Культура
Людмила Улицкая: «Личные переживания стали профессией»
06 декабря
Произведения Людмилы Улицкой называют «прозой нюансов», где «тончайшие проявления человеческой природы выписаны с особой тщательностью». Публиковать свои рассказы в журналах Улицкая начала в конце 80-х, слава же пришла после выхода фильмов по ее сценариям: «Сестрички Либерти» (1990 год), «Женщина для всех» (1991 год). Повесть «Сонечка» в 1994 году была признана во Франции лучшей переводной книгой года и принесла автору престижную французскую премию.
– Людмила Евгеньевна, на днях вы презентовали новый детский проект, в котором книги о еде, одежде, семье и многом другом написаны разными авторами и объединены лишь одной загадочной подписью – «Институт толерантности».
– Этот проект о том, что наболело лично у меня, и поначалу я сама хотела об этом писать. Но потом решила, что эти вопросы должны исследовать профессионалы. Я пригласила специалистов, к тому же своих друзей. Получился любопытный и крайне важный проект про все, что окружает человека: про ссоры и примирения, про игры и профессии, даже про рождение и смерть. Толерантность не абстрактное понятие, в русском языке есть похожее слово – терпимость. Это то, что совершенно необходимо для выживания общества сегодня, когда велик поток беженцев в наши города, плотность населения в мегаполисах растет, когда наступил кризис семьи, когда старые ценности рухнули, а новые еще не возникли. И мы все сильнее испытываем раздражение к людям с иным цветом кожи, которые по-другому одеваются, другое едят, иначе пахнут. Но если мы хотим сохранить хотя бы сами себя, то мы должны над собой работать и воспитывать в себе уважение к другому человеку, причем с самого детства. Часто люди, которые вызывают недоумение своим поведением, – вполне достойные, просто живут в другой системе ценностей, и надо это понимать. В каждой книге говорится именно об этом. Практически все темы уже в работе. Но я буду рада новым интересным предложениям.
Моя подруга, немка из Берлина, как-то мне пожаловалась: «Рядом со мной на этаже живет турок. Пять лет соседствуем. Я с ним здороваюсь, а он отворачивает голову». Я ей говорю: «Посмотри на себя. У тебя голый пупок и из него торчит железка. С точки зрения восточного мужчины, ты абсолютно непристойно выглядишь. Он оказывает уважение тебе тем, что на тебя не смотрит». Она об этом просто не думала.
Иногда меня спрашивают: «Ну а если в метро толкаются?» Конечно, раздражение возникает, но лишь в первую секунду. А потом я говорю себе: стоп! Это всего лишь физиологическая реакция. Если животному наступают на лапу, оно шипит. Дальше начинается диалог с собой. Ты едешь в толпе таких же людей, как ты. Они все вынуждены ехать в одном вагоне. Его тоже толкнули. Эта внутренняя работа с самим собой и есть терпимость.
– Какие еще вопросы должна, по-вашему, исследовать литература сегодня?
– Этого никто заранее не знает. Писатель прежде всего исследует те вопросы, которые ему лично не дают покоя. Когда-то ты попадаешь в тему, которая всем интересна. Когда-то – нет. Но если ты пишешь талантливо, искренне, то всегда найдется небольшой круг почитателей. И это неплохо. Конечно, существуют такие проекты, в которых массовый успех заранее просчитан. «А напишу-ка я такое, что всем понравится», – говорит себе новоявленный автор. С таким посылом из него вряд ли вырастет крупный писатель. Но так возникают успешные люди, которые делают громкие литературные проекты. Я о них ничего плохого сказать не могу. Но для меня гораздо более важно точно сказать именно то, что мне хочется сказать. Это трудно и не всегда получается. Нужно очень много думать, много прожить. И если ты не совершаешь открытия в том, что делаешь, хотя бы самого маленького, на две копеечки, то это скучно. Профессионалы же выстраивают сюжетный каркас и делают в нем ровно то, что задумано. Я работаю другим способом. Поэтому мне приходится очень много тратить сил на вопросы и ответы, чтобы нащупать свои открытия и написать новую книгу.
– В одном из интервью вы обмолвились, что вас «не покидает ощущение дилетантизма»…
– Возникало такое ощущение. Сегодня я, конечно, понимаю, что давно уже профессионал. Но до этого у меня была другая профессия, в которой я себя чувствовала уверенно. (Людмила Улицкая окончила биофак МГУ и два года проработала в Институте общей генетики АН СССР, откуда ее уволили за перепечатку самиздата в 1970 году. – Прим. ред.) Потом я стала писать. Мне казалось, что я развлекаюсь, настолько в кайф мне было это занятие. И я долгие годы писала в стол и даже не задумывалась о возможности публикаций. И даже потом, когда вышла первая книжка, у меня еще были годы сомнений в том, имею ли я право этим заниматься. Но постепенно такое ощущение прошло. Сейчас я уже скорее заканчиваю свою карьеру. За 14 лет я написала 12 книг. Иногда приходилось очень тяжело, но, конечно, это было большим счастьем.
– В творчестве вам помогала ваша первая профессия?
– Моя профессия не то что мне помогала – она присутствует постоянно. Я от нее далеко не отхожу. Меня всегда интересовал человек – и когда я была генетиком, и когда стала писателем.
– Помните, когда вы начали писать?
– Как я научилась держать ручку, так и начала писать. Определить эту грань в своей биографии не могу. Я с детства писала стихи, не относясь к себе как к поэту. И до сих пор меня спрашивают: а не хочу ли я опубликовать книжку стихов. Нет. Это мое личное переживание. Очень долгое время я и прозу считала своим личным переживанием. Постепенно это стало профессией.
– Как-то вы подчеркнули: «Я писатель не конструирующий, а живущий». Что имелось в виду?
– Это тоже не на сто процентов так. Ну, разумеется, я конструирую свои тексты до какой-то степени. Но возникают ситуации, когда твоя конструкция входит в конфликт с реалистичностью. И я всегда готова пересмотреть эту конструкцию. То есть я намечаю одно развитие сюжета, а вдруг оказывается – мои герои туда не гнутся, что-то меня дальше не пускает. Я говорю себе: стоп! И начинаю думать, что же с моими героями может произойти на самом деле.
– Какие приметы сегодняшнего времени вызывают внутреннее неудобство?
– Я боюсь, что это будут не приметы сегодняшнего времени, а приметы моего изменившегося восприятия мира. Мне очень не нравится, как меняется город, в котором я живу. Москва для меня делается все более и более тяжелой. Не нравится ее застройка, не нравится ее среда. Мне вообще перестали нравиться города. Нравятся села, деревни, но жить я в них не умею, потому что я городской человек. В этом мой личный конфликт. Душа жаждет чего-то другого. Я вообще не знаю, в каком городе могла бы жить, не испытывая неудобства.
– В Петербурге как вы себя ощущаете?
– Петербург никогда не был для меня родным местом. Я сюда приезжаю в гости. И если это не лютая зима и тьма, от которой я впадаю в депрессию, то это всегда большая радость. Когда я приехала в Петербург, у меня было ровно 40 свободных минут, и я с большим удовольствием посвятила их прогулке по городу, и даже мелькнула мысль: а хорошо бы пожить в Петербурге. Но все мои дети и внуки в Москве. Вот старший внук подрастет – может, приеду летом в Петербург и поживу месяц. Помню, в студенческие годы прожила здесь три месяца, когда в Ленинградском университете курсовую работу делала.
– На ваш взгляд, Петербург сильно изменился за последнее время?
– Конечно. С одной стороны, он стал менее обшарпанным, его сильно почистили. С другой стороны, есть какая-то жестокость в том, когда заходишь в дом с прекрасным старинным фасадом и ожидаешь увидеть внутри нечто интересное, а натыкаешься на скучную новую начинку. Наверное без этого город жить не может. Но, с другой стороны, существуют же как-то европейские города. Больше того, в Италии, а именно в Венеции, люди проживают в средневековых домах и довольны. Канализация, электричество, отопление – все у них есть. И тронуть полкирпича нельзя. Запрещено. Я жила в прошлом году под Генуей у подруги на даче. Открываешь окно и любуешься пейзажем XVI века. Ни одной многоэтажной гостиницы. А это роскошный курорт. Все охраняется, бережется, облизывается. Когда мы направлялись в окрестную деревеньку, я заметила один дом, который стоял прямо на дороге, жутко неудобно, поскольку из-за него двухсторонняя дорога превращалась в одностороннюю. «Почему его не снесут?» – спросила я подругу. «Но он уже здесь стоит», – ответила она. И это для них аргумент. Вот они поставят там светофор, будут полицейский пост держать, а дом не снесут, хотя ему не больше ста лет, не бог весть какая древность. Таково их отношение к своей культуре. Так они любят свою землю, свою архитектуру, свои дома, себя, в конце концов. А у нас каждый год по 20 памятников сносят по-тихому, хорошо, если не сожгут. Ну что говорить, деньги все решают.
– Это правда. Но что делать? Есть мнение, что причина всех бед в отсутствии сплачивающей общество национальной идеи. В чем она может быть?
– Видите ли, у нас везде катастрофа: и в здравоохранении, и в образовании, и в науке, и в культуре… По-моему, главная национальная идея одна – всем кончать воровать!
Беседовала Лидия Березнякова
– Людмила Евгеньевна, на днях вы презентовали новый детский проект, в котором книги о еде, одежде, семье и многом другом написаны разными авторами и объединены лишь одной загадочной подписью – «Институт толерантности».
– Этот проект о том, что наболело лично у меня, и поначалу я сама хотела об этом писать. Но потом решила, что эти вопросы должны исследовать профессионалы. Я пригласила специалистов, к тому же своих друзей. Получился любопытный и крайне важный проект про все, что окружает человека: про ссоры и примирения, про игры и профессии, даже про рождение и смерть. Толерантность не абстрактное понятие, в русском языке есть похожее слово – терпимость. Это то, что совершенно необходимо для выживания общества сегодня, когда велик поток беженцев в наши города, плотность населения в мегаполисах растет, когда наступил кризис семьи, когда старые ценности рухнули, а новые еще не возникли. И мы все сильнее испытываем раздражение к людям с иным цветом кожи, которые по-другому одеваются, другое едят, иначе пахнут. Но если мы хотим сохранить хотя бы сами себя, то мы должны над собой работать и воспитывать в себе уважение к другому человеку, причем с самого детства. Часто люди, которые вызывают недоумение своим поведением, – вполне достойные, просто живут в другой системе ценностей, и надо это понимать. В каждой книге говорится именно об этом. Практически все темы уже в работе. Но я буду рада новым интересным предложениям.
Моя подруга, немка из Берлина, как-то мне пожаловалась: «Рядом со мной на этаже живет турок. Пять лет соседствуем. Я с ним здороваюсь, а он отворачивает голову». Я ей говорю: «Посмотри на себя. У тебя голый пупок и из него торчит железка. С точки зрения восточного мужчины, ты абсолютно непристойно выглядишь. Он оказывает уважение тебе тем, что на тебя не смотрит». Она об этом просто не думала.
Иногда меня спрашивают: «Ну а если в метро толкаются?» Конечно, раздражение возникает, но лишь в первую секунду. А потом я говорю себе: стоп! Это всего лишь физиологическая реакция. Если животному наступают на лапу, оно шипит. Дальше начинается диалог с собой. Ты едешь в толпе таких же людей, как ты. Они все вынуждены ехать в одном вагоне. Его тоже толкнули. Эта внутренняя работа с самим собой и есть терпимость.
– Какие еще вопросы должна, по-вашему, исследовать литература сегодня?
– Этого никто заранее не знает. Писатель прежде всего исследует те вопросы, которые ему лично не дают покоя. Когда-то ты попадаешь в тему, которая всем интересна. Когда-то – нет. Но если ты пишешь талантливо, искренне, то всегда найдется небольшой круг почитателей. И это неплохо. Конечно, существуют такие проекты, в которых массовый успех заранее просчитан. «А напишу-ка я такое, что всем понравится», – говорит себе новоявленный автор. С таким посылом из него вряд ли вырастет крупный писатель. Но так возникают успешные люди, которые делают громкие литературные проекты. Я о них ничего плохого сказать не могу. Но для меня гораздо более важно точно сказать именно то, что мне хочется сказать. Это трудно и не всегда получается. Нужно очень много думать, много прожить. И если ты не совершаешь открытия в том, что делаешь, хотя бы самого маленького, на две копеечки, то это скучно. Профессионалы же выстраивают сюжетный каркас и делают в нем ровно то, что задумано. Я работаю другим способом. Поэтому мне приходится очень много тратить сил на вопросы и ответы, чтобы нащупать свои открытия и написать новую книгу.
– В одном из интервью вы обмолвились, что вас «не покидает ощущение дилетантизма»…
– Возникало такое ощущение. Сегодня я, конечно, понимаю, что давно уже профессионал. Но до этого у меня была другая профессия, в которой я себя чувствовала уверенно. (Людмила Улицкая окончила биофак МГУ и два года проработала в Институте общей генетики АН СССР, откуда ее уволили за перепечатку самиздата в 1970 году. – Прим. ред.) Потом я стала писать. Мне казалось, что я развлекаюсь, настолько в кайф мне было это занятие. И я долгие годы писала в стол и даже не задумывалась о возможности публикаций. И даже потом, когда вышла первая книжка, у меня еще были годы сомнений в том, имею ли я право этим заниматься. Но постепенно такое ощущение прошло. Сейчас я уже скорее заканчиваю свою карьеру. За 14 лет я написала 12 книг. Иногда приходилось очень тяжело, но, конечно, это было большим счастьем.
– В творчестве вам помогала ваша первая профессия?
– Моя профессия не то что мне помогала – она присутствует постоянно. Я от нее далеко не отхожу. Меня всегда интересовал человек – и когда я была генетиком, и когда стала писателем.
– Помните, когда вы начали писать?
– Как я научилась держать ручку, так и начала писать. Определить эту грань в своей биографии не могу. Я с детства писала стихи, не относясь к себе как к поэту. И до сих пор меня спрашивают: а не хочу ли я опубликовать книжку стихов. Нет. Это мое личное переживание. Очень долгое время я и прозу считала своим личным переживанием. Постепенно это стало профессией.
– Как-то вы подчеркнули: «Я писатель не конструирующий, а живущий». Что имелось в виду?
– Это тоже не на сто процентов так. Ну, разумеется, я конструирую свои тексты до какой-то степени. Но возникают ситуации, когда твоя конструкция входит в конфликт с реалистичностью. И я всегда готова пересмотреть эту конструкцию. То есть я намечаю одно развитие сюжета, а вдруг оказывается – мои герои туда не гнутся, что-то меня дальше не пускает. Я говорю себе: стоп! И начинаю думать, что же с моими героями может произойти на самом деле.
– Какие приметы сегодняшнего времени вызывают внутреннее неудобство?
– Я боюсь, что это будут не приметы сегодняшнего времени, а приметы моего изменившегося восприятия мира. Мне очень не нравится, как меняется город, в котором я живу. Москва для меня делается все более и более тяжелой. Не нравится ее застройка, не нравится ее среда. Мне вообще перестали нравиться города. Нравятся села, деревни, но жить я в них не умею, потому что я городской человек. В этом мой личный конфликт. Душа жаждет чего-то другого. Я вообще не знаю, в каком городе могла бы жить, не испытывая неудобства.
– В Петербурге как вы себя ощущаете?
– Петербург никогда не был для меня родным местом. Я сюда приезжаю в гости. И если это не лютая зима и тьма, от которой я впадаю в депрессию, то это всегда большая радость. Когда я приехала в Петербург, у меня было ровно 40 свободных минут, и я с большим удовольствием посвятила их прогулке по городу, и даже мелькнула мысль: а хорошо бы пожить в Петербурге. Но все мои дети и внуки в Москве. Вот старший внук подрастет – может, приеду летом в Петербург и поживу месяц. Помню, в студенческие годы прожила здесь три месяца, когда в Ленинградском университете курсовую работу делала.
– На ваш взгляд, Петербург сильно изменился за последнее время?
– Конечно. С одной стороны, он стал менее обшарпанным, его сильно почистили. С другой стороны, есть какая-то жестокость в том, когда заходишь в дом с прекрасным старинным фасадом и ожидаешь увидеть внутри нечто интересное, а натыкаешься на скучную новую начинку. Наверное без этого город жить не может. Но, с другой стороны, существуют же как-то европейские города. Больше того, в Италии, а именно в Венеции, люди проживают в средневековых домах и довольны. Канализация, электричество, отопление – все у них есть. И тронуть полкирпича нельзя. Запрещено. Я жила в прошлом году под Генуей у подруги на даче. Открываешь окно и любуешься пейзажем XVI века. Ни одной многоэтажной гостиницы. А это роскошный курорт. Все охраняется, бережется, облизывается. Когда мы направлялись в окрестную деревеньку, я заметила один дом, который стоял прямо на дороге, жутко неудобно, поскольку из-за него двухсторонняя дорога превращалась в одностороннюю. «Почему его не снесут?» – спросила я подругу. «Но он уже здесь стоит», – ответила она. И это для них аргумент. Вот они поставят там светофор, будут полицейский пост держать, а дом не снесут, хотя ему не больше ста лет, не бог весть какая древность. Таково их отношение к своей культуре. Так они любят свою землю, свою архитектуру, свои дома, себя, в конце концов. А у нас каждый год по 20 памятников сносят по-тихому, хорошо, если не сожгут. Ну что говорить, деньги все решают.
– Это правда. Но что делать? Есть мнение, что причина всех бед в отсутствии сплачивающей общество национальной идеи. В чем она может быть?
– Видите ли, у нас везде катастрофа: и в здравоохранении, и в образовании, и в науке, и в культуре… По-моему, главная национальная идея одна – всем кончать воровать!
Беседовала Лидия Березнякова
