказать, что здесь произошли открытия?
– Больших открытий не случилось, но есть очень хорошие работы, нетрафаретные, есть свежий взгляд на нашу жизнь. Документалисты более мобильны, чем режиссеры игрового кино, и более бескорыстны. Они знают, что работают не для коммерческого успеха.
– Можно ли вообще снять конкурентоспособное кино без денег?
– Если мы говорим о рынке – то нет. Сейчас зритель привык к определенному уровню качества, к блокбастерам, к узнаваемой, типовой продукции. Фильмы скромного бюджета никогда не привлекут большую публику. Их судьба – фестивали.
Беседовала Елена Добрякова
