Культура
Глеб Горбовский: «Поэзия сильнее любой власти! Кроме Божьей»
25 июня
«Нужна ли сегодня поэзия? Чем и как живут современные поэты? Сохранится ли традиция выражать мысли и чувства особым рифмованным образом?» – эти вопросы, интересующие многих читателей «НВ», мы давно собирались обсудить в нашем клубе. А тут подоспел повод – поэту Глебу Горбовскому вручена новая Пушкинская премия. Вместе с признанным мэтром своими соображениями делится поэт следующего литературного поколения – Владимир Шемшученко. В беседе также принимают участие: главный редактор «НВ» Михаил Иванов, итальянский журналист, обозреватель «НВ» Марио Корти и корреспондент отдела культуры Алина Циопа.
Владимир Шемшученко – поэт, публицист, главный редактор журнала «Всерусскiй Соборъ» и газеты «Небесный всадник». Родился в 1956 году. Автор нескольких стихотворных сборников. Лауреат всероссийских литературных премий, в том числе имени Н. Гумилева, А. Проко-фьева и «Хрустальной розы» Виктора Розова. Собственный корреспондент «Литературной газеты» в Санкт-Петербурге.
Ведущий – писатель Дмитрий Каралис
Дмитрий Каралис: Дорогой Глеб Яковлевич, вам присуждена «Пушкинская премия». Позвольте поздравить вас с этой заслуженной наградой от имени читателей нашей газеты и всех поклонников вашего таланта! Как прошла церемония вручения?
Глеб Горбовский: Спасибо за поздравления. Дело было в Пушкинском музее в Москве. Вручал премию Андрей Битов, сказал теплые слова. Я прочел два стихотворения, одно из них такое: «Если выстоять нужно, как в окопе, – в судьбе,//У России есть Пушкин, говорил я себе.//Чуть подтаяли силы – не ропщу, не корю...//Пушкин есть у России, как молитву творю.//Есть и правда, и сила на российской земле,//Коль такие светила загорались во мгле».
Михаил Иванов: Глеб Яковлевич, как вы думаете – будет жить поэзия в современной России?
Глеб Горбовский: Я много думал на эту тему и пришел к выводу: поэзия бессмертна. И спорить не о чем. Это самостоятельная область жизни человечества. Что ни делай с человеком, люди все равно будут тянуться к этой особой ветви жизни. Потому что поэзия позволяет человеку сказать свое собственное, выстраданное. Хоть подпольно, хоть в микрофон. К сожалению, в наше жесткое коммерческое время в первую очередь вымирают любители поэзии – люди с тонким пониманием мира, доброй красивой душой...
Михаил Иванов: Я слышал, что в английском языке, поскольку стихов написано великое множество и рифмы, по сути, стерлись, стали банальными, поэты перешли на белый стих. У нас может произойти нечто подобное?
Глеб Горбовский: Может, но не скоро. В России столько словотворений и столпотворений, что новые рифмы не иссякнут. Ясно, что наша поэзия значительно моложе англоязычной, и тут наша культура – не фигура. Но наш язык – это гуща другого помеса, свежие рифмы еще долго будут в ходу.
Марио Корти: Весь поэтический мир – не только англоязычный – давно ушел в белый стих. Только русский еще держится.
Глеб Горбовский: Ну и что? А вы можете в двух словах объяснить, в чем прелесть белого стиха? Не русского, а вообще.
Марио Корти: Не могу, я просто констатирую факт. Кстати, как вы относитесь к концепции, что писатель – поэт или прозаик – лишь проводник между Богом и людьми? Они пишут то, что им диктуют свыше.
Глеб Горбовский: Я много размышлял об этом. Это полная туфта. Так хочется думать и поэту, и прозаику. И даже злобный критик, сам не написавший ни единой поэтической строчки, хочет думать, что разносные рецензии ему продиктованы свыше. Нет, поэт – никакой не пророк, и никто ему сверху ничего не диктует. Это человек, наделенный удивительными способностями забывать о реальной жизни, о своем благополучии и описывать лишь то, что его в данный момент взволновало, о чем он размышляет.
Дмитрий Каралис: Прошлым летом в Комарово вы написали сто пятьдесят стихотворений...
Глеб Горбовский: Может, и больше. И в этом году много написал. Одно даже хорошее.
Михаил Иванов: А были у вас моменты, когда хотелось себя поздравить, воскликнуть вслед за Пушкиным: «Ай да Горбовский, ай да сукин сын!»
Глеб Горбовский: Я всегда скромно относился к своим поэтическим результатам, всегда приблизительно знал, что получится. Пушкин восклицал – он барин, а я из другой лепнины, попроще... Кстати, вот Владимир Шемшученко – наш чудесный поэт, российский.
Владимир Шемшученко: Спасибо, Глеб Яковлевич, вы для меня первый поэт в Петербурге. И для меня большая честь, что вы написали предисловия к двум моим поэтическим книгам. А мне хотелось бы услышать от Глеба Яковлевича, написавшего много стихов о Петербурге, как он относится к стремительному изменению облика нашего города?
Глеб Горбовский: Не готов рассуждать на эту тему. Скажу только, что, когда смотришь по телевизору или едешь по городу на такси, – красиво, чистенько. Я не верю, что будут корчить и ломать любимый город, о который мы лбом бились, как в молитвах о крест, – этого не будет! Это пройдет. Пусть город прирастает окраинами – оставьте сказки мира неприкасаемыми. Их не так много, и Питер в их числе.
Дмитрий Каралис: Одно время вы были особенно неудобным для власти человеком?
Глеб Горбовский: Это так. Я раздражал власть, которая «курировала» поэзию. Мне стыдно об этом говорить. Меня сто пять раз вызывали в Большой дом на Литейном.
Дмитрий Каралис: Вы выступали против власти?
Глеб Горбовский: Я мешал власти как личность.
Дмитрий Каралис: Ходит легенда, что в свое время вы создали клуб трезвенников для писателей, завязавших с выпивкой, – «КГГ» – Клуб Глеба Горбовского. И собирались в Доме творчества в Комарово на посиделки, где вы вели разъяснительную работу, уберегали коллег от наущений дьявола, рассказывали о преимуществах трезвого образа жизни, читали стихи...
Глеб Горбовский: Это легенда. Одно могу сказать твердо: 10 марта 1971 года я дал клятву и жене, и врачу – больше пить не буду. И не пил 19 лет и 8 месяцев. Я запил, когда началась перестройка. Я не выдержал.
Алина Циопа: Вы так тяжело пережили распад Советского Союза?
Глеб Горбовский: Да, меня вышибло из трезвой колеи. А вообще, Горбачев – удивительная личность. Его сейчас заплевали – не нравится. Поставь нас на его место – что бы мы наделали? – никто не знает. Но его подвел запрет на водку, питие. Сказать нашему народу: «Сухой закон!» – немыслимо. Ставропольский чудак...
Дмитрий Каралис: Вы один из немногих людей, которому удалось успешно бежать из детской колонии и больше туда не возвращаться. Это феноменально.
Глеб Горбовский: Ничего феноменального. Тогда бегали все, у кого были силы и хватало духа. В 1948 году я был в детской воспитательно-трудовой колонии в городе Марксе, в Поволжье. Сбежал, скитался. В глухой костромской деревне Жилино близ Кинешмы встретился с отцом, вернувшимся из лагерей и работавшим учителем русского языка и литературы. Отца посадили в тридцать восьмом на восемь лет – он считал, что Блок больший поэт, чем пролетарский поэт Маяковский, да еще двойку не тому поставил – враг народа! Отец спас меня, выхлопотал мне свободу, взял на поруки, заставил учиться, мы с ним за год прошли сразу четыре класса. Он из волчонка, босяка, потерявшегося в сорок первом и скитавшегося по стране, старался сделать цивилизованного человека. Я закончил восемь классов, пошел в армию, потом – полиграфический техникум, потом – экспедиции: Сахалин, Камчатка, Якутия, Средняя Азия. Вернулся в родной Ленинград, окунулся в мир молодых поэтов – занимался в ЛИТО «Голос юности» у Давида Дара, в Горном институте у Глеба Семенова вместе с Агеевым, Битовым, Британишским, Городницким, Кушнером... Мы учились писать, «очищать стихи от парши и коросты», «оставляя себе глубинцу».
Дмитрий Каралис: Бесспорно, что Глеб Горбовский стоит в петербургской поэзии отдельным гранитным монументом. Как образно выразился Евгений Евтушенко в антологии русской поэзии «Строфы века», вы, мятежник из коммуналки, ночами читали ненапечатанные стихи с пьедесталов памятников, раздирая рубаху так, что пуговицы летели в бронзовых, позорно признанных гениев...
Глеб Горбовский: Ерунда. Я массе людей не знаком: «Глеб Горбовский – а кто это такой?» Когда узнают про мои юношеские стишки – «Сижу на нарах, как король на именинах...» или «Когда качаются фонарики ночные», то улыбаются...
Дмитрий Каралис: Глеб Яковлевич, вас знают не только по этим озорным песенкам. Но то, что вас долгие годы замалчивали, это факт. Известно: чем ярче, доступнее для понимания стихи, тем больше у них даже не критиков, а умолчателей. И чем жиже поэтическая заумь, тем больше толкователей таких стихов. Какое-то время сочный и ясный стих Горбовского заглушали глубокомысленные завывания официальных коллег по цеху, и вы значительное время оставались в тени.
Владимир Шемшученко: Многие люди мешают просто тем, что они живут. Никто об этом не говорит, но многие знают: есть Глеб Горбовский. И примеряют на себя его пиджачок – а пиджачок Горбовского им великоват. И поэтому действуют по схеме: задвинуть и молчать, как будто его нет. А он все равно есть!
Дмитрий Каралис: Володя, а каков у вас побудительный мотив? Беретесь ли вы за стихи из принципа «гнев рождает поэта», или вам просто нравится высекать новые смыслы из слов? Что вами движет?
Глеб Горбовский: Им движет его душа. Она неповторима.
Владимир Шемшученко: Я не пишу по принципу: вот сейчас сяду за стол и начну писать стихи. Без меня достаточно тех, кто специально пишет стихи. Если Бог не вложил поэзию в сердце, ее взять неоткуда. И в определенный момент, когда ты можешь быть весьма далек от письменного стола, что-то вступает в душу, преломляется и выплескивается в слова.
Дмитрий Каралис: Володя, а как вы ответите на вопрос, кому сегодня нужна поэзия?
Владимир Шемшученко: В основном откликаются на поэзию женщины, как существа более тонко организованные. Они сразу чувствуют, если ты сфальшивил, сказал что-то не то. Рассуждать, что поэзия в наше время может быть не нужна, – нелепость. По словарю Ожегова, поэзия – это прекрасное, возвышенное и только потом – стихотворчество. Никто не может отменить прекрасное. Выступать со стихами приходится достаточно много, зачастую перед простым народом. А народ по своей природе чистосердечен и эмоционален. Если ему нравится, он принимает не ушами, а сердцем, и тут же выдает ответную реакцию. Такого отклика не найдешь в среде творческой интеллигенции, где каждый хочет показать свою образованность. Вот Глеб Горбовский прочитал четыре стихотворения в незнакомой аудитории, и его бросились обнимать-целовать! Утверждать, что поэзия не нужна, могут только люди недалекие или те, кто хочет окончательно угробить русскую литературу
Дмитрий Каралис: В народе, в широкой аудитории душевное слово воспримут. Но есть еще круг профессиональных ценителей поэзии – литературоведы, стиховеды... Они берутся утверждать, что хорошо, что плохо.
Владимир Шемшученко: Тут дело в другом. Все всегда регулирует власть. Она выставляла определенных поэтов и давала возможность собирать стадионы.
Глеб Горбовский: Власть... Что есть власть? Я вкусил и немецкой оккупационной власти, и советской, и лагерной, и нынешней. Любая земная власть – дело хрупкое, временное, а Божья власть – вечная, ее не обманешь, не проведешь, взятку не дашь, по блату в рай не попадешь... Земная власть не может заставить любить или не любить поэзию. Поэзия сильнее любой власти! Кроме Божьей...
Владимир Шемшученко: Разрешали собирать стадионы потому, что это было неопасно. Где сейчас по телевизору Горбовский? Весь вопрос, кого ты хочешь воспитать? Если потребителя – будет тебе Губерман со своими «гариками», новые русские бабки, новые дедки... А нынешний телевизор во сто крат мощнее тогдашних стадионов. А если власть хочет воспитать патриота России – будут другие, в том числе Глеб Горбовский, его стихи, от которых у человека появляются силы жить. Сейчас государство дает деньги на проведение биеннале, и на товарища Губермана, и на всю прочую ерунду. Это своего рода социальный заказ.
Дмитрий Каралис: Но нельзя заставить народ кого-то полюбить.
Владимир Шемшученко: Нельзя. Но из года в год идет накачка молодежи, выросли новые поколения, которые спрашивают: «А где вы, поэты? Вон – они в телевизоре – поэты, а вы – отстой». Рубальская не вылезает из телевизора – великий поэт, как говорится, современности.
В нашей культуре могло быть и хуже: в живописи – сплошной «черный квадрат», на сценах – театр Мейерхольда, а в школах учили бы похабные стихи Баркова, допустим. А Пушкин, которого хотели сбросить с корабля современности, был бы – тьфу! – буржуазный поэт, писавший о салонных страстях и не отразивший жизнь простого крестьянина. Так и в наши телевизионные дни любые бойкие ребята, стремящиеся привлечь к себе любимым внимание, могут навести тень на любой плетень... В том числе поэтический.
Глеб Горбовский: Кто им позволит? Талантливой молодежи в нашей стране хватает! Недавно мы с Александром Кушнером вручали литературные премии имени Николая Заболоцкого и Анны Ахматовой – мне очень понравились стихи молодых поэтов, они трогали душу...
Дмитрий Каралис: Ну что же, вырисовывается симпатичная для нашей поэзии перспектива. Как сказал Глеб Горбовский, поэзия вечна и сильнее всякой власти. Весь мир переходит на белый стих, но русская поэзия держится традиционного рифмованного пути. Талантливой молодежи в достатке. Есть прекрасные образцы поэзии, есть великие учителя... Осталось сохранить любителей поэзии и с детства научить человека видеть в мире прекрасное и величественное...
Владимир Шемшученко – поэт, публицист, главный редактор журнала «Всерусскiй Соборъ» и газеты «Небесный всадник». Родился в 1956 году. Автор нескольких стихотворных сборников. Лауреат всероссийских литературных премий, в том числе имени Н. Гумилева, А. Проко-фьева и «Хрустальной розы» Виктора Розова. Собственный корреспондент «Литературной газеты» в Санкт-Петербурге.
Ведущий – писатель Дмитрий Каралис
Дмитрий Каралис: Дорогой Глеб Яковлевич, вам присуждена «Пушкинская премия». Позвольте поздравить вас с этой заслуженной наградой от имени читателей нашей газеты и всех поклонников вашего таланта! Как прошла церемония вручения?
Глеб Горбовский: Спасибо за поздравления. Дело было в Пушкинском музее в Москве. Вручал премию Андрей Битов, сказал теплые слова. Я прочел два стихотворения, одно из них такое: «Если выстоять нужно, как в окопе, – в судьбе,//У России есть Пушкин, говорил я себе.//Чуть подтаяли силы – не ропщу, не корю...//Пушкин есть у России, как молитву творю.//Есть и правда, и сила на российской земле,//Коль такие светила загорались во мгле».
Михаил Иванов: Глеб Яковлевич, как вы думаете – будет жить поэзия в современной России?
Глеб Горбовский: Я много думал на эту тему и пришел к выводу: поэзия бессмертна. И спорить не о чем. Это самостоятельная область жизни человечества. Что ни делай с человеком, люди все равно будут тянуться к этой особой ветви жизни. Потому что поэзия позволяет человеку сказать свое собственное, выстраданное. Хоть подпольно, хоть в микрофон. К сожалению, в наше жесткое коммерческое время в первую очередь вымирают любители поэзии – люди с тонким пониманием мира, доброй красивой душой...
Михаил Иванов: Я слышал, что в английском языке, поскольку стихов написано великое множество и рифмы, по сути, стерлись, стали банальными, поэты перешли на белый стих. У нас может произойти нечто подобное?
Глеб Горбовский: Может, но не скоро. В России столько словотворений и столпотворений, что новые рифмы не иссякнут. Ясно, что наша поэзия значительно моложе англоязычной, и тут наша культура – не фигура. Но наш язык – это гуща другого помеса, свежие рифмы еще долго будут в ходу.
Марио Корти: Весь поэтический мир – не только англоязычный – давно ушел в белый стих. Только русский еще держится.
Глеб Горбовский: Ну и что? А вы можете в двух словах объяснить, в чем прелесть белого стиха? Не русского, а вообще.
Марио Корти: Не могу, я просто констатирую факт. Кстати, как вы относитесь к концепции, что писатель – поэт или прозаик – лишь проводник между Богом и людьми? Они пишут то, что им диктуют свыше.
Глеб Горбовский: Я много размышлял об этом. Это полная туфта. Так хочется думать и поэту, и прозаику. И даже злобный критик, сам не написавший ни единой поэтической строчки, хочет думать, что разносные рецензии ему продиктованы свыше. Нет, поэт – никакой не пророк, и никто ему сверху ничего не диктует. Это человек, наделенный удивительными способностями забывать о реальной жизни, о своем благополучии и описывать лишь то, что его в данный момент взволновало, о чем он размышляет.
Дмитрий Каралис: Прошлым летом в Комарово вы написали сто пятьдесят стихотворений...
Глеб Горбовский: Может, и больше. И в этом году много написал. Одно даже хорошее.
Михаил Иванов: А были у вас моменты, когда хотелось себя поздравить, воскликнуть вслед за Пушкиным: «Ай да Горбовский, ай да сукин сын!»
Глеб Горбовский: Я всегда скромно относился к своим поэтическим результатам, всегда приблизительно знал, что получится. Пушкин восклицал – он барин, а я из другой лепнины, попроще... Кстати, вот Владимир Шемшученко – наш чудесный поэт, российский.
Владимир Шемшученко: Спасибо, Глеб Яковлевич, вы для меня первый поэт в Петербурге. И для меня большая честь, что вы написали предисловия к двум моим поэтическим книгам. А мне хотелось бы услышать от Глеба Яковлевича, написавшего много стихов о Петербурге, как он относится к стремительному изменению облика нашего города?
Глеб Горбовский: Не готов рассуждать на эту тему. Скажу только, что, когда смотришь по телевизору или едешь по городу на такси, – красиво, чистенько. Я не верю, что будут корчить и ломать любимый город, о который мы лбом бились, как в молитвах о крест, – этого не будет! Это пройдет. Пусть город прирастает окраинами – оставьте сказки мира неприкасаемыми. Их не так много, и Питер в их числе.
Дмитрий Каралис: Одно время вы были особенно неудобным для власти человеком?
Глеб Горбовский: Это так. Я раздражал власть, которая «курировала» поэзию. Мне стыдно об этом говорить. Меня сто пять раз вызывали в Большой дом на Литейном.
Дмитрий Каралис: Вы выступали против власти?
Глеб Горбовский: Я мешал власти как личность.
Дмитрий Каралис: Ходит легенда, что в свое время вы создали клуб трезвенников для писателей, завязавших с выпивкой, – «КГГ» – Клуб Глеба Горбовского. И собирались в Доме творчества в Комарово на посиделки, где вы вели разъяснительную работу, уберегали коллег от наущений дьявола, рассказывали о преимуществах трезвого образа жизни, читали стихи...
Глеб Горбовский: Это легенда. Одно могу сказать твердо: 10 марта 1971 года я дал клятву и жене, и врачу – больше пить не буду. И не пил 19 лет и 8 месяцев. Я запил, когда началась перестройка. Я не выдержал.
Алина Циопа: Вы так тяжело пережили распад Советского Союза?
Глеб Горбовский: Да, меня вышибло из трезвой колеи. А вообще, Горбачев – удивительная личность. Его сейчас заплевали – не нравится. Поставь нас на его место – что бы мы наделали? – никто не знает. Но его подвел запрет на водку, питие. Сказать нашему народу: «Сухой закон!» – немыслимо. Ставропольский чудак...
Дмитрий Каралис: Вы один из немногих людей, которому удалось успешно бежать из детской колонии и больше туда не возвращаться. Это феноменально.
Глеб Горбовский: Ничего феноменального. Тогда бегали все, у кого были силы и хватало духа. В 1948 году я был в детской воспитательно-трудовой колонии в городе Марксе, в Поволжье. Сбежал, скитался. В глухой костромской деревне Жилино близ Кинешмы встретился с отцом, вернувшимся из лагерей и работавшим учителем русского языка и литературы. Отца посадили в тридцать восьмом на восемь лет – он считал, что Блок больший поэт, чем пролетарский поэт Маяковский, да еще двойку не тому поставил – враг народа! Отец спас меня, выхлопотал мне свободу, взял на поруки, заставил учиться, мы с ним за год прошли сразу четыре класса. Он из волчонка, босяка, потерявшегося в сорок первом и скитавшегося по стране, старался сделать цивилизованного человека. Я закончил восемь классов, пошел в армию, потом – полиграфический техникум, потом – экспедиции: Сахалин, Камчатка, Якутия, Средняя Азия. Вернулся в родной Ленинград, окунулся в мир молодых поэтов – занимался в ЛИТО «Голос юности» у Давида Дара, в Горном институте у Глеба Семенова вместе с Агеевым, Битовым, Британишским, Городницким, Кушнером... Мы учились писать, «очищать стихи от парши и коросты», «оставляя себе глубинцу».
Дмитрий Каралис: Бесспорно, что Глеб Горбовский стоит в петербургской поэзии отдельным гранитным монументом. Как образно выразился Евгений Евтушенко в антологии русской поэзии «Строфы века», вы, мятежник из коммуналки, ночами читали ненапечатанные стихи с пьедесталов памятников, раздирая рубаху так, что пуговицы летели в бронзовых, позорно признанных гениев...
Глеб Горбовский: Ерунда. Я массе людей не знаком: «Глеб Горбовский – а кто это такой?» Когда узнают про мои юношеские стишки – «Сижу на нарах, как король на именинах...» или «Когда качаются фонарики ночные», то улыбаются...
Дмитрий Каралис: Глеб Яковлевич, вас знают не только по этим озорным песенкам. Но то, что вас долгие годы замалчивали, это факт. Известно: чем ярче, доступнее для понимания стихи, тем больше у них даже не критиков, а умолчателей. И чем жиже поэтическая заумь, тем больше толкователей таких стихов. Какое-то время сочный и ясный стих Горбовского заглушали глубокомысленные завывания официальных коллег по цеху, и вы значительное время оставались в тени.
Владимир Шемшученко: Многие люди мешают просто тем, что они живут. Никто об этом не говорит, но многие знают: есть Глеб Горбовский. И примеряют на себя его пиджачок – а пиджачок Горбовского им великоват. И поэтому действуют по схеме: задвинуть и молчать, как будто его нет. А он все равно есть!
Дмитрий Каралис: Володя, а каков у вас побудительный мотив? Беретесь ли вы за стихи из принципа «гнев рождает поэта», или вам просто нравится высекать новые смыслы из слов? Что вами движет?
Глеб Горбовский: Им движет его душа. Она неповторима.
Владимир Шемшученко: Я не пишу по принципу: вот сейчас сяду за стол и начну писать стихи. Без меня достаточно тех, кто специально пишет стихи. Если Бог не вложил поэзию в сердце, ее взять неоткуда. И в определенный момент, когда ты можешь быть весьма далек от письменного стола, что-то вступает в душу, преломляется и выплескивается в слова.
Дмитрий Каралис: Володя, а как вы ответите на вопрос, кому сегодня нужна поэзия?
Владимир Шемшученко: В основном откликаются на поэзию женщины, как существа более тонко организованные. Они сразу чувствуют, если ты сфальшивил, сказал что-то не то. Рассуждать, что поэзия в наше время может быть не нужна, – нелепость. По словарю Ожегова, поэзия – это прекрасное, возвышенное и только потом – стихотворчество. Никто не может отменить прекрасное. Выступать со стихами приходится достаточно много, зачастую перед простым народом. А народ по своей природе чистосердечен и эмоционален. Если ему нравится, он принимает не ушами, а сердцем, и тут же выдает ответную реакцию. Такого отклика не найдешь в среде творческой интеллигенции, где каждый хочет показать свою образованность. Вот Глеб Горбовский прочитал четыре стихотворения в незнакомой аудитории, и его бросились обнимать-целовать! Утверждать, что поэзия не нужна, могут только люди недалекие или те, кто хочет окончательно угробить русскую литературу
Дмитрий Каралис: В народе, в широкой аудитории душевное слово воспримут. Но есть еще круг профессиональных ценителей поэзии – литературоведы, стиховеды... Они берутся утверждать, что хорошо, что плохо.
Владимир Шемшученко: Тут дело в другом. Все всегда регулирует власть. Она выставляла определенных поэтов и давала возможность собирать стадионы.
Глеб Горбовский: Власть... Что есть власть? Я вкусил и немецкой оккупационной власти, и советской, и лагерной, и нынешней. Любая земная власть – дело хрупкое, временное, а Божья власть – вечная, ее не обманешь, не проведешь, взятку не дашь, по блату в рай не попадешь... Земная власть не может заставить любить или не любить поэзию. Поэзия сильнее любой власти! Кроме Божьей...
Владимир Шемшученко: Разрешали собирать стадионы потому, что это было неопасно. Где сейчас по телевизору Горбовский? Весь вопрос, кого ты хочешь воспитать? Если потребителя – будет тебе Губерман со своими «гариками», новые русские бабки, новые дедки... А нынешний телевизор во сто крат мощнее тогдашних стадионов. А если власть хочет воспитать патриота России – будут другие, в том числе Глеб Горбовский, его стихи, от которых у человека появляются силы жить. Сейчас государство дает деньги на проведение биеннале, и на товарища Губермана, и на всю прочую ерунду. Это своего рода социальный заказ.
Дмитрий Каралис: Но нельзя заставить народ кого-то полюбить.
Владимир Шемшученко: Нельзя. Но из года в год идет накачка молодежи, выросли новые поколения, которые спрашивают: «А где вы, поэты? Вон – они в телевизоре – поэты, а вы – отстой». Рубальская не вылезает из телевизора – великий поэт, как говорится, современности.
В нашей культуре могло быть и хуже: в живописи – сплошной «черный квадрат», на сценах – театр Мейерхольда, а в школах учили бы похабные стихи Баркова, допустим. А Пушкин, которого хотели сбросить с корабля современности, был бы – тьфу! – буржуазный поэт, писавший о салонных страстях и не отразивший жизнь простого крестьянина. Так и в наши телевизионные дни любые бойкие ребята, стремящиеся привлечь к себе любимым внимание, могут навести тень на любой плетень... В том числе поэтический.
Глеб Горбовский: Кто им позволит? Талантливой молодежи в нашей стране хватает! Недавно мы с Александром Кушнером вручали литературные премии имени Николая Заболоцкого и Анны Ахматовой – мне очень понравились стихи молодых поэтов, они трогали душу...
Дмитрий Каралис: Ну что же, вырисовывается симпатичная для нашей поэзии перспектива. Как сказал Глеб Горбовский, поэзия вечна и сильнее всякой власти. Весь мир переходит на белый стих, но русская поэзия держится традиционного рифмованного пути. Талантливой молодежи в достатке. Есть прекрасные образцы поэзии, есть великие учителя... Осталось сохранить любителей поэзии и с детства научить человека видеть в мире прекрасное и величественное...
