Культура
Илья Штемлер: «Занятие литературой – терапия от хандры»
18 января
Романы Штемлера «Гроссмейстерский балл», «Таксопарк», «Универмаг», «Поезд», «Архив», «Коммерсанты» «Утреннее шоссе», отличавшиеся авантюрными сюжетами, мгновенно становились бестселлерами и исчезали с магазинных полок. Многие из них были инсценированы и экранизированы.
– Илья Петрович, что толкнуло вас на литературный путь? Профессия геолога подкинула первые сюжеты, а может, несчастная любовь…
– Вообще-то я графоманил с детства. В пятнадцать лет даже написал детективную повесть «Янтарная рыбка» и был крайне горд этим – слава Богу, что отец раскритиковал ее. Сюжетом первого моего рассказа «На берегах Лирги» действительно стал случай с геологом, заблудившимся зимой на таежной тропе. Любовь тоже сыграла свою роль. Помню, я работал на геологической базе в тайге и мучительно продирался по зимнику к телефону, чтобы поздравить девушку с днем рождения. А она не явилась на вызов. Я вернулся и от обиды написал рассказ, который получил даже какую-то премию в газете «Смена».
– Любовная неудача обернулась профессиональной удачей. Так можно ли литературу сравнить с лечебной пилюлей, дающей устойчивый иммунитет к жизни?
– Безусловно. Занятие литературой – замечательная терапия от хандры. Оно предохраняет от суетности жизни. Я был счастлив, когда вступил в Союз писателей в 1969 году и получил возможность не спешить по утрам на работу. И даже обогатился после выхода пьесы по роману «Гроссмейстерский балл». Ведь ее поставили почти в 100 театрах страны, а это неплохие гонорары. Получилось выбраться всей семьей из девятиметровой комнаты в кооперативную квартиру. Впоследствии мне удавалось печатать по книге в три-четыре года и после каждой публикации жить несколько лет на гонорары, а сейчас на них и месяца не проживешь – в большинстве случаев от писательского труда сегодня выигрывают издатели и полиграфисты.
– Вы слывете родоначальником делового городского романа. Для сбора материала вы осваивали разные профессии. Таксист, проводник поезда, менеджер, сотрудник архива – таков ваш неполный послужной список. Случаен ли подобный выбор?
– Я искал конфликтные профессии. В такси работал просто потому, что был профессиональным водителем. Здесь, как и в торговле и на железной дороге, конфликты лежали на поверхности. В архиве, в коммерческой фирме конфликты зрели внутри. На этом фоне любовь и житейские отношения моих героев выглядели наиболее остро.
– Вы где-то писали, что не строите жесткого сюжетного каркаса, что вас ведет «охотничий инстинкт»…
– Как правило, сам не знаю, что будет через главу. Я перевоплощаюсь в своих героев, и они ведут меня. Это одна из загадок и манков литературы. В литературе, как и в шахматах, трудно предугадать исход партии.
– Вы выстраивали свою жизнь под литературу. Для писателя это необходимое условие?
– Разные ходы бывают. Некоторые писатели творят великие вещи, сидя за столом. А я должен мять материал в руках.
– Ходят слухи, что вы даже получили знак «Почетный железнодорожник»...
– В начале 80-х Октябрьской железной дорогой ведал Фадеев – энергичный и деловой человек. Я тогда работал проводником на линии Ленинград – Баку. Фадеев знал меня по литературе. С ним я побывал во многих инспекционных поездках. В те годы Октябрьская железная дорога совершенно развалилась. Товарные перевозки вообще замерли. Фадеев сумел навести порядок. Как-то я пошутил: «Геннадий Матвеевич, вы будете министром!» Мы посмеялись. А он и вправду стал министром путей сообщения России. И вручил мне знак «Почетный железнодорожник» за роман «Поезд».
– Для тех времен роман был достаточно острым…
– У него сложилась любопытная судьба. Роман «Поезд», как и роман «Универмаг», был принят к публикации в журнале «Новый мир». Член Политбюро ЦК партии Алиев, курировавший в те годы железную дорогу, узнал о готовящейся публикации романа, вызвал главного редактора журнала Карпова и сказал: «У нас и так проблемы на железной дороге, а вы еще будете тут со своим романом лить керосин в пламя». Карпов роман не рассыпал, а предусмотрительно попридержал. И впоследствии он был напечатан.
– Правда ли, что форма железнодорожника подорвала вашу репутацию писателя в родном городе Баку?
– Да. Как-то летом я появился во дворе родительского дома. Увидев меня в форме проводника, соседи высказали маме: «Никакой твой сын не писатель. Он такой же проводник, как наш сосед Сурен, который меняет в Москве селедку на колготки». И моя мама до конца дней не могла доказать, что ее сын писатель, даже когда у меня вышло пятитомное собрание сочинений.
– В книге «Звонок в пустую квартиру» вы пишете, что вера в «справедливость существующего тогда строя» явилась камнем преткновения в ваших отношениях с отцом. Притом что Петр Александрович пережил «неправдоподобно короткий ГУЛАГ». Его арестовали и, к счастью, вскоре выпустили.
– Вообще судьба моего отца достойна романа. Он не являлся членом партии, но был яростным сторонником коммунистических идей. А я придерживался левых взглядов, да еще был таким хулиганистым, задиристым пацаном. С сожалением вспоминаю о наших дрязгах. Отец был уникальным человеком. Не имея никакого образования, занимал должность завлита Бакинского русского театра драмы, слыл эрудитом и книгочеем, увлекался писательством. В Публичной библиотеке хранится его монография о Пушкине. Кстати, одна из картин известной в те времена пьесы «Человек с ружьем» Погодина была написана моим отцом. Главному режиссеру театра понадобилось добавить эту картину к пьесе. Отец поехал к автору, и тот включил ее в основной текст. Однако впоследствии Погодин об этом умалчивал.
Отец добровольцем ушел на фронт в 1941 году, передав свою должность совсем еще молодому писателю Лене Зальцману. А когда он вернулся, Зальцман собирался в Москву. Впоследствии он стал известным драматургом Леонидом Зориным. Место завлита осталось вакантным. Однако в театре платили мало, и отец пошел работать на сажевый завод.
– Ваше детство пришлось на трудные военные годы...
– Жили, конечно, трудно. Бабушка продавала керосин, а я ей помогал: клеил на газету талоны, по которым продавали керосин. Помню, плыл с мамой на пароходе через Астрахань в Куйбышев. Туда везли на продажу бакинскую селедку, а обратно всякую алюминиевую дребедень: ложки, вилки. Такая коммерция приносила какие-то деньги для еды. Так что в детстве я был мешочником.
– А роман о детстве нет желания написать?
– Хотелось бы написать роман про удивительные судьбы людей, которые тогда жили рядом. Дело часто в первой фразе. И вот я уже полгода ее ищу.
– Литература сегодня превратилась в бизнес и носит нередко развлекательный характер. Писать стало модно.
– Увы, сегодня любой может издать книжку за свой счет. И это плохо. Читатель теряется. Он заходит в магазин и видит, что все книжки яркие и на вкус одинаковы, как в кондитерской. Сюжеты похожи. Довольно скучно читать про оборотистых людей, которые, заработав шальные деньги, тратят их на длинноногих красавиц и шикарные яхты. Неужели нет других проблем? Вот утром я выносил мусор, и там в помойном баке копаются люди. Одного я узнал – бывший инженер. Мне интересно, как этот инженер оказался у мусорного ящика. Через какую жизнь прошел, чтобы так опуститься.
– Известно, что вы нередко принимаете участие в судьбах своих друзей, в частности уже ушедших Уфлянда, Володина…
– Может, от бабушки перешло такое участливое отношение. В войну в Баку скапливались беженцы со всей страны и ютились на нашем Приморском бульваре под открытым небом в ожидании парохода на Красноводск. Бабушка приводила их к себе по пять, десять человек. Средства у нее были скудные, и она варила щи или кашу на всех. А что касается Володина и Уфлянда, моих друзей… У Александра Володина судьба сложилась непросто. При огромной всесоюзной известности он умер в каком-то забвении. В ту последнюю больницу на Петроградской стороне его положили вечером, и на следующий день я собирался забрать его, поскольку был уверен, что дома ему будет лучше, да и врачи так считали. А утром он умер рядом с прокисшей бутылкой кефира и огрызками батона – маленький, съежившийся, уткнувшийся в стенку, завернутый в какое-то солдатское одеяло. Такова судьба российской интеллигенции. Вообще в традициях России холуйское отношение к тем, кто в силе, и забвение для тех, кто сошел с олимпа. Ни в одной стране такого нет.
– Говорят, утро вы начинаете с чтения газет. Какие разделы вас особенно привлекают – политика, спорт…
– Чтение газет – привычка с детства. Но политика меня мало привлекает. Мне кажется, политика вообще вредит писательскому делу, потому что сужает кругозор, делая его творчество однополярным. Писателю должны быть забавны потуги политиков. Политиканство есть средство удобного устройства в жизни и весьма редко забота о стране. Писатель должен спокойно разрабатывать свою тему. А войдет в нее политика или нет, будет продиктовано художественной необходимостью.
Беседовала Лидия Березнякова
– Илья Петрович, что толкнуло вас на литературный путь? Профессия геолога подкинула первые сюжеты, а может, несчастная любовь…
– Вообще-то я графоманил с детства. В пятнадцать лет даже написал детективную повесть «Янтарная рыбка» и был крайне горд этим – слава Богу, что отец раскритиковал ее. Сюжетом первого моего рассказа «На берегах Лирги» действительно стал случай с геологом, заблудившимся зимой на таежной тропе. Любовь тоже сыграла свою роль. Помню, я работал на геологической базе в тайге и мучительно продирался по зимнику к телефону, чтобы поздравить девушку с днем рождения. А она не явилась на вызов. Я вернулся и от обиды написал рассказ, который получил даже какую-то премию в газете «Смена».
– Любовная неудача обернулась профессиональной удачей. Так можно ли литературу сравнить с лечебной пилюлей, дающей устойчивый иммунитет к жизни?
– Безусловно. Занятие литературой – замечательная терапия от хандры. Оно предохраняет от суетности жизни. Я был счастлив, когда вступил в Союз писателей в 1969 году и получил возможность не спешить по утрам на работу. И даже обогатился после выхода пьесы по роману «Гроссмейстерский балл». Ведь ее поставили почти в 100 театрах страны, а это неплохие гонорары. Получилось выбраться всей семьей из девятиметровой комнаты в кооперативную квартиру. Впоследствии мне удавалось печатать по книге в три-четыре года и после каждой публикации жить несколько лет на гонорары, а сейчас на них и месяца не проживешь – в большинстве случаев от писательского труда сегодня выигрывают издатели и полиграфисты.
– Вы слывете родоначальником делового городского романа. Для сбора материала вы осваивали разные профессии. Таксист, проводник поезда, менеджер, сотрудник архива – таков ваш неполный послужной список. Случаен ли подобный выбор?
– Я искал конфликтные профессии. В такси работал просто потому, что был профессиональным водителем. Здесь, как и в торговле и на железной дороге, конфликты лежали на поверхности. В архиве, в коммерческой фирме конфликты зрели внутри. На этом фоне любовь и житейские отношения моих героев выглядели наиболее остро.
– Вы где-то писали, что не строите жесткого сюжетного каркаса, что вас ведет «охотничий инстинкт»…
– Как правило, сам не знаю, что будет через главу. Я перевоплощаюсь в своих героев, и они ведут меня. Это одна из загадок и манков литературы. В литературе, как и в шахматах, трудно предугадать исход партии.
– Вы выстраивали свою жизнь под литературу. Для писателя это необходимое условие?
– Разные ходы бывают. Некоторые писатели творят великие вещи, сидя за столом. А я должен мять материал в руках.
– Ходят слухи, что вы даже получили знак «Почетный железнодорожник»...
– В начале 80-х Октябрьской железной дорогой ведал Фадеев – энергичный и деловой человек. Я тогда работал проводником на линии Ленинград – Баку. Фадеев знал меня по литературе. С ним я побывал во многих инспекционных поездках. В те годы Октябрьская железная дорога совершенно развалилась. Товарные перевозки вообще замерли. Фадеев сумел навести порядок. Как-то я пошутил: «Геннадий Матвеевич, вы будете министром!» Мы посмеялись. А он и вправду стал министром путей сообщения России. И вручил мне знак «Почетный железнодорожник» за роман «Поезд».
– Для тех времен роман был достаточно острым…
– У него сложилась любопытная судьба. Роман «Поезд», как и роман «Универмаг», был принят к публикации в журнале «Новый мир». Член Политбюро ЦК партии Алиев, курировавший в те годы железную дорогу, узнал о готовящейся публикации романа, вызвал главного редактора журнала Карпова и сказал: «У нас и так проблемы на железной дороге, а вы еще будете тут со своим романом лить керосин в пламя». Карпов роман не рассыпал, а предусмотрительно попридержал. И впоследствии он был напечатан.
– Правда ли, что форма железнодорожника подорвала вашу репутацию писателя в родном городе Баку?
– Да. Как-то летом я появился во дворе родительского дома. Увидев меня в форме проводника, соседи высказали маме: «Никакой твой сын не писатель. Он такой же проводник, как наш сосед Сурен, который меняет в Москве селедку на колготки». И моя мама до конца дней не могла доказать, что ее сын писатель, даже когда у меня вышло пятитомное собрание сочинений.
– В книге «Звонок в пустую квартиру» вы пишете, что вера в «справедливость существующего тогда строя» явилась камнем преткновения в ваших отношениях с отцом. Притом что Петр Александрович пережил «неправдоподобно короткий ГУЛАГ». Его арестовали и, к счастью, вскоре выпустили.
– Вообще судьба моего отца достойна романа. Он не являлся членом партии, но был яростным сторонником коммунистических идей. А я придерживался левых взглядов, да еще был таким хулиганистым, задиристым пацаном. С сожалением вспоминаю о наших дрязгах. Отец был уникальным человеком. Не имея никакого образования, занимал должность завлита Бакинского русского театра драмы, слыл эрудитом и книгочеем, увлекался писательством. В Публичной библиотеке хранится его монография о Пушкине. Кстати, одна из картин известной в те времена пьесы «Человек с ружьем» Погодина была написана моим отцом. Главному режиссеру театра понадобилось добавить эту картину к пьесе. Отец поехал к автору, и тот включил ее в основной текст. Однако впоследствии Погодин об этом умалчивал.
Отец добровольцем ушел на фронт в 1941 году, передав свою должность совсем еще молодому писателю Лене Зальцману. А когда он вернулся, Зальцман собирался в Москву. Впоследствии он стал известным драматургом Леонидом Зориным. Место завлита осталось вакантным. Однако в театре платили мало, и отец пошел работать на сажевый завод.
– Ваше детство пришлось на трудные военные годы...
– Жили, конечно, трудно. Бабушка продавала керосин, а я ей помогал: клеил на газету талоны, по которым продавали керосин. Помню, плыл с мамой на пароходе через Астрахань в Куйбышев. Туда везли на продажу бакинскую селедку, а обратно всякую алюминиевую дребедень: ложки, вилки. Такая коммерция приносила какие-то деньги для еды. Так что в детстве я был мешочником.
– А роман о детстве нет желания написать?
– Хотелось бы написать роман про удивительные судьбы людей, которые тогда жили рядом. Дело часто в первой фразе. И вот я уже полгода ее ищу.
– Литература сегодня превратилась в бизнес и носит нередко развлекательный характер. Писать стало модно.
– Увы, сегодня любой может издать книжку за свой счет. И это плохо. Читатель теряется. Он заходит в магазин и видит, что все книжки яркие и на вкус одинаковы, как в кондитерской. Сюжеты похожи. Довольно скучно читать про оборотистых людей, которые, заработав шальные деньги, тратят их на длинноногих красавиц и шикарные яхты. Неужели нет других проблем? Вот утром я выносил мусор, и там в помойном баке копаются люди. Одного я узнал – бывший инженер. Мне интересно, как этот инженер оказался у мусорного ящика. Через какую жизнь прошел, чтобы так опуститься.
– Известно, что вы нередко принимаете участие в судьбах своих друзей, в частности уже ушедших Уфлянда, Володина…
– Может, от бабушки перешло такое участливое отношение. В войну в Баку скапливались беженцы со всей страны и ютились на нашем Приморском бульваре под открытым небом в ожидании парохода на Красноводск. Бабушка приводила их к себе по пять, десять человек. Средства у нее были скудные, и она варила щи или кашу на всех. А что касается Володина и Уфлянда, моих друзей… У Александра Володина судьба сложилась непросто. При огромной всесоюзной известности он умер в каком-то забвении. В ту последнюю больницу на Петроградской стороне его положили вечером, и на следующий день я собирался забрать его, поскольку был уверен, что дома ему будет лучше, да и врачи так считали. А утром он умер рядом с прокисшей бутылкой кефира и огрызками батона – маленький, съежившийся, уткнувшийся в стенку, завернутый в какое-то солдатское одеяло. Такова судьба российской интеллигенции. Вообще в традициях России холуйское отношение к тем, кто в силе, и забвение для тех, кто сошел с олимпа. Ни в одной стране такого нет.
– Говорят, утро вы начинаете с чтения газет. Какие разделы вас особенно привлекают – политика, спорт…
– Чтение газет – привычка с детства. Но политика меня мало привлекает. Мне кажется, политика вообще вредит писательскому делу, потому что сужает кругозор, делая его творчество однополярным. Писателю должны быть забавны потуги политиков. Политиканство есть средство удобного устройства в жизни и весьма редко забота о стране. Писатель должен спокойно разрабатывать свою тему. А войдет в нее политика или нет, будет продиктовано художественной необходимостью.
Беседовала Лидия Березнякова
