Культура
Никита Высоцкий: «Отец был трудяга»
05 февраля
Семидесятилетие Владимира Высоцкого отмечалось с размахом по всей стране. В последний январский день в БКЗ «Октябрьский» московский «звездный десант» дал битковый концерт, по окончании которого питерская научная интеллигенция, та, которой близко творчество некогда опального барда, собралась узким кругом в клубе-ресторане «Петрович» на Тамбовской улице.
Выступления ученых, профессоров питерских вузов чередовались с выступлениями композитора Сергея Осколкова, актера Романа Громадского, бардов старшего поколения Бориса Полоскина и Александра Копосова, им на смену к микрофону выходили молодые люди, преимущественно студенты, делающие первые шаги на поприще бардовской песни. Открыл вечер сын Владимира Высоцкого Никита, он же – директор Государственного культурного центра-музея Владимира Высоцкого. Только за полночь Никита Владимирович, чрезмерно уставший, смог уделить внимание корреспонденту «НВ».
– Давайте начнем наш разговор с того, о чем говорил ректор Санкт-Петербургского гуманитарного университета профсоюзов, профессор Александр Запесоцкий. Что пришло время издания полного академического собрания произведений Владимира Высоцкого. Если я правильно понял Александра Сергеевича, его университет готов принять активное участие.
– Мы с Александром Сергеевичем, обсуждая этот вопрос, сошлись в следующем: издание полного академического собрания Высоцкого может и должно стать результатом фундаментальной комплексной работы, которую предстоит выполнить и текстологам, и филологам, и биографам поэта, а не только редакторам. Если бы руководители какого-то издательства завтра предложили: дайте нам тексты, и мы в два счета все оформим, уверяю вас, от нас, от наследников, они бы не получили не только текстов, но и разрешения.
– Выходит, на сегодняшний день подготовкой академического издания никто не занимается?
– Нет, почему же, занимаются. И занимались. Нельзя сказать, что это поле – непаханое. Процесс идет, медленно, спокойно, но идет. Его, конечно, можно немножко подогреть, можно вывести на какой-то другой уровень. Да, наверное, уже пора изыскать возможности, собрать специалистов и «качнуть маятник». Тем более что специалисты известны.
Года с 88-го, когда Высоцкого начали широко публиковать, многие спецы набили руку на подготовке к публикации его текстов, в основном, правда, наиболее известных. Освоить же все творческое наследие поэта непросто. Сам Высоцкий, за редким исключением, не готовил свои стихи к публикации. Понимал: опубликованы не будут. Поэтому многие его рукописи не являются тем первоисточником, на который могут опираться исследователи, издатели. В каких-то случаях рукописи нет вообще, есть только запись исполнения. А ведь Владимир Семенович часто менял строки, что-то дописывал, что-то убирал. Он серьезно, очень серьезно относился к слову. Он не просто выплескивал первый же кажущийся готовым текст. Если посмотреть черновики, можно представить, как много отец работал. Были варианты, варианты, варианты – строк, строф, кусков, песен. Десятки исправлений. Мог вернуться к первому варианту, опять что-то вычеркивал, ну и так далее. Ко многим вещам возвращался спустя годы. Отец был трудяга.
– Рассказывают, что Владимир Семенович не дорожил личными вещами, запросто мог снять с себя и подарить пиджак. А вот в отношении рукописей, говорят, он был щепетилен. Якобы у него все аккуратненько было разложено по папочкам…
– И так, и не так. Высоцкий мог писать на форзацах книг, на конвертах собственных пластинок, на обрывке от обоев. У нас в музее хранится оберточная бумага с его прозаическим наброском, написанным то ли химическим карандашом, то ли чем-то подобным, подвернувшимся под руку. Так называемое последнее стихотворение «И снизу лед, и сверху…» записал на гостиничной карточке. Во Франции. Не-смотря на тяжелый в психологическом отношении отъезд оттуда, несмотря на очень непростые отношения с Мариной, он позвонил ей из Москвы: «Я оставил текст, набросок, черновик… Пожалуйста, не потеряй».
Пример другого рода. К сорокалетию отца возникла идея сделать самиздатовский двухтомник, и он, передавая человеку, который занимался этим, авоську с рукописями, взвесил их на безмене и сказал: «Смотри, здесь три с половиной килограмма, столько же вернешь».
У отца во всем был порядок, понятный и необходимый ему. Он умел быть и аккуратным, и скрупулезным. Но такого, чтобы все «по папочкам», не было. Наоборот, он очень, скажем так, сердился на свою маму, мою бабушку, когда она наводила порядок у него на столе, говорил: «Мама, не трогай, у меня свой порядок. Мне так удобнее».
Вот бабушка была аккуратистка. Благодаря ей до нас дошли отцовы детские письма, которые он писал ей из Германии. Она все хранила. Владимиру Семеновичу передалась эта аккуратность, но не внешне выраженная, а ее суть. В голове у отца до конца дней был полный порядок, он все помнил, он был абсолютно адекватен.
– Как же тогда объяснить фактологические ошибки? Некоторые он исправлял. Вначале пел: «В сорок первом под Курском…» Потом исправил на «в 43-м…». Потому что в 41-м Курской дуги не было. Или первоначальное «Мерцал закат как блеск клинка…» изменил на «сталь клинка». А некоторые очевидные ошибки упорно продолжал повторять. «На полоке у самого краешка…», «локаторы взвоют». Ему объясняли: локаторы не воют!..
– Вы приводите не самые хрестоматийные ошибки. Высоцкого чаще упрекают за несоответствие «горящие русские хаты» и Фернандо Кортеса. На одном из концертов отцу прислали записку: Кортес не Фернандо, а Эрнандо. И он ответил, что Фернандо – поэтический образ. И «горящие хаты» продолжали оставаться русскими, а «Борис Буткеев (Краснодар)» – сибиряком. Хотя где Краснодар, а где Сибирь!
– В отношении Буткеева Высоцкого можно оправдать. Почему боксер Буткеев из Краснодара не может быть сибиряком?
– Можно оправдать. Но на самом деле абсолютно правы люди, что ошибка ассоциативная, созвучная: Краснодар – Красноярск.
– Я думаю, что это не так.
– Я думаю, так. Приеду в Москву и еще раз послушаю запись концерта, где отец отвечает про Фернандо и Эрнандо. Он говорит что-то вроде: «Мне так удобнее, я буду петь так». Почему-то ему было «так удобнее». Я бы его за это не осуждал. Мне кажется, имеет смысл попробовать разобраться, почему ему было «так удобнее». Потому что он умел быть скрупулезным, подробным, четким, точным.
– Никита Владимирович, как вы считаете, могут ли быть еще открытия новых песен, стихов Высоцкого?
– Они происходят периодически. Не сногсшибательные какие-то откровения, но появляются и новые текстовые варианты, и неизвестные варианты исполнения. У кого-то где-то что-то лежало. Несколько месяцев назад отцов школьный товарищ Гарик Кохановский – Игорь Васильевич Кохановский – нашел тетрадь со школьной поэмой, которую они вместе написали в размере «Евгения Онегина» про своих учителей. Это еще молодой, хулиганистый, задиристый Высоцкий, но это уже Высоцкий.
В РГАЛИ хранится большой архив Владимира Семеновича, переданный Мариной Влади, она не разрешает его открыть. Я представляю, что там, но многие ждут от этого архива каких-то сенсаций.
– На какой срок Мариной наложено табу?
– Срок не определен, закрыто, и все. Подразумевается: пока Марина жива. Дай Бог ей сто лет жизни. Вполне возможно, что она изменит свое решение. Но какого-то революционного события, я думаю, не произойдет. Потому что очень многое из творческого наследия сохранено другими людьми – родственниками, друзьями, поклонниками, коллекционерами, проведена большая поисковая работа.
– Глеб Горбовский в 1975 году писал: «Могу представить Блока согбенным старичком…» И лишь один у него «не умещался в старость», как он ни представлял. Речь шла о Есенине. То же можно сказать и про Высоцкого. Вы представляете себе отца семидесятилетним?
– В 42 с половиной года Владимир Высоцкий закончил свой земной путь, но он продолжает жизнь. Ему 70! Нормально! Он человек и вне времени, и вне возраста. Когда отец умер, мне было 16 лет. Сейчас я уже старше его. Но разница в возрасте остается. Хотя, я согласен, представить Высоцкого семидесятилетним довольно сложно.
– Самое необычное проявление любви к Высоцкому, может быть, в связи с юбилеем. Что потрясло.
– Вы знаете, каких-то трогательных или, я не знаю, дурацких проявлений случается довольно много. Есть какие-то вещи немножко странные, может быть. Например, заплыв в ледяной воде в Ульяновске. Люди, сменяя один другого, плыли 70 километров. В честь Высоцкого. Конечно же, это не желание самим проявиться, а желание посвятить своему кумиру что-то необычное.
Но лично для меня самое удивительное в другом. Я дважды в год боюсь, что ничего не будет. Мне вдруг начинает казаться, что мы у себя в музее разогреваем какую-то свою историю, разогреваем ее внутри компании людей, так или иначе связанной с Высоцким, а больше никому все это не нужно. И вот наступает 25 января, наступает 25 июля. И вновь – тысячи людей у могилы отца, на концертах, посвященных ему.
Наверное, есть люди не просто популярные, а достойные поклонения, но в том, что происходит в отношении к Высоцкому, есть что-то невероятное и необъяснимое.
Беседовал Владимир Желтов
Выступления ученых, профессоров питерских вузов чередовались с выступлениями композитора Сергея Осколкова, актера Романа Громадского, бардов старшего поколения Бориса Полоскина и Александра Копосова, им на смену к микрофону выходили молодые люди, преимущественно студенты, делающие первые шаги на поприще бардовской песни. Открыл вечер сын Владимира Высоцкого Никита, он же – директор Государственного культурного центра-музея Владимира Высоцкого. Только за полночь Никита Владимирович, чрезмерно уставший, смог уделить внимание корреспонденту «НВ».
– Давайте начнем наш разговор с того, о чем говорил ректор Санкт-Петербургского гуманитарного университета профсоюзов, профессор Александр Запесоцкий. Что пришло время издания полного академического собрания произведений Владимира Высоцкого. Если я правильно понял Александра Сергеевича, его университет готов принять активное участие.
– Мы с Александром Сергеевичем, обсуждая этот вопрос, сошлись в следующем: издание полного академического собрания Высоцкого может и должно стать результатом фундаментальной комплексной работы, которую предстоит выполнить и текстологам, и филологам, и биографам поэта, а не только редакторам. Если бы руководители какого-то издательства завтра предложили: дайте нам тексты, и мы в два счета все оформим, уверяю вас, от нас, от наследников, они бы не получили не только текстов, но и разрешения.
– Выходит, на сегодняшний день подготовкой академического издания никто не занимается?
– Нет, почему же, занимаются. И занимались. Нельзя сказать, что это поле – непаханое. Процесс идет, медленно, спокойно, но идет. Его, конечно, можно немножко подогреть, можно вывести на какой-то другой уровень. Да, наверное, уже пора изыскать возможности, собрать специалистов и «качнуть маятник». Тем более что специалисты известны.
Года с 88-го, когда Высоцкого начали широко публиковать, многие спецы набили руку на подготовке к публикации его текстов, в основном, правда, наиболее известных. Освоить же все творческое наследие поэта непросто. Сам Высоцкий, за редким исключением, не готовил свои стихи к публикации. Понимал: опубликованы не будут. Поэтому многие его рукописи не являются тем первоисточником, на который могут опираться исследователи, издатели. В каких-то случаях рукописи нет вообще, есть только запись исполнения. А ведь Владимир Семенович часто менял строки, что-то дописывал, что-то убирал. Он серьезно, очень серьезно относился к слову. Он не просто выплескивал первый же кажущийся готовым текст. Если посмотреть черновики, можно представить, как много отец работал. Были варианты, варианты, варианты – строк, строф, кусков, песен. Десятки исправлений. Мог вернуться к первому варианту, опять что-то вычеркивал, ну и так далее. Ко многим вещам возвращался спустя годы. Отец был трудяга.
– Рассказывают, что Владимир Семенович не дорожил личными вещами, запросто мог снять с себя и подарить пиджак. А вот в отношении рукописей, говорят, он был щепетилен. Якобы у него все аккуратненько было разложено по папочкам…
– И так, и не так. Высоцкий мог писать на форзацах книг, на конвертах собственных пластинок, на обрывке от обоев. У нас в музее хранится оберточная бумага с его прозаическим наброском, написанным то ли химическим карандашом, то ли чем-то подобным, подвернувшимся под руку. Так называемое последнее стихотворение «И снизу лед, и сверху…» записал на гостиничной карточке. Во Франции. Не-смотря на тяжелый в психологическом отношении отъезд оттуда, несмотря на очень непростые отношения с Мариной, он позвонил ей из Москвы: «Я оставил текст, набросок, черновик… Пожалуйста, не потеряй».
Пример другого рода. К сорокалетию отца возникла идея сделать самиздатовский двухтомник, и он, передавая человеку, который занимался этим, авоську с рукописями, взвесил их на безмене и сказал: «Смотри, здесь три с половиной килограмма, столько же вернешь».
У отца во всем был порядок, понятный и необходимый ему. Он умел быть и аккуратным, и скрупулезным. Но такого, чтобы все «по папочкам», не было. Наоборот, он очень, скажем так, сердился на свою маму, мою бабушку, когда она наводила порядок у него на столе, говорил: «Мама, не трогай, у меня свой порядок. Мне так удобнее».
Вот бабушка была аккуратистка. Благодаря ей до нас дошли отцовы детские письма, которые он писал ей из Германии. Она все хранила. Владимиру Семеновичу передалась эта аккуратность, но не внешне выраженная, а ее суть. В голове у отца до конца дней был полный порядок, он все помнил, он был абсолютно адекватен.
– Как же тогда объяснить фактологические ошибки? Некоторые он исправлял. Вначале пел: «В сорок первом под Курском…» Потом исправил на «в 43-м…». Потому что в 41-м Курской дуги не было. Или первоначальное «Мерцал закат как блеск клинка…» изменил на «сталь клинка». А некоторые очевидные ошибки упорно продолжал повторять. «На полоке у самого краешка…», «локаторы взвоют». Ему объясняли: локаторы не воют!..
– Вы приводите не самые хрестоматийные ошибки. Высоцкого чаще упрекают за несоответствие «горящие русские хаты» и Фернандо Кортеса. На одном из концертов отцу прислали записку: Кортес не Фернандо, а Эрнандо. И он ответил, что Фернандо – поэтический образ. И «горящие хаты» продолжали оставаться русскими, а «Борис Буткеев (Краснодар)» – сибиряком. Хотя где Краснодар, а где Сибирь!
– В отношении Буткеева Высоцкого можно оправдать. Почему боксер Буткеев из Краснодара не может быть сибиряком?
– Можно оправдать. Но на самом деле абсолютно правы люди, что ошибка ассоциативная, созвучная: Краснодар – Красноярск.
– Я думаю, что это не так.
– Я думаю, так. Приеду в Москву и еще раз послушаю запись концерта, где отец отвечает про Фернандо и Эрнандо. Он говорит что-то вроде: «Мне так удобнее, я буду петь так». Почему-то ему было «так удобнее». Я бы его за это не осуждал. Мне кажется, имеет смысл попробовать разобраться, почему ему было «так удобнее». Потому что он умел быть скрупулезным, подробным, четким, точным.
– Никита Владимирович, как вы считаете, могут ли быть еще открытия новых песен, стихов Высоцкого?
– Они происходят периодически. Не сногсшибательные какие-то откровения, но появляются и новые текстовые варианты, и неизвестные варианты исполнения. У кого-то где-то что-то лежало. Несколько месяцев назад отцов школьный товарищ Гарик Кохановский – Игорь Васильевич Кохановский – нашел тетрадь со школьной поэмой, которую они вместе написали в размере «Евгения Онегина» про своих учителей. Это еще молодой, хулиганистый, задиристый Высоцкий, но это уже Высоцкий.
В РГАЛИ хранится большой архив Владимира Семеновича, переданный Мариной Влади, она не разрешает его открыть. Я представляю, что там, но многие ждут от этого архива каких-то сенсаций.
– На какой срок Мариной наложено табу?
– Срок не определен, закрыто, и все. Подразумевается: пока Марина жива. Дай Бог ей сто лет жизни. Вполне возможно, что она изменит свое решение. Но какого-то революционного события, я думаю, не произойдет. Потому что очень многое из творческого наследия сохранено другими людьми – родственниками, друзьями, поклонниками, коллекционерами, проведена большая поисковая работа.
– Глеб Горбовский в 1975 году писал: «Могу представить Блока согбенным старичком…» И лишь один у него «не умещался в старость», как он ни представлял. Речь шла о Есенине. То же можно сказать и про Высоцкого. Вы представляете себе отца семидесятилетним?
– В 42 с половиной года Владимир Высоцкий закончил свой земной путь, но он продолжает жизнь. Ему 70! Нормально! Он человек и вне времени, и вне возраста. Когда отец умер, мне было 16 лет. Сейчас я уже старше его. Но разница в возрасте остается. Хотя, я согласен, представить Высоцкого семидесятилетним довольно сложно.
– Самое необычное проявление любви к Высоцкому, может быть, в связи с юбилеем. Что потрясло.
– Вы знаете, каких-то трогательных или, я не знаю, дурацких проявлений случается довольно много. Есть какие-то вещи немножко странные, может быть. Например, заплыв в ледяной воде в Ульяновске. Люди, сменяя один другого, плыли 70 километров. В честь Высоцкого. Конечно же, это не желание самим проявиться, а желание посвятить своему кумиру что-то необычное.
Но лично для меня самое удивительное в другом. Я дважды в год боюсь, что ничего не будет. Мне вдруг начинает казаться, что мы у себя в музее разогреваем какую-то свою историю, разогреваем ее внутри компании людей, так или иначе связанной с Высоцким, а больше никому все это не нужно. И вот наступает 25 января, наступает 25 июля. И вновь – тысячи людей у могилы отца, на концертах, посвященных ему.
Наверное, есть люди не просто популярные, а достойные поклонения, но в том, что происходит в отношении к Высоцкому, есть что-то невероятное и необъяснимое.
Беседовал Владимир Желтов
