Культура
Стоит ли экономить на волшебстве?
15 января
В качестве новогоднего подарка Мариинский театр преподнес питерской детворе «Волшебную флейту» – последнюю, пожалуй, самую эзотерическую оперу Моцарта, в которой мотивы восточных сказок причудливо переплетены с древнеегипетскими мистериями и масонской философией.
Спектакль показали десять раз кряду в дни школьных каникул на сцене концертного зала «Мариинский-3». Пели свежими, нестертыми голосами молодые «академисты» – студенты и выпускники Академии молодых певцов при театре. И пусть это был еще не совсем Моцарт – многим не хватало в исполнении мягкости, вкрадчивого изящества и той восхитительно нерегулярной, «дышащей» фразировки, что так пленяет в музыке австрийского гения, – в целом ребята справились с задачей достойно.
Дирижировал премьерой совсем «зеленый», но явно перспективный Михаил Татарников, недавний выпускник Петербургской консерватории. А поставил «Флейту» француз Ален Маратра, уже знакомый публике по спектаклям «Путешествие в Реймс» и «Любовь к трем апельсинам». Ему помогала сложившаяся команда: художник-постановщик Пьер-Ален Бертола и художник по костюмам Мирей Десанжи. Впрочем, участие художника оказалось минимальным, действие разворачивалось практически на пустой сцене. В Мариинском избрали вариант semistage – полуконцертной постановки в костюмах.
Общее впечатление от новой постановки «Флейты» можно выразить одним словом: разочарование. Полное и глубокое. Вот как бывает: ждешь сказки и волшебства, а взамен получаешь холодноватое, умозрительное зрелище, в котором теплый юмор вымерзает, краски выцветают, а волшебство умело вытравлено. Жизнерадостность и свет, бурлящие в «Флейте», после аналитической вивисекции режиссера иссякли, будто оперу выжали досуха.
Что тут скажешь? Ну не прижился на территории «Волшебной флейты» творческий метод Алена Маратра. Может, потому, что он француз, и незатейливый, грубоватый юморок немецкого зингшпиля ему генетически чужд?
В «Волшебной флейте» зрелищных потерь случилось еще больше, чем в опере «Любовь к трем апельсинам». Вместо огнедышащего змея, напавшего на Принца, нам предложили чадящий синеватым дымком факел. Вместо красочных одежд – грубые холщовые дерюжки, напоминающие рясы. Объемное, пузырящееся на самых выпуклых местах платье и прическа a la Пеппи Длинныйчулок здорово портило внешность Принцессы Памины – Анастасии Калагиной, в жизни стройной и симпатичной девушки.
По сюжету, на сцене возникает сказочный Парадиз, тот самый, «где лев возляжет с ягненком». Однако вместо милого зверинца на сцену явился одинокий лев. А куда запропастились другие зверушки – крокодилы-бегемоты, мартышки-лошадки? Стоит ли экономить на волшебстве и сказке, рассчитывая на детскую целевую аудиторию?
Лев получился, слов нет, потешным и симпатичным. Он выбегал, смешно тряся огненной гривой, хлопал длинными ресницами и таращил ярко-синие глаза, к вящему удовольствию ребятни.
Три ангелоподобных мальчика-проводника, утешающие и направляющие героев оперы, были очень хороши: пели чистенько, тоненькими, славными голосками. Их не всегда было слышно, но это уж вина дирижера. Конечно, они не прилетали на волшебном шаре и вообще были лишены сколько-нибудь интересной волшебной атрибутики. Испытание героев тремя стихиями прошло незамеченным. Даже появление грозной, величественно-прекрасной Царицы Ночи (в этой партии блеснула мощной колоратурой Лариса Юдина) было обставлено буднично: Царица просто вышла из центральной двери, а не появилась в клубах дыма и сверкании молний, волоча длиннющий синий шлейф, как полагается по традиции, из театрального люка. Но Маратра изначально не собирался играть на театральных эффектах.
В результате вместо феерической новогодней сказки нам предложили художественное изделие эконом-класса: дешево и сердито. Понадеялись на то, что гений Моцарта и без волшебных эффектов вывезет. И в общем-то оказались правы: музыка оперы и впрямь действует завораживающе. Мелодии запоминаются влет, с первого раза, веселые песенки птицелова Папагено и его же незатейливые репризы с Папагеной и Принцем Тамино гарантированно развлекут публику, даже если Папагено окажется последним флегмой. Гюля Садыхова
Спектакль показали десять раз кряду в дни школьных каникул на сцене концертного зала «Мариинский-3». Пели свежими, нестертыми голосами молодые «академисты» – студенты и выпускники Академии молодых певцов при театре. И пусть это был еще не совсем Моцарт – многим не хватало в исполнении мягкости, вкрадчивого изящества и той восхитительно нерегулярной, «дышащей» фразировки, что так пленяет в музыке австрийского гения, – в целом ребята справились с задачей достойно.
Дирижировал премьерой совсем «зеленый», но явно перспективный Михаил Татарников, недавний выпускник Петербургской консерватории. А поставил «Флейту» француз Ален Маратра, уже знакомый публике по спектаклям «Путешествие в Реймс» и «Любовь к трем апельсинам». Ему помогала сложившаяся команда: художник-постановщик Пьер-Ален Бертола и художник по костюмам Мирей Десанжи. Впрочем, участие художника оказалось минимальным, действие разворачивалось практически на пустой сцене. В Мариинском избрали вариант semistage – полуконцертной постановки в костюмах.
Общее впечатление от новой постановки «Флейты» можно выразить одним словом: разочарование. Полное и глубокое. Вот как бывает: ждешь сказки и волшебства, а взамен получаешь холодноватое, умозрительное зрелище, в котором теплый юмор вымерзает, краски выцветают, а волшебство умело вытравлено. Жизнерадостность и свет, бурлящие в «Флейте», после аналитической вивисекции режиссера иссякли, будто оперу выжали досуха.
Что тут скажешь? Ну не прижился на территории «Волшебной флейты» творческий метод Алена Маратра. Может, потому, что он француз, и незатейливый, грубоватый юморок немецкого зингшпиля ему генетически чужд?
В «Волшебной флейте» зрелищных потерь случилось еще больше, чем в опере «Любовь к трем апельсинам». Вместо огнедышащего змея, напавшего на Принца, нам предложили чадящий синеватым дымком факел. Вместо красочных одежд – грубые холщовые дерюжки, напоминающие рясы. Объемное, пузырящееся на самых выпуклых местах платье и прическа a la Пеппи Длинныйчулок здорово портило внешность Принцессы Памины – Анастасии Калагиной, в жизни стройной и симпатичной девушки.
По сюжету, на сцене возникает сказочный Парадиз, тот самый, «где лев возляжет с ягненком». Однако вместо милого зверинца на сцену явился одинокий лев. А куда запропастились другие зверушки – крокодилы-бегемоты, мартышки-лошадки? Стоит ли экономить на волшебстве и сказке, рассчитывая на детскую целевую аудиторию?
Лев получился, слов нет, потешным и симпатичным. Он выбегал, смешно тряся огненной гривой, хлопал длинными ресницами и таращил ярко-синие глаза, к вящему удовольствию ребятни.
Три ангелоподобных мальчика-проводника, утешающие и направляющие героев оперы, были очень хороши: пели чистенько, тоненькими, славными голосками. Их не всегда было слышно, но это уж вина дирижера. Конечно, они не прилетали на волшебном шаре и вообще были лишены сколько-нибудь интересной волшебной атрибутики. Испытание героев тремя стихиями прошло незамеченным. Даже появление грозной, величественно-прекрасной Царицы Ночи (в этой партии блеснула мощной колоратурой Лариса Юдина) было обставлено буднично: Царица просто вышла из центральной двери, а не появилась в клубах дыма и сверкании молний, волоча длиннющий синий шлейф, как полагается по традиции, из театрального люка. Но Маратра изначально не собирался играть на театральных эффектах.
В результате вместо феерической новогодней сказки нам предложили художественное изделие эконом-класса: дешево и сердито. Понадеялись на то, что гений Моцарта и без волшебных эффектов вывезет. И в общем-то оказались правы: музыка оперы и впрямь действует завораживающе. Мелодии запоминаются влет, с первого раза, веселые песенки птицелова Папагено и его же незатейливые репризы с Папагеной и Принцем Тамино гарантированно развлекут публику, даже если Папагено окажется последним флегмой. Гюля Садыхова
