Культура
«Моя тема – стихия!»
22 мартa
Много лет назад академик живописи Евсей Моисеенко посмотрел эскиз студента Евгения Барского «Путь к вулкану» и сказал: «Отличная работа. Но ты – сын строителя, и делай БАМ. А извержения напишешь… когда-нибудь… потом».
– Евгений, почему вас потянуло заняться не традиционным пейзажем, скажем, березка на лесной лужайке, а природой в экстремальных для человека условиях?
– Может быть, это идет издалека, из семьи? Когда мне был год, отца сослали на Сахалин, первоначально у него была расстрельная статья. Мать с четырьмя детьми, включая меня, грудного, больше месяца добиралась до Сахалина. Потом в семье существовала удивительная легенда этого путешествия, из которого я, конечно, ничего не помню. Знаю только, что в дороге все мы жутко болели. Но, наверное, все равно что-то запечатлевается в мозгу. Пейзажи были потрясающие: Байкал, море, вулканы. Потом мы жили на Кольском полуострове. Север, сопки, метели, полярное сияние – стихия! Там я начал рисовать, там начал мыслить образами. Теперь не сомневаюсь: я был художником от рождения. Мне не надо было себя искать, ломать голову, кем быть. Как художник я никогда не искал темы. Все мои темы связаны с великими стихиями.
Я написал свой «Путь к вулкану». И меня здесь, в Питере, не приняли в союз. Моя работа вызвала какие-то сомнения. Буквально одного голоса не хватило.
«Путь к вулкану» был на выставке в московском Манеже, он резко выделялся на фоне других не только масштабами. В Москве меня сразу приняли в союз. А потом уже приняли и здесь. И я стал ездить на Камчатку регулярно. У меня там появились друзья, люди почувствовали, что я свой. А мои работы стали постоянно сниматься с выставок.
– Почему? Наоборот, вроде бы, должно быть – интересно, неожиданно.
– Ничего подобного! В советское время все новое не приветствовалось. Не устраивала очень большая эмоциональность в работах, страсть, стихия. Когда все писали покой, пахоту земную, девочек и мальчиков счастливых. И сейчас нет этой темы ни у кого. Я пишу новый пейзаж. В основе его лежит авангардно-эксперссинистическо-драматическая сущность.
– Расскажите, пожалуйста, о ваших друзьях на Камчатке. Кто они?
– На вулканостанции еще до перестройки было три друга: Ушаков, Кузьма Киришев и Сева Козев, он из Петербурга, нога у него была сухая. А женат Сева был на внучке Сталина, дочери Юрия Жданова и Светланы Аллилуевой. Мы сразу сдружились с Катей Ждановой. Она очень хороший, очень теплый человек. Умная, спокойная, выдержанная, гостеприимная. А Севка погиб.
– При каких обстоятельствах?
– У Севки обнаружили цирроз печени, и он застрелился. Потому что мужик был в полном смысле этого слова. Мы с ним печку в доме перебрали, сделали окно – прямо на Ключевскую, я поехал в город, а он…
– Окружающие знали, что Екатерина – внучка Сталина?
– Конечно. Были и такие, кто ее цепляли по этому поводу. Но все уважают. Могучая кровь чувствуется.
– Вы мне однажды рассказывали, как на сутки раньше вулканологов заметили, что началось извержение.
– Мы работали на Безымянном вулкане. Вулканологи, здоровые мужики, лопаточкой, кисточкой бережно собирали пепел, что-то записывали в книжечки. А я рисовал. Рисовал грандиозные разноцветные камни, похожие на чудовищ – желтые, красные, зеленоватые и – жутко красивые! Мы подшучивали все время друг над другом: я – над ними, они – надо мной, над тем, кто чем занимается.
Работали в тумане, но легкий такой туман был, прозрачный. И вдруг вечером я увидел, что Ключевская камушки бросила над кратером. Я же рисую, я внимательно смотрю, сравниваю. Говорю Белоусову: «Смотри, Ключевская камушки бросила». Он посмотрел, ничего не увидел. «А! Художник! Эмоции!» А на следующий день в бинокль стал смотреть и говорит: «Да, началось извержение!»
– Приборы ничего не показывали?
– Нет. Ключевской – могучий вулкан. Кратер диаметром 600 метров, и километр в глубину. Представляете, какая дыра? Причем на высоте почти пяти тысяч метров. Там активнейшее газовыделение. Мощное! Это же почти ад! Заглянуть туда – заглянуть смерти в глаза. Ключевской – один из самых активных вулканов мира. И самый большой вулкан Евразии. Ну чего там – «камушки бросила»!
За извержением мы наблюдали от домика гляциологов, что на перевале между Ключевской и Плоским. Было нормальное извержение. Лава текла, попадала в ледник, и происходили фреатические взрывы. Когда лава в ледник попадает, появляется облако. Пять тысяч метров, а оно, облако это, через вулкан перекатывается, как будто чудовище какое-то, словно лечь на него хочет, да не получается.
Мы отработали и вернулись назад в Ключи. Прилетели специалисты из Института вулканологии. И извержение закончилось! Мужики расстроились, выпили прилично. Ночь просидели, проговорили, а на следующий они решили полететь на вертолете посмотреть лаву, как она спустилась до трех тысяч метров, зафотографировать, взять образцы.
Потом они собрались в облет. Нас троих – фотографа, студента и меня – выбрасывают у домика гляциологов на высоте 1800. Только улетели, и сверху, от кратера, по большой шаре в два ручья пошла лава. И тут – грандиозный, жуткий фреатический взрыв. Мы думали, что они все погибли. Потом еще был взрыв. Взрывом пробило часть вулкана, и было видно, как гигантские камни летели вниз. Камни размером с эту комнату и больше. Взрывы идут постоянно, усиливаются, лавовый поток, дегазация, облако постоянно меняет форму, подсвечивается изнутри. Красота неимоверная! Фантастика! Такое увидеть – уже ради этого стоит жить на свете. Я тут же, в домике, писал акварель. Дверь оставалась распахнутой. Мороз! Печку не растопили. Я сижу и пишу – руки мерзнут. Кончается тем, что где-то в 3 часа ночи я не выдержал напряжения и – уснул. Ночью было сильное извержение. Когда я через три часа проснулся, крича: «Почему вы меня не разбудили, сволочи!», стоял гигантский ядерный взрыв! Он подсвечивался встающим солнцем! И грохот бешеный! Потрясающий грохот, лава вошла в ледник, и он таял, и шла сель бешеная. Земля сотрясалась. Ворочались безумные валуны.
Но в 12 часов прилетел вертолет: «А ну-ка давайте! Полетели в облет!» Таким образом я попал в облет.
– Облет – это?..
– Для гляциологов – работа. Это полет на пяти тысячах метров. Но не полностью вокруг вулкана. Мы летели по южной стороне. Все три вулкана облетели. И вернулись назад. И вот, когда мы подлетали к Ключевскому – там сильно разряженный воздух, воздуха не хватает – у пилота в кабине загорелся красный сигнал, что значит: двигатель разрушается. И я слышу сквозь грохот разговор: «Ну что делать?!» – «Летим, твою мать!..» Дело в том, что такое извержение бывает раз в 500 лет, и чтобы не увидеть такое!.. Облетели, вертолет вернулся на вулканостанцию. А в аэропорт города Ключи не полетел. «Жизнь дороже!» – заявил пилот. Позже из Петропавловска-Камчатского привезли двигатель, поменяли, и только тогда вулканологи полетели в Петропавловск.
– Евгений, а что за странное хобби – ночевать в кратере вулкана?
– Ночь в кратере Горелого вулкана – одно из самых-самых необыкновенных впечатлений моей жизни. Четыре года назад я с моим учеником отправился на Камчатку. Добрались до верху Горелого. Отработали большой кратер и пошли ночевать в старый кратер. Легли спать в наиболее безопасном, проветриваемом месте. Ночью я открыл спальник, и – это было доли секунды! – звезды – как сварка! Они светили с такой силой – каждая звезда в отдельности. Удар по глазам и сознанию был настолько сильный, что я сразу закрыл спальник. Но профессиональная привычка проверить, что же ты видел… Я открыл глаза и увидел… Нет, не увидел – ощутил безумную информацию колоссальной силы. Я не способен был ее переработать. Бездна обрушивалась. Такое было чувство, что звезды все падают на тебя. Мозг буквально молниеносно отключался, и я все-таки запомнил какие-то цветовые соотношения. Сориентировался по Большой Медведице и Млечному Пути. Это все продолжалось доли секунды, и я буквально потерял создание. Мне никогда в жизни не было так страшно. Что я тогда видел – я не знаю. Это зрелище до сих пор меня мучает, и я до сих пор не знаю, как это можно выразить пластическим языком.
На следующий день мы ночевали неподалеку. Ночью я опять проснулся – нормальное звездное небо как обычно, над кратером дымка, туман – поднимается теплый воздух наверх. Сейчас я намерен написать картину, где будут связаны это звездное небо и кратера с озерами, причудливыми стенками. Никогда не знаешь, чем закончится картина. Думаешь: вот эскизы, картинка в голове сложилась, сейчас напишу. Нет! Мои темы, мои картины зреют во мне по десять лет.
Беседовал Владимир Желтов
– Евгений, почему вас потянуло заняться не традиционным пейзажем, скажем, березка на лесной лужайке, а природой в экстремальных для человека условиях?
– Может быть, это идет издалека, из семьи? Когда мне был год, отца сослали на Сахалин, первоначально у него была расстрельная статья. Мать с четырьмя детьми, включая меня, грудного, больше месяца добиралась до Сахалина. Потом в семье существовала удивительная легенда этого путешествия, из которого я, конечно, ничего не помню. Знаю только, что в дороге все мы жутко болели. Но, наверное, все равно что-то запечатлевается в мозгу. Пейзажи были потрясающие: Байкал, море, вулканы. Потом мы жили на Кольском полуострове. Север, сопки, метели, полярное сияние – стихия! Там я начал рисовать, там начал мыслить образами. Теперь не сомневаюсь: я был художником от рождения. Мне не надо было себя искать, ломать голову, кем быть. Как художник я никогда не искал темы. Все мои темы связаны с великими стихиями.
Я написал свой «Путь к вулкану». И меня здесь, в Питере, не приняли в союз. Моя работа вызвала какие-то сомнения. Буквально одного голоса не хватило.
«Путь к вулкану» был на выставке в московском Манеже, он резко выделялся на фоне других не только масштабами. В Москве меня сразу приняли в союз. А потом уже приняли и здесь. И я стал ездить на Камчатку регулярно. У меня там появились друзья, люди почувствовали, что я свой. А мои работы стали постоянно сниматься с выставок.
– Почему? Наоборот, вроде бы, должно быть – интересно, неожиданно.
– Ничего подобного! В советское время все новое не приветствовалось. Не устраивала очень большая эмоциональность в работах, страсть, стихия. Когда все писали покой, пахоту земную, девочек и мальчиков счастливых. И сейчас нет этой темы ни у кого. Я пишу новый пейзаж. В основе его лежит авангардно-эксперссинистическо-драматическая сущность.
– Расскажите, пожалуйста, о ваших друзьях на Камчатке. Кто они?
– На вулканостанции еще до перестройки было три друга: Ушаков, Кузьма Киришев и Сева Козев, он из Петербурга, нога у него была сухая. А женат Сева был на внучке Сталина, дочери Юрия Жданова и Светланы Аллилуевой. Мы сразу сдружились с Катей Ждановой. Она очень хороший, очень теплый человек. Умная, спокойная, выдержанная, гостеприимная. А Севка погиб.
– При каких обстоятельствах?
– У Севки обнаружили цирроз печени, и он застрелился. Потому что мужик был в полном смысле этого слова. Мы с ним печку в доме перебрали, сделали окно – прямо на Ключевскую, я поехал в город, а он…
– Окружающие знали, что Екатерина – внучка Сталина?
– Конечно. Были и такие, кто ее цепляли по этому поводу. Но все уважают. Могучая кровь чувствуется.
– Вы мне однажды рассказывали, как на сутки раньше вулканологов заметили, что началось извержение.
– Мы работали на Безымянном вулкане. Вулканологи, здоровые мужики, лопаточкой, кисточкой бережно собирали пепел, что-то записывали в книжечки. А я рисовал. Рисовал грандиозные разноцветные камни, похожие на чудовищ – желтые, красные, зеленоватые и – жутко красивые! Мы подшучивали все время друг над другом: я – над ними, они – надо мной, над тем, кто чем занимается.
Работали в тумане, но легкий такой туман был, прозрачный. И вдруг вечером я увидел, что Ключевская камушки бросила над кратером. Я же рисую, я внимательно смотрю, сравниваю. Говорю Белоусову: «Смотри, Ключевская камушки бросила». Он посмотрел, ничего не увидел. «А! Художник! Эмоции!» А на следующий день в бинокль стал смотреть и говорит: «Да, началось извержение!»
– Приборы ничего не показывали?
– Нет. Ключевской – могучий вулкан. Кратер диаметром 600 метров, и километр в глубину. Представляете, какая дыра? Причем на высоте почти пяти тысяч метров. Там активнейшее газовыделение. Мощное! Это же почти ад! Заглянуть туда – заглянуть смерти в глаза. Ключевской – один из самых активных вулканов мира. И самый большой вулкан Евразии. Ну чего там – «камушки бросила»!
За извержением мы наблюдали от домика гляциологов, что на перевале между Ключевской и Плоским. Было нормальное извержение. Лава текла, попадала в ледник, и происходили фреатические взрывы. Когда лава в ледник попадает, появляется облако. Пять тысяч метров, а оно, облако это, через вулкан перекатывается, как будто чудовище какое-то, словно лечь на него хочет, да не получается.
Мы отработали и вернулись назад в Ключи. Прилетели специалисты из Института вулканологии. И извержение закончилось! Мужики расстроились, выпили прилично. Ночь просидели, проговорили, а на следующий они решили полететь на вертолете посмотреть лаву, как она спустилась до трех тысяч метров, зафотографировать, взять образцы.
Потом они собрались в облет. Нас троих – фотографа, студента и меня – выбрасывают у домика гляциологов на высоте 1800. Только улетели, и сверху, от кратера, по большой шаре в два ручья пошла лава. И тут – грандиозный, жуткий фреатический взрыв. Мы думали, что они все погибли. Потом еще был взрыв. Взрывом пробило часть вулкана, и было видно, как гигантские камни летели вниз. Камни размером с эту комнату и больше. Взрывы идут постоянно, усиливаются, лавовый поток, дегазация, облако постоянно меняет форму, подсвечивается изнутри. Красота неимоверная! Фантастика! Такое увидеть – уже ради этого стоит жить на свете. Я тут же, в домике, писал акварель. Дверь оставалась распахнутой. Мороз! Печку не растопили. Я сижу и пишу – руки мерзнут. Кончается тем, что где-то в 3 часа ночи я не выдержал напряжения и – уснул. Ночью было сильное извержение. Когда я через три часа проснулся, крича: «Почему вы меня не разбудили, сволочи!», стоял гигантский ядерный взрыв! Он подсвечивался встающим солнцем! И грохот бешеный! Потрясающий грохот, лава вошла в ледник, и он таял, и шла сель бешеная. Земля сотрясалась. Ворочались безумные валуны.
Но в 12 часов прилетел вертолет: «А ну-ка давайте! Полетели в облет!» Таким образом я попал в облет.
– Облет – это?..
– Для гляциологов – работа. Это полет на пяти тысячах метров. Но не полностью вокруг вулкана. Мы летели по южной стороне. Все три вулкана облетели. И вернулись назад. И вот, когда мы подлетали к Ключевскому – там сильно разряженный воздух, воздуха не хватает – у пилота в кабине загорелся красный сигнал, что значит: двигатель разрушается. И я слышу сквозь грохот разговор: «Ну что делать?!» – «Летим, твою мать!..» Дело в том, что такое извержение бывает раз в 500 лет, и чтобы не увидеть такое!.. Облетели, вертолет вернулся на вулканостанцию. А в аэропорт города Ключи не полетел. «Жизнь дороже!» – заявил пилот. Позже из Петропавловска-Камчатского привезли двигатель, поменяли, и только тогда вулканологи полетели в Петропавловск.
– Евгений, а что за странное хобби – ночевать в кратере вулкана?
– Ночь в кратере Горелого вулкана – одно из самых-самых необыкновенных впечатлений моей жизни. Четыре года назад я с моим учеником отправился на Камчатку. Добрались до верху Горелого. Отработали большой кратер и пошли ночевать в старый кратер. Легли спать в наиболее безопасном, проветриваемом месте. Ночью я открыл спальник, и – это было доли секунды! – звезды – как сварка! Они светили с такой силой – каждая звезда в отдельности. Удар по глазам и сознанию был настолько сильный, что я сразу закрыл спальник. Но профессиональная привычка проверить, что же ты видел… Я открыл глаза и увидел… Нет, не увидел – ощутил безумную информацию колоссальной силы. Я не способен был ее переработать. Бездна обрушивалась. Такое было чувство, что звезды все падают на тебя. Мозг буквально молниеносно отключался, и я все-таки запомнил какие-то цветовые соотношения. Сориентировался по Большой Медведице и Млечному Пути. Это все продолжалось доли секунды, и я буквально потерял создание. Мне никогда в жизни не было так страшно. Что я тогда видел – я не знаю. Это зрелище до сих пор меня мучает, и я до сих пор не знаю, как это можно выразить пластическим языком.
На следующий день мы ночевали неподалеку. Ночью я опять проснулся – нормальное звездное небо как обычно, над кратером дымка, туман – поднимается теплый воздух наверх. Сейчас я намерен написать картину, где будут связаны это звездное небо и кратера с озерами, причудливыми стенками. Никогда не знаешь, чем закончится картина. Думаешь: вот эскизы, картинка в голове сложилась, сейчас напишу. Нет! Мои темы, мои картины зреют во мне по десять лет.
Беседовал Владимир Желтов
