Культура
Алексей Гуськов: «Зритель ищет адреналина»
25 октября
В Петербурге заканчивается работа над фильмом «Государь», главную роль в котором исполняет популярный актер Алексей Гуськов. На первый взгляд «Государь» – очередной фильм о серийном убийце, от руки которого одна за другой погибают маленькие девочки. День убийства всегда один и тот же – среда. Город в истерике, газеты пестрят заголовками о неумолимом преступнике, родители боятся отпускать своих детей на улицу. В ходе расследования капитан Петр Моисеев попадает в город Светлогорск. Ему предстоит раскрыть тайны этого маленького городка и вычислить убийцу, но прежде всего – преодолеть собственный страх…
– Алексей Геннадьевич, так про что кино? Опять про серийного маньяка?
– Если бы это была очередная жвачка на тему «убегающего-догоняющего», я бы не стал в этом участвовать. Но это не расследование дела очередного Чикатило. И не своего рода «Молчание ягнят», исследующего феномен (привет Достоевскому с его «право имею») Ганнибала Лектера. У нас ничего этого нет. Есть город, подверженный страху. Есть люди, совершившие некое зло, не знающие, как вырваться из замкнутого круга вымороченной жизни, порожденной этим злом, и в результате смирившиеся с ней. И наконец, есть сила, которая это зло остановит.
– Почему кинематографистов так тянет снимать подобные фильмы?
– Потому что зритель ищет адреналина. А кинематографисты, если мы говорим о коммерческом кино, конечно же, «заложники» рынка, с этим ничего не поделаешь. Поэтому появляются все эти «Борны», «Поезда на Юту». Адреналин! Представить себе гонку по Нью-Йорку, которая происходит в «Борне», в реальной жизни невозможно. Кино – другое дело. Если говорить о «Государе», то зритель, который ищет в кино адреналина, его там поймает. Но не это главное в «Государе». «Преступление – поиск преступника – наказание» – это же жанровая модель, которых, как говорят специалисты, всего то ли пять, то ли семь. Про все уже давным-давно, еще во времена древних греков, написано. Главное – «что» вкладывают в рассказываемую историю сценарист, режиссер, актеры. В данной картине мне, как актеру, было интересно, что переживает человек, с которым чего только не делают – бьют, режут, лишают работы, сна, окунают в тотальное одиночество, – но который идет до конца, чтобы прервать цепь зла. В этом метафизика всей истории. Мне нравится эта тема – существование человека в пограничной ситуации. Кстати, поэтому я бы хотел снять фильм про ленинградскую блокаду.
– Как режиссер? Нынче это модно.
– Нет, режиссура – это не мое. Как продюсер.
– За чем же дело?
– Сложность одна – деньги. И то, что в целом нравится мне, к сожалению, не очень интересно нашему современному зрителю, заполняющему кинозалы. И наоборот. В моей студенческой юности было такое выражение: «Не люблю ковыряться в проблемах прыщавых». Так вот, сейчас у нас в основном снимают про проблемы прыщавых. Если бы наша кинокасса отталкивалась от 25-летних – уже полегче было бы. А так все ориентировано на 14-летних. Мне это глубоко не интересно.
– В оценке сегодняшней киноситуации вы ориентируетесь на прессу или заходите на интернет-форумы?
– Я как раз газетных рецензий практически не читаю, предпочитаю погружаться в форумы. Там корявый язык, но по крайней мере понимаешь – цепляет картина или нет, попадает история в аудиторию или не попадает, и ты в результате снял ее только для себя, и никого это не интересует, какие бы благие намерения у тебя ни были.
– Про своего «Отца» читали?
– Читал. В форумах было много очень хороших отзывов. Это я говорю не оттого, что себя похвалить решил, но честно – было приятно. Вот приведу одну цитату, очень смеялся, когда наткнулся на нее, и всем, похрюкивая, пересказывал: «Пацаны, вчера пошел в кино. Я, наверное, сентиментальная скотина, совсем обсопливился, позвонил Наташке. Взяли пивка, поехали к ней. И я сказал ей: «Дура, иди, смотри». Вот такое высказывание – обезличенное, легкое, быстрое, без киноведческих наносов, прочесть, согласитесь, дорогого стоит.
Но мне бы не хотелось зацикливаться на «Отце». Все – вышел, и я забыл о нем.
– Неужели это так легко?
– Глупо сидеть и радоваться одной истории. Я и ученикам своим говорю: «Сделал – двинулся дальше». Хотя сам не сразу к пониманию этого пришел. Когда был юн, когда хотелось много чего, связанного с профессией, призов каких-то, званий, интервью, ТВ, тогда можно было носиться с одной своей какой-то работой, любить один кадр, поворот, сцену, роль. А когда ты уже больше любишь профессию, вернее, профессия становится образом жизни, важнее становится другое.
– Что?
– Сам процесс. Знаете, мне в определенный момент моей творческой карьеры стало интереснее пробоваться, нежели сниматься. А потом, на съемках, выжиматься до последнего в двух с половиной сценах, которые выявляют в тебе что-то неожиданное. И чтобы найти, скажем, на озвучании правильную интонацию, ты готов пройти через 12–15 дублей. Мучение, а это мучение – 12 дублей повторять одно и то же – вдруг становится удовольствием. А все остальное уже дотягиваешь по инерции.
Вообще, жизнь человека – это долгий путь к себе. И весь секрет удачливо прожитой жизни или просто прожитой – сумел ты развить в себе данный Господом Богом дар или нет. Это бесконечный процесс, и только это интересно в жизни.
...Знаете, посмотрел как-то передачу про долгожителей. Сидит дедушка – в шерстяных носках, в баечке такой (а на улице жара, градусов тридцать). Его спрашивают: «Ну как вы добились этого?» Он отвечает: «Спал много». Ему: «А что вы сейчас пойдете делать?» Он: «Спать». Представляете? Проспать всю жизнь! Кому нужны его годы, вот эта бессмысленная, никому не нужная жизнь?
– Алексей Геннадьевич, если не ошибаюсь, ваш старший сын учится на актерском.
– Да. Я вот думал, сын как-то сам по себе будет в профессии. Но нет. Чего-то переживаю, разговариваю с ним, подсовываю умные книжки, советую…
– Пытаетесь уберечь от ошибок?
– Это невозможно. То, что он своих ошибок понаделает, – это точно. Никакие слова и умные книги никого не застраховывали от жизни.
– Тогда зачем вы подсовываете ему книжки?
– Задача литературы в другом. Мы читаем в подтверждение наших собственных мыслей «по поводу». От этого мы любим того или иного писателя.
– Сами, кстати, много читаете или все «дела-дела-дела»?
– Ну, конечно, сейчас куда меньше читаю. Раньше-то из библиотеки не вылезал… Кстати, вспомнил смешной эпизод времен молодости. Однажды пришел в один дом, подошел к книжным полкам. А тогда модно было сдавать макулатуру на собрания сочинений классиков. И вот я потянул одну книгу и понял, что не могу ее вытащить, – все книги были тонкой леской между собой связаны. «Зачем?» – спрашиваю хозяина. «А берут гости и не возвращают. Поэтому и прикрутил книги к стеллажу» «А как же ты сам-то? Читаешь?» – «Да нет, я лучше где-нибудь в другом месте возьму». Вот такая домашняя декорация…
Так что сейчас меня спасает, пожалуй, то, что преподаю в институте, и каждый раз надо готовиться к отрывкам или пьесам, которые разучивают мои студенты. Приходится «восстанавливать файлы» в памяти. Уходишь в Толстого, в какую-нибудь главу из «Анны Карениной» и вдруг понимаешь: «У-у, да это бездна!» И наконец, уже после того, как в детстве, в школе тебе эту классику насильно вкручивали, после как потом в институте ее проходил, сейчас «пробуешь» эти произведения в свое удовольствие – в поисках оправдания собственных ощущений жизни.
Беседовала Елена Боброва
– Алексей Геннадьевич, так про что кино? Опять про серийного маньяка?
– Если бы это была очередная жвачка на тему «убегающего-догоняющего», я бы не стал в этом участвовать. Но это не расследование дела очередного Чикатило. И не своего рода «Молчание ягнят», исследующего феномен (привет Достоевскому с его «право имею») Ганнибала Лектера. У нас ничего этого нет. Есть город, подверженный страху. Есть люди, совершившие некое зло, не знающие, как вырваться из замкнутого круга вымороченной жизни, порожденной этим злом, и в результате смирившиеся с ней. И наконец, есть сила, которая это зло остановит.
– Почему кинематографистов так тянет снимать подобные фильмы?
– Потому что зритель ищет адреналина. А кинематографисты, если мы говорим о коммерческом кино, конечно же, «заложники» рынка, с этим ничего не поделаешь. Поэтому появляются все эти «Борны», «Поезда на Юту». Адреналин! Представить себе гонку по Нью-Йорку, которая происходит в «Борне», в реальной жизни невозможно. Кино – другое дело. Если говорить о «Государе», то зритель, который ищет в кино адреналина, его там поймает. Но не это главное в «Государе». «Преступление – поиск преступника – наказание» – это же жанровая модель, которых, как говорят специалисты, всего то ли пять, то ли семь. Про все уже давным-давно, еще во времена древних греков, написано. Главное – «что» вкладывают в рассказываемую историю сценарист, режиссер, актеры. В данной картине мне, как актеру, было интересно, что переживает человек, с которым чего только не делают – бьют, режут, лишают работы, сна, окунают в тотальное одиночество, – но который идет до конца, чтобы прервать цепь зла. В этом метафизика всей истории. Мне нравится эта тема – существование человека в пограничной ситуации. Кстати, поэтому я бы хотел снять фильм про ленинградскую блокаду.
– Как режиссер? Нынче это модно.
– Нет, режиссура – это не мое. Как продюсер.
– За чем же дело?
– Сложность одна – деньги. И то, что в целом нравится мне, к сожалению, не очень интересно нашему современному зрителю, заполняющему кинозалы. И наоборот. В моей студенческой юности было такое выражение: «Не люблю ковыряться в проблемах прыщавых». Так вот, сейчас у нас в основном снимают про проблемы прыщавых. Если бы наша кинокасса отталкивалась от 25-летних – уже полегче было бы. А так все ориентировано на 14-летних. Мне это глубоко не интересно.
– В оценке сегодняшней киноситуации вы ориентируетесь на прессу или заходите на интернет-форумы?
– Я как раз газетных рецензий практически не читаю, предпочитаю погружаться в форумы. Там корявый язык, но по крайней мере понимаешь – цепляет картина или нет, попадает история в аудиторию или не попадает, и ты в результате снял ее только для себя, и никого это не интересует, какие бы благие намерения у тебя ни были.
– Про своего «Отца» читали?
– Читал. В форумах было много очень хороших отзывов. Это я говорю не оттого, что себя похвалить решил, но честно – было приятно. Вот приведу одну цитату, очень смеялся, когда наткнулся на нее, и всем, похрюкивая, пересказывал: «Пацаны, вчера пошел в кино. Я, наверное, сентиментальная скотина, совсем обсопливился, позвонил Наташке. Взяли пивка, поехали к ней. И я сказал ей: «Дура, иди, смотри». Вот такое высказывание – обезличенное, легкое, быстрое, без киноведческих наносов, прочесть, согласитесь, дорогого стоит.
Но мне бы не хотелось зацикливаться на «Отце». Все – вышел, и я забыл о нем.
– Неужели это так легко?
– Глупо сидеть и радоваться одной истории. Я и ученикам своим говорю: «Сделал – двинулся дальше». Хотя сам не сразу к пониманию этого пришел. Когда был юн, когда хотелось много чего, связанного с профессией, призов каких-то, званий, интервью, ТВ, тогда можно было носиться с одной своей какой-то работой, любить один кадр, поворот, сцену, роль. А когда ты уже больше любишь профессию, вернее, профессия становится образом жизни, важнее становится другое.
– Что?
– Сам процесс. Знаете, мне в определенный момент моей творческой карьеры стало интереснее пробоваться, нежели сниматься. А потом, на съемках, выжиматься до последнего в двух с половиной сценах, которые выявляют в тебе что-то неожиданное. И чтобы найти, скажем, на озвучании правильную интонацию, ты готов пройти через 12–15 дублей. Мучение, а это мучение – 12 дублей повторять одно и то же – вдруг становится удовольствием. А все остальное уже дотягиваешь по инерции.
Вообще, жизнь человека – это долгий путь к себе. И весь секрет удачливо прожитой жизни или просто прожитой – сумел ты развить в себе данный Господом Богом дар или нет. Это бесконечный процесс, и только это интересно в жизни.
...Знаете, посмотрел как-то передачу про долгожителей. Сидит дедушка – в шерстяных носках, в баечке такой (а на улице жара, градусов тридцать). Его спрашивают: «Ну как вы добились этого?» Он отвечает: «Спал много». Ему: «А что вы сейчас пойдете делать?» Он: «Спать». Представляете? Проспать всю жизнь! Кому нужны его годы, вот эта бессмысленная, никому не нужная жизнь?
– Алексей Геннадьевич, если не ошибаюсь, ваш старший сын учится на актерском.
– Да. Я вот думал, сын как-то сам по себе будет в профессии. Но нет. Чего-то переживаю, разговариваю с ним, подсовываю умные книжки, советую…
– Пытаетесь уберечь от ошибок?
– Это невозможно. То, что он своих ошибок понаделает, – это точно. Никакие слова и умные книги никого не застраховывали от жизни.
– Тогда зачем вы подсовываете ему книжки?
– Задача литературы в другом. Мы читаем в подтверждение наших собственных мыслей «по поводу». От этого мы любим того или иного писателя.
– Сами, кстати, много читаете или все «дела-дела-дела»?
– Ну, конечно, сейчас куда меньше читаю. Раньше-то из библиотеки не вылезал… Кстати, вспомнил смешной эпизод времен молодости. Однажды пришел в один дом, подошел к книжным полкам. А тогда модно было сдавать макулатуру на собрания сочинений классиков. И вот я потянул одну книгу и понял, что не могу ее вытащить, – все книги были тонкой леской между собой связаны. «Зачем?» – спрашиваю хозяина. «А берут гости и не возвращают. Поэтому и прикрутил книги к стеллажу» «А как же ты сам-то? Читаешь?» – «Да нет, я лучше где-нибудь в другом месте возьму». Вот такая домашняя декорация…
Так что сейчас меня спасает, пожалуй, то, что преподаю в институте, и каждый раз надо готовиться к отрывкам или пьесам, которые разучивают мои студенты. Приходится «восстанавливать файлы» в памяти. Уходишь в Толстого, в какую-нибудь главу из «Анны Карениной» и вдруг понимаешь: «У-у, да это бездна!» И наконец, уже после того, как в детстве, в школе тебе эту классику насильно вкручивали, после как потом в институте ее проходил, сейчас «пробуешь» эти произведения в свое удовольствие – в поисках оправдания собственных ощущений жизни.
Беседовала Елена Боброва
