Культура
Людмила Чурсина: «Театр уже сам по себе – политика»
15 май
О Людмиле Чурсиной мечтали едва ли не все мужчины Советского Союза. После фильмов «Когда деревья были большими», «Донская повесть», «Туманность Андромеды», «Щит и меч», «Журавушка» ей приходили тысячи писем со всех уголков огромной страны. Заводила еще со школьных лет, Чурсина ездила на БАМ и в Афганистан, четыре года была замужем за сыном Юрия Андропова… На днях на Малой сцене БДТ прошел легендарный спектакль с участием московской актрисы – «Супруги Каренины». После выступления со знаменитой артисткой удалось побеседовать корреспонденту «НВ».
– Людмила Алексеевна, скажите, выступая на сцене, вы чувствуете, что петербургская публика особая? Сохранилось ли это сейчас?
– Конечно. Хотя когда мы играли спектакль в Театральной гостиной Центрального дома актера в Березниках, там тоже был полный зал, да побольше. И за весь спектакль не раздалось ни малейшего шороха. Но ленинградская публика, конечно, отличается – тем, что она подготовленная. Сегодня зрители уже устали от всяких шоу, от этой мешанины. Люди хотят слышать глубокие тексты. Тем более что в нашем спектакле «Супруги Каренины» звучит текст Толстого, тем более что его так замечательно читает мой партнер Изиль Заблудовский. А тема вечная – тема семьи. Вообще в России сейчас объявлен Год семьи, так что, я думаю, мы выступаем очень вовремя. Спектакль играем с удовольствием, точнее, читаем, где-то иногда пытаясь играть. Потому что в первую очередь это замечательный текст. Постановке уже 28 лет, и в общем перед выходом на сцену единственное, о чем я волновалась, – это чтобы влезть в платье.
– Мне показалось, что глубинное понимание, которое чувствуется, когда вы произносите на сцене определенные слова, могло к вам прийти только с опытом. Взять, например, как вы произнесли слово «жизнь»…
– Чем дольше живешь, тем больше начинаешь понимать слово «жизнь», понимать, что оно означает. И просто пробалтывать его не хочется, потому что это великий дар Божий и великий дар родителей. Конечно, у каждого из нас – свой опыт, семейный в том числе. Все это приносишь на алтарь композиции. Хотя Лев Николаевич, конечно, не нуждается ни в каких «подпорках», «поддержках» – он так объемно и подробно описывает все, что чувствует герой, все, что происходит в его душе, как самый гениальный актер не сможет сыграть, просто говоря текст.
– Опыт делает человека мягче, благосклоннее?
– С годами все больше понимаешь, насколько мы несовершенны, насколько важно прощение. И понимание. Потому что все наши беды приходят из-за того, что мы друг друга не понимаем. Мы чего-то хотим от других, советы раздаем ведрами, а сами воспринимаем их каплями. В тексте нашего спектакля все это есть. И вот почему нас с ним до сих пор приглашают и в Музей изобразительных искусств имени Пушкина, и в музей Толстого, и в Московский дом актера. Как говорят, хорошие вина настаиваются. И эта семейная драма в нас настаивается с годами – ее лучше понимаешь и пытаешься донести до зрителя этот симбиоз своего, личного, толстовского и общечеловеческого.
– В сегодняшнем академическом театре ощущается голод по современной пьесе, столь же глубокой, как классика, или ему достаточно классики?
– Классика на то и классика, что она на все времена. В ней всегда присутствует все происходящее, все сегодняшние ситуации – не важно, что костюмы старинные, мебель, внешний антураж. Есть ли глубокие современные пьесы? Я в общем-то не смогу ответить, потому что не так хорошо знакома с современной драматургией. Наверняка есть авторы, которые задумываются, пытаются выразить свои размышления. Но сегодня же актерам некогда над ними подумать – тексты учить надо. А для них это большая проблема. Я сама снималась в нескольких сериалах и знаю, что перед съемкой дают 20 страниц текста – и их надо быстренько проглядеть. Завтра съемки закончатся, и я даже не вспомню, что вчера говорила и про что. Глубокий текст требует подготовки, удивительно бережного и точного прочтения, произнесения. Захотят ли актеры этим заниматься… Хотя в культурную жизнь уже начинают возвращаться и творческие встречи, и поэтические вечера, и наполненные прекрасным текстом спектакли. Другое дело, что в современной пьесе обязательно присутствуют матерные слова, сюжеты, не столь выдержанные и не столь пропитанные культурой. Сегодня если и рассказывают о семейных драмах, то на уровне разборок на кухне. Толстой же обязывает к сдержанности – в поведении, во всем. Его герои – это люди определенного воспитания, определенного положения в обществе. А драмы случаются всегда – они просто по-другому проходят, без толстовского милосердия, без желания понять, без той жертвенности, какая была у него. Пиф-паф – разбежались и все. Но отношения людей, тем более семьи, – это очень сложная, тонкая, хрупкая вещь. С ней надо осторожно обращаться и в жизни, и тем более в театре, на сцене.
– Сегодня актеру в театре тяжелее объединить зрителя какой-то общей идеей, чем раньше, когда вы выступали на БАМе, и люди мечтали о чем-то одном?
– Естественно. Наше общество больно. В нем есть недосягаемая элита, есть очень тоненькая прослойка, которую даже не назвать средним классом, – скорее это люди, которые пытаются им быть, – и есть те, кто просто выживает. Конечно, говорят, что гусь свинье не товарищ, но все-таки в каждом есть стремление быть счастливым, быть здоровым, есть желание, чтобы его понимали, слышали, слушали. Поэтому я думаю, что в любой аудитории, даже самой разнообразной, разношерстной, можно найти тему, которая объединит людей. Публика разношерстна по внешнему признаку – богатство, престиж, который сегодня на первом месте, потребительское начало человека... Но как бы ни менялась жизнь, сколько бы ни проходило столетий, все равно, пока эпиграфом судьбы человека будет «духовной жаждою томим», – мы останемся людьми. И нас можно будет объединить какими-то чувствами, мыслями, достучаться до каждой души тонким к ней отношением, найти мысль, тот камертон, который всем будет понятен, свойственен – и настроить по нему человеческие души. Если это, конечно, не полностью деградировавшие люди.
– О деградации – но в плане современной культуры. Вы были самой молодой, кому дали звание народной артистки СССР. Как вы считаете, сегодня артисту в России проще получить звание народного, чем это было в советские времена?
– Сегодня вообще звания – это приятно, но не более. Они ничего не гарантируют, ничего не увеличивают – ни пенсию, ни прочие льготы. Это просто приятное ощущение, что ты оценен. Всегда есть раскрученные артисты, как сейчас говорят, медийные. Некоторые народные артисты России, народные артисты СССР сегодня не медийны, потому что не вписываются в нынешнюю эстрадно-театральную карусель, потому что не нашли себя в этом.
– Читала, что у вас есть премия КГБ СССР…
– Ее мне дали после того, как я снялась в фильме «Досье человека в «мерседесе». Вообще раньше много премий давали. Да и сейчас тоже дают – и премии МВД и ФСБ... Сейчас встань – тебя будут награждать, награждать... Если человек популярен, медиен, симпатичен сам по себе, если он вообще нормальный человек – ему дают и дают. Что ж, пускай вешают.
– А для вас это звание…
– Ни-че-го. Дали – и дали.
– В советское время, когда вы были женой сына Андропова, вас в прессе часто просили высказываться об общественно-политической ситуации в стране. Как вы считаете, сегодня ситуация налаживается?
– Политика – дама сложная и подчас нечистоплотная. Поэтому она меня меньше всего сейчас интересует. Я живу своей жизнью: репетирую, играю, учу. У меня семья, близкие, друзья – в общем, что там с этой политикой происходит, я не знаю. Не читаю газет, не слежу за всеми этими заседаниями…
– А театр может быть аполитичным?
– Театр уже сам по себе – политика. Человеческая политика добра и зла, политика нравственности, политика, которая, как витамин для человеческой души, является для нее полезной и необходимой.
Беседовала Алина Циопа
– Людмила Алексеевна, скажите, выступая на сцене, вы чувствуете, что петербургская публика особая? Сохранилось ли это сейчас?
– Конечно. Хотя когда мы играли спектакль в Театральной гостиной Центрального дома актера в Березниках, там тоже был полный зал, да побольше. И за весь спектакль не раздалось ни малейшего шороха. Но ленинградская публика, конечно, отличается – тем, что она подготовленная. Сегодня зрители уже устали от всяких шоу, от этой мешанины. Люди хотят слышать глубокие тексты. Тем более что в нашем спектакле «Супруги Каренины» звучит текст Толстого, тем более что его так замечательно читает мой партнер Изиль Заблудовский. А тема вечная – тема семьи. Вообще в России сейчас объявлен Год семьи, так что, я думаю, мы выступаем очень вовремя. Спектакль играем с удовольствием, точнее, читаем, где-то иногда пытаясь играть. Потому что в первую очередь это замечательный текст. Постановке уже 28 лет, и в общем перед выходом на сцену единственное, о чем я волновалась, – это чтобы влезть в платье.
– Мне показалось, что глубинное понимание, которое чувствуется, когда вы произносите на сцене определенные слова, могло к вам прийти только с опытом. Взять, например, как вы произнесли слово «жизнь»…
– Чем дольше живешь, тем больше начинаешь понимать слово «жизнь», понимать, что оно означает. И просто пробалтывать его не хочется, потому что это великий дар Божий и великий дар родителей. Конечно, у каждого из нас – свой опыт, семейный в том числе. Все это приносишь на алтарь композиции. Хотя Лев Николаевич, конечно, не нуждается ни в каких «подпорках», «поддержках» – он так объемно и подробно описывает все, что чувствует герой, все, что происходит в его душе, как самый гениальный актер не сможет сыграть, просто говоря текст.
– Опыт делает человека мягче, благосклоннее?
– С годами все больше понимаешь, насколько мы несовершенны, насколько важно прощение. И понимание. Потому что все наши беды приходят из-за того, что мы друг друга не понимаем. Мы чего-то хотим от других, советы раздаем ведрами, а сами воспринимаем их каплями. В тексте нашего спектакля все это есть. И вот почему нас с ним до сих пор приглашают и в Музей изобразительных искусств имени Пушкина, и в музей Толстого, и в Московский дом актера. Как говорят, хорошие вина настаиваются. И эта семейная драма в нас настаивается с годами – ее лучше понимаешь и пытаешься донести до зрителя этот симбиоз своего, личного, толстовского и общечеловеческого.
– В сегодняшнем академическом театре ощущается голод по современной пьесе, столь же глубокой, как классика, или ему достаточно классики?
– Классика на то и классика, что она на все времена. В ней всегда присутствует все происходящее, все сегодняшние ситуации – не важно, что костюмы старинные, мебель, внешний антураж. Есть ли глубокие современные пьесы? Я в общем-то не смогу ответить, потому что не так хорошо знакома с современной драматургией. Наверняка есть авторы, которые задумываются, пытаются выразить свои размышления. Но сегодня же актерам некогда над ними подумать – тексты учить надо. А для них это большая проблема. Я сама снималась в нескольких сериалах и знаю, что перед съемкой дают 20 страниц текста – и их надо быстренько проглядеть. Завтра съемки закончатся, и я даже не вспомню, что вчера говорила и про что. Глубокий текст требует подготовки, удивительно бережного и точного прочтения, произнесения. Захотят ли актеры этим заниматься… Хотя в культурную жизнь уже начинают возвращаться и творческие встречи, и поэтические вечера, и наполненные прекрасным текстом спектакли. Другое дело, что в современной пьесе обязательно присутствуют матерные слова, сюжеты, не столь выдержанные и не столь пропитанные культурой. Сегодня если и рассказывают о семейных драмах, то на уровне разборок на кухне. Толстой же обязывает к сдержанности – в поведении, во всем. Его герои – это люди определенного воспитания, определенного положения в обществе. А драмы случаются всегда – они просто по-другому проходят, без толстовского милосердия, без желания понять, без той жертвенности, какая была у него. Пиф-паф – разбежались и все. Но отношения людей, тем более семьи, – это очень сложная, тонкая, хрупкая вещь. С ней надо осторожно обращаться и в жизни, и тем более в театре, на сцене.
– Сегодня актеру в театре тяжелее объединить зрителя какой-то общей идеей, чем раньше, когда вы выступали на БАМе, и люди мечтали о чем-то одном?
– Естественно. Наше общество больно. В нем есть недосягаемая элита, есть очень тоненькая прослойка, которую даже не назвать средним классом, – скорее это люди, которые пытаются им быть, – и есть те, кто просто выживает. Конечно, говорят, что гусь свинье не товарищ, но все-таки в каждом есть стремление быть счастливым, быть здоровым, есть желание, чтобы его понимали, слышали, слушали. Поэтому я думаю, что в любой аудитории, даже самой разнообразной, разношерстной, можно найти тему, которая объединит людей. Публика разношерстна по внешнему признаку – богатство, престиж, который сегодня на первом месте, потребительское начало человека... Но как бы ни менялась жизнь, сколько бы ни проходило столетий, все равно, пока эпиграфом судьбы человека будет «духовной жаждою томим», – мы останемся людьми. И нас можно будет объединить какими-то чувствами, мыслями, достучаться до каждой души тонким к ней отношением, найти мысль, тот камертон, который всем будет понятен, свойственен – и настроить по нему человеческие души. Если это, конечно, не полностью деградировавшие люди.
– О деградации – но в плане современной культуры. Вы были самой молодой, кому дали звание народной артистки СССР. Как вы считаете, сегодня артисту в России проще получить звание народного, чем это было в советские времена?
– Сегодня вообще звания – это приятно, но не более. Они ничего не гарантируют, ничего не увеличивают – ни пенсию, ни прочие льготы. Это просто приятное ощущение, что ты оценен. Всегда есть раскрученные артисты, как сейчас говорят, медийные. Некоторые народные артисты России, народные артисты СССР сегодня не медийны, потому что не вписываются в нынешнюю эстрадно-театральную карусель, потому что не нашли себя в этом.
– Читала, что у вас есть премия КГБ СССР…
– Ее мне дали после того, как я снялась в фильме «Досье человека в «мерседесе». Вообще раньше много премий давали. Да и сейчас тоже дают – и премии МВД и ФСБ... Сейчас встань – тебя будут награждать, награждать... Если человек популярен, медиен, симпатичен сам по себе, если он вообще нормальный человек – ему дают и дают. Что ж, пускай вешают.
– А для вас это звание…
– Ни-че-го. Дали – и дали.
– В советское время, когда вы были женой сына Андропова, вас в прессе часто просили высказываться об общественно-политической ситуации в стране. Как вы считаете, сегодня ситуация налаживается?
– Политика – дама сложная и подчас нечистоплотная. Поэтому она меня меньше всего сейчас интересует. Я живу своей жизнью: репетирую, играю, учу. У меня семья, близкие, друзья – в общем, что там с этой политикой происходит, я не знаю. Не читаю газет, не слежу за всеми этими заседаниями…
– А театр может быть аполитичным?
– Театр уже сам по себе – политика. Человеческая политика добра и зла, политика нравственности, политика, которая, как витамин для человеческой души, является для нее полезной и необходимой.
Беседовала Алина Циопа
