Культура
Мотивы порхали бабочками
13 мартa
Гвоздем симфонической программы стала «Божественная поэма» – Третья симфония Скрябина. Она не звучала в Петербурге лет десять, хотя музыка ее восхитительна. Первое отделение концерта было отдано Рахманинову. Это обстоятельство задало вечеру эстетическую многомерность: титаны Серебряного века представляли два типа творческого высказывания, многозначительно оттенявшие друг друга.
Похоже, нынешний концертный сезон пройдет под знаком Рахманинова. Некруглый юбилей – 135 лет – стал поводом еще раз, подробно вспомнить рахманиновские опусы. Причем не только заигранные и широко известные, но и порядком подзабытые, по разным причинам не прижившиеся в репертуаре. И это хорошо: потому что даже ранний, совсем еще наивный почерк молодого Рахманинова, несущий отпечаток мощных влияний его маститых учителей, уже обладает ярко выраженной самобытностью. Следы внешних влияний, помноженных на лирическую, исконно рахманиновскую интонацию, отчетливо слышны в седьмом опусе, программной фантазии для оркестра «Утес», по известному стихотворению Лермонтова. Помните?
Ночевала тучка золотая,
На груди утеса-великана...
С этой оркестровой фантазии начал концерт Николай Алексеев, дирижировавший Первым филармоническим оркестром. Красивые звучные басы, основательность артикулируемых виолончелями и контрабасами фраз, и вдруг – внезапная смена красок: картинная звукопись, совершенно в духе Римского-Корсакова. Почему-то вспомнились сцены из «Садко», эпизоды «Шехеразады» и даже из балетной музыки Чайковского. Щедрые разливы арф, старательное подражание птичьим трелям у флейты. Рахманинов, что называется, «лепил верняк» по калькам предшественников. Рисовал типизированную картину просыпающейся природы, без стеснения пользуясь приемами, многажды обкатанными до него поколениями романтических авторов: Листом, Берлиозом и даже Бетховеном. Однако в отличие от перечисленных авторитетов у Рахманинова тут прорезалась проникновенная негромкая интонация. Музыка «Утеса» проста и в своей простоте пленительна. И оркестр, направляемый чутким, скупым жестом дирижера, сыграл «Утес» музыкально и бережно.
За «Утесом» последовала Рапсодия на тему Паганини – фактически Пятый фортепианный концерт. Солировал довольно известный пианист, постоянно живущий в Лондоне, Дмитрий Алексеев. И хотя с технической точки зрения все обстояло благополучно, в его интерпретации не чувствовалось внутреннего огня, проживания играемой музыки – того, что называется работой души. Мрачная средневековая секвенция Dies Irae («День гнева»), цитируемая автором, проскользнула незаметно, настолько нивелированным оказался ее зловещий пафос. Игре пианиста явно не хватало спонтанности, живости и даже просто любования играемой музыкой. В сухом остатке – профессиональное, излишне академичное исполнение, не оскорбившее взыскательный вкус, но и никого не тронувшее.
Публика ждала наступления «Божественной поэмы» – и дождалась. Это был поистине триумф дирижера и оркестра. Третья симфония Скрябина – сочинение пространное, идущее без перерыва – пролетела буквально на едином дыхании. Причудливые очертания тем сплетались затейливыми узорами; фанфарные возгласы пронизывали тело симфонии, складываясь в лаконическую и логичную систему лейтмотивов. «Борьба» (I часть) сменялась «Наслаждениями» (II часть), а они, в свою очередь, – буйной, радостной и окрыляющей «Божественной игрой». Бабочками порхали еле уловимые мотивы, то проявляясь, высвеченные динамическим лучом, то скрываясь в оркестровой толще. Следить за филигранной и целеустремленной работой дирижера и оркестра было сущим интеллектуальным наслаждением. Драматургия симфонии росла и развивалась, как нечто органическое, естественное. Да, музыка симфонии очень хороша: образцовый скрябинский стиль, полный гаснущих порывов, надломленных на взлете мелодий и неистребимого устремления к Идеалу, никнущему под тяжестью вечной скрябинской рефлексии. Слов нет, вечер выдался удачный, полный изысканных музыкальных впечатлений. Гюля Садыхова
Похоже, нынешний концертный сезон пройдет под знаком Рахманинова. Некруглый юбилей – 135 лет – стал поводом еще раз, подробно вспомнить рахманиновские опусы. Причем не только заигранные и широко известные, но и порядком подзабытые, по разным причинам не прижившиеся в репертуаре. И это хорошо: потому что даже ранний, совсем еще наивный почерк молодого Рахманинова, несущий отпечаток мощных влияний его маститых учителей, уже обладает ярко выраженной самобытностью. Следы внешних влияний, помноженных на лирическую, исконно рахманиновскую интонацию, отчетливо слышны в седьмом опусе, программной фантазии для оркестра «Утес», по известному стихотворению Лермонтова. Помните?
Ночевала тучка золотая,
На груди утеса-великана...
С этой оркестровой фантазии начал концерт Николай Алексеев, дирижировавший Первым филармоническим оркестром. Красивые звучные басы, основательность артикулируемых виолончелями и контрабасами фраз, и вдруг – внезапная смена красок: картинная звукопись, совершенно в духе Римского-Корсакова. Почему-то вспомнились сцены из «Садко», эпизоды «Шехеразады» и даже из балетной музыки Чайковского. Щедрые разливы арф, старательное подражание птичьим трелям у флейты. Рахманинов, что называется, «лепил верняк» по калькам предшественников. Рисовал типизированную картину просыпающейся природы, без стеснения пользуясь приемами, многажды обкатанными до него поколениями романтических авторов: Листом, Берлиозом и даже Бетховеном. Однако в отличие от перечисленных авторитетов у Рахманинова тут прорезалась проникновенная негромкая интонация. Музыка «Утеса» проста и в своей простоте пленительна. И оркестр, направляемый чутким, скупым жестом дирижера, сыграл «Утес» музыкально и бережно.
За «Утесом» последовала Рапсодия на тему Паганини – фактически Пятый фортепианный концерт. Солировал довольно известный пианист, постоянно живущий в Лондоне, Дмитрий Алексеев. И хотя с технической точки зрения все обстояло благополучно, в его интерпретации не чувствовалось внутреннего огня, проживания играемой музыки – того, что называется работой души. Мрачная средневековая секвенция Dies Irae («День гнева»), цитируемая автором, проскользнула незаметно, настолько нивелированным оказался ее зловещий пафос. Игре пианиста явно не хватало спонтанности, живости и даже просто любования играемой музыкой. В сухом остатке – профессиональное, излишне академичное исполнение, не оскорбившее взыскательный вкус, но и никого не тронувшее.
Публика ждала наступления «Божественной поэмы» – и дождалась. Это был поистине триумф дирижера и оркестра. Третья симфония Скрябина – сочинение пространное, идущее без перерыва – пролетела буквально на едином дыхании. Причудливые очертания тем сплетались затейливыми узорами; фанфарные возгласы пронизывали тело симфонии, складываясь в лаконическую и логичную систему лейтмотивов. «Борьба» (I часть) сменялась «Наслаждениями» (II часть), а они, в свою очередь, – буйной, радостной и окрыляющей «Божественной игрой». Бабочками порхали еле уловимые мотивы, то проявляясь, высвеченные динамическим лучом, то скрываясь в оркестровой толще. Следить за филигранной и целеустремленной работой дирижера и оркестра было сущим интеллектуальным наслаждением. Драматургия симфонии росла и развивалась, как нечто органическое, естественное. Да, музыка симфонии очень хороша: образцовый скрябинский стиль, полный гаснущих порывов, надломленных на взлете мелодий и неистребимого устремления к Идеалу, никнущему под тяжестью вечной скрябинской рефлексии. Слов нет, вечер выдался удачный, полный изысканных музыкальных впечатлений. Гюля Садыхова
