Культура
Валерий Кухарешин: «А дрался я сам!»
25 сентября
Народный артист России Валерий Кухарешин – один из самых востребованных петербургских артистов. Служит он в Молодежном театре на Фонтанке, но его постоянно зовут в другие театры совершенно разные режиссеры… При этом Кухарешин активно снимается в кино.
– Валерий Александрович, как относится художественный руководитель театра Семен Спивак к тому, что вы работаете еще и на других площадках? Знаю, Олег Табаков своих актеров или рублем наказывает, или не «пущает на сторону».
– Какой-то устаревший подход. Мой руководитель в этом вопросе более лоялен. Когда-то, да, считалось, если артист играет на чужой сцене – он предатель, перебежчик. В последние годы все стало проще: и режиссеров приглашают в другие театры, и актеры играют повсюду. Я недавно прочитал интервью с Жераром Депардье: артист снимается в год в шести-семи фильмах и параллельно играет в театре. Да, кому-то хочется сосредотачиваться на одной работе. Мне же, как и Депардье, помогает параллельная работа – по-другому тогда смотришь на роль.
– Вам, актеру профессионально состоявшемуся, не обидно, что вы не медийное лицо?
– Я пытаюсь к этому отнестись философски. Сейчас много продюсерского кино, а там хотят порой взять актера или вовсе не актера, с улицы, и сделать из него звезду. Я к этому отношусь немножко по-другому. Считаю, что профессия актера требует определенных знаний, навыков, тренировки. Да, наверное, хотелось бы, чтобы я побольше снимался и меня узнавали на улице. Но все-таки мне грех жаловаться – судьба актерская складывается удачно.
– И все-таки не чересчур ли вы скромны при ваших званиях, ролях, вашем положении в театральной жизни Петербурга? Вы кажетесь совсем не пробивным человеком.
– Я думаю, что эта данность, которая во мне есть, – да, не пробивной, ни через кого не переступлю, не буду роль выпрашивать. Чаще всего людей нежных, скромных, деликатных записывают в неудачники. Они как бы не востребованы временем. Мне кажется, это неправильно. Но я не изменюсь, останусь таким, какой есть. Когда я смотрю, как из всего делается шоу, из смерти человека, как это было с Андрюшей Краско, Сашей Абдуловым, меня это сильно коробит. А если говорить о порядочности, думаю, негодяй вообще не может сыграть хорошего человека. Не может подонок на сцене говорить о высоких чувствах. Или его игра меня не убедит.
– Что вы вкладываете в понятие «артист»?
– Наверное, это каждодневное и каждоминутное обучение. Все, что тебя окружает, – это твой актерский материал. Когда я в Театральном институте учился у прекрасных мастеров – Льва Додина и Аркадия Кацмана, то студенты нашего курса придумывали зачины, вели историю каждого дня. Когда заканчивались занятия, все шли жить нормальной студенческой жизнью, а мы в 51-й аудитории собирались и готовились к завтрашним занятиям. Все смотрели на нас как на сумасшедших. Но что такое зачин? Это сюжет, этюд, который мы разыгрывали на каждом занятии по актерскому мастерству для разогрева.
– Это было ваше желание или ваших деспотичных педагогов?
– Мы тогда были молодые и не очень понимали, для чего это нужно. Конечно, Додин и Кацман это придумывали. Нам хотелось отдохнуть – повыпивать, покуролесить. Но вот ведь говорится – посеешь привычку, пожнешь характер. Прошли годы, и я понял, насколько это было важно – вырабатывалась воля, сосредоточенность на материале, будоражилась фантазия. Думаю, эти качества помогают мне и сегодня.
– Ощущать себя материалом в руках режиссера – это сродни зависимости и порабощению?
– Знаете, для меня нет больше радости чувствовать себя материалом в руках художника. И когда настраиваешься с ним на одну волну и понимаешь, чего он хочет, и все вдруг получается, то испытываешь просто восторг. Есть, например, актеры, которые умеют работать без режиссера – сами нафантазируют себе роль и играют. У меня так не получается. Я однажды самостоятельно пытался поставить моноспектакль «Табу, актер!» – он шел в Доме-музее Достоевского, и я так мучился, а результат был такой невыразительный, и я рад был, когда спектакль сняли.
– Как вы в профессию пришли?
– Может быть, повлиял театральный кружок в школе. И еще я ходил в детский театр при ДК имени Ленсовета. Помню, мы играли там «Кота в сапогах», и у меня была роль Людоеда. Я впервые почувствовал там, что такое сладость игры и что это мое. И вообще меня в школе уже считали артистом, я был такой заводила. Хотя при этом во мне долго еще не изживалась какая-то безумная природная застенчивость. Уже будучи студентом театрального вуза, я не мог раскрепоститься, расслабиться. А если артист внутренне зажат, из него ничего и не полезет. Только благодаря Кацману я сумел преодолеть в себе этот недостаток.
На третьем курсе был такой эпизод – репетировали отрывок из рассказа Тургенева «Конец Чертопханова» – история, где барин женится на цыганке, он ее безумно любит, а у той любовь прошла, и ее тянет назад в табор. Эмоциональная, сложная сцена. Я играю барина, и у меня ничего не получается – ни чувств, ни энергии нет никакой. Помню, прислонился к косяку в 51-й нашей аудитории, и слезы потекли. Другой бы педагог сказал: «Идите, отплачьтесь, потом попробуем еще раз». А Аркадий Иосифович скомандовал: «Ну-ка, Валера, быстро на сцену». В тот момент мое эмоциональное состояние было похоже на то, которое должен был испытывать Чертопханов. Я пошел и стал играть. И почувствовал, что мне и стыдно, и одновременно сладко, и как-то упоительно. Сложный комплекс ощущений, но тогда я словил настоящий кайф от актерской игры. Потом у меня, может быть, тоже что-то не получалось, но вот эта секунда – она сыграла свою роль, явилась толчком.
– Мы с вами когда-то говорили о том, что в кино вы играли много, но роли в основном проходные. И вот вы наконец снялись в кино в заглавной роли. Оправдались ваши надежды, случился ли поворот в карьере?
– Да, я снялся у Игоря Каленова в телевизионном восьмисерийном фильме «Золото Шлимана» об увлеченном путешественнике, раскопавшем Трою. Фильм не так давно прошел на телеэкране. Не знаю, тот ли самый это поворот, или еще какой за углом ждет... Вслед за этим фильмом я еще успел сняться в нескольких картинах – и, кажется, моя жизнь осталась прежней. А до «Шлимана» с Каленовым и компанией «Никола-фильм» я уже работал. Мы снимали фильм «Тайная служба Его Величества», «Золото Трои».
– Известно, что роль Шлимана предназначалась Леониду Ярмольнику. Почему сыграли вы, а не он?
– Для меня там была приготовлена небольшая роль в одной из серий – испанской. И я знал, что Шлимана сыграет Леонид Ярмольник. Но у них с режиссером по творческим делам вышла какая-то неувязка, это был не финансовый вопрос, точно… Мне позвонили из группы и сказали – возможно, будешь играть ты. Я безумно обрадовался.
– Вы нашли какие-то моменты сходства с персонажем?
– Мне нравится сама история – романтическая и в чем-то героическая. Генрих Шлиман, который жил в Петербурге в ХIX веке, в прошлом купец, скопивший денег, отправился в путешествие, чтобы найти Трою. Расставшись со своей женой-петербурженкой Наташей Лыжиной, которая вряд ли разделяла его устремления, он нашел себе в Греции верную подругу – Бог шел ему навстречу. А раскопав древний город, Шлиман доказал миру, что это не миф, не творческая фантазия Гомера – Троя была на самом деле. Он раскопал еще несколько городов от усердия и безумного желания найти. Шлиман – настоящий романтик, справедливый, честный. Как персонаж из «Индианы Джонс» или из «Неуловимых мстителей», и своего рода Шерлок Холмс. И этим Генрих Шлиман мне дорог и близок.
– Судя по географии картины, съемки проходили в самых разных странах.
– А вот это киношные уловки. Из зарубежья мы были только в Чехии. Должны были поехать в Китай, но финансовые проблемы не пустили. И потому сцену у Великой Китайской стены мы снимали у нас в Колтушах. Была зима, а мы снимали лето. Но в этом была какая-то своя прелесть. Представляете, заснеженная степь, там построена пагода буддийская, и монахи на снегу как изваяния. Ну а саму стену на компьютере воссоздали. В Праге и небольших чешских городах мы снимали французскую и английскую серии. В Крыму снимали Мексику, Грецию, для чего привезли с собой кактусы. В степях расставили их – и полное ощущение зноя и экзотики. Зеленые парки снимали на Крестовском острове.
– Насколько вам в кино помогает театральная школа?
– Еще как помогает! Когда играешь кусочек, то представляешь целую жизнь, эпоху, когда все эти события разворачиваются – чтобы было что играть. Хуже нет, когда видишь говорящие головы на экране.
– Шлиман по горам лазает, куда-то в пропасть летит, падает – наверное, без каскадеров не обошлось...
– Да, во многих сценах работали чешские каскадеры, прекрасные ребята, мы с ними очень подружились. А вот дрался я сам. Есть люди, которые патологически этого не умеют. Я умею, хотя специально в секциях не занимался. Просто в реальной жизни приходилось отстаивать и свою честь, и честь женщины. Считаю это умение тоже своей театральной школой.
Беседовала Елена Добрякова
– Валерий Александрович, как относится художественный руководитель театра Семен Спивак к тому, что вы работаете еще и на других площадках? Знаю, Олег Табаков своих актеров или рублем наказывает, или не «пущает на сторону».
– Какой-то устаревший подход. Мой руководитель в этом вопросе более лоялен. Когда-то, да, считалось, если артист играет на чужой сцене – он предатель, перебежчик. В последние годы все стало проще: и режиссеров приглашают в другие театры, и актеры играют повсюду. Я недавно прочитал интервью с Жераром Депардье: артист снимается в год в шести-семи фильмах и параллельно играет в театре. Да, кому-то хочется сосредотачиваться на одной работе. Мне же, как и Депардье, помогает параллельная работа – по-другому тогда смотришь на роль.
– Вам, актеру профессионально состоявшемуся, не обидно, что вы не медийное лицо?
– Я пытаюсь к этому отнестись философски. Сейчас много продюсерского кино, а там хотят порой взять актера или вовсе не актера, с улицы, и сделать из него звезду. Я к этому отношусь немножко по-другому. Считаю, что профессия актера требует определенных знаний, навыков, тренировки. Да, наверное, хотелось бы, чтобы я побольше снимался и меня узнавали на улице. Но все-таки мне грех жаловаться – судьба актерская складывается удачно.
– И все-таки не чересчур ли вы скромны при ваших званиях, ролях, вашем положении в театральной жизни Петербурга? Вы кажетесь совсем не пробивным человеком.
– Я думаю, что эта данность, которая во мне есть, – да, не пробивной, ни через кого не переступлю, не буду роль выпрашивать. Чаще всего людей нежных, скромных, деликатных записывают в неудачники. Они как бы не востребованы временем. Мне кажется, это неправильно. Но я не изменюсь, останусь таким, какой есть. Когда я смотрю, как из всего делается шоу, из смерти человека, как это было с Андрюшей Краско, Сашей Абдуловым, меня это сильно коробит. А если говорить о порядочности, думаю, негодяй вообще не может сыграть хорошего человека. Не может подонок на сцене говорить о высоких чувствах. Или его игра меня не убедит.
– Что вы вкладываете в понятие «артист»?
– Наверное, это каждодневное и каждоминутное обучение. Все, что тебя окружает, – это твой актерский материал. Когда я в Театральном институте учился у прекрасных мастеров – Льва Додина и Аркадия Кацмана, то студенты нашего курса придумывали зачины, вели историю каждого дня. Когда заканчивались занятия, все шли жить нормальной студенческой жизнью, а мы в 51-й аудитории собирались и готовились к завтрашним занятиям. Все смотрели на нас как на сумасшедших. Но что такое зачин? Это сюжет, этюд, который мы разыгрывали на каждом занятии по актерскому мастерству для разогрева.
– Это было ваше желание или ваших деспотичных педагогов?
– Мы тогда были молодые и не очень понимали, для чего это нужно. Конечно, Додин и Кацман это придумывали. Нам хотелось отдохнуть – повыпивать, покуролесить. Но вот ведь говорится – посеешь привычку, пожнешь характер. Прошли годы, и я понял, насколько это было важно – вырабатывалась воля, сосредоточенность на материале, будоражилась фантазия. Думаю, эти качества помогают мне и сегодня.
– Ощущать себя материалом в руках режиссера – это сродни зависимости и порабощению?
– Знаете, для меня нет больше радости чувствовать себя материалом в руках художника. И когда настраиваешься с ним на одну волну и понимаешь, чего он хочет, и все вдруг получается, то испытываешь просто восторг. Есть, например, актеры, которые умеют работать без режиссера – сами нафантазируют себе роль и играют. У меня так не получается. Я однажды самостоятельно пытался поставить моноспектакль «Табу, актер!» – он шел в Доме-музее Достоевского, и я так мучился, а результат был такой невыразительный, и я рад был, когда спектакль сняли.
– Как вы в профессию пришли?
– Может быть, повлиял театральный кружок в школе. И еще я ходил в детский театр при ДК имени Ленсовета. Помню, мы играли там «Кота в сапогах», и у меня была роль Людоеда. Я впервые почувствовал там, что такое сладость игры и что это мое. И вообще меня в школе уже считали артистом, я был такой заводила. Хотя при этом во мне долго еще не изживалась какая-то безумная природная застенчивость. Уже будучи студентом театрального вуза, я не мог раскрепоститься, расслабиться. А если артист внутренне зажат, из него ничего и не полезет. Только благодаря Кацману я сумел преодолеть в себе этот недостаток.
На третьем курсе был такой эпизод – репетировали отрывок из рассказа Тургенева «Конец Чертопханова» – история, где барин женится на цыганке, он ее безумно любит, а у той любовь прошла, и ее тянет назад в табор. Эмоциональная, сложная сцена. Я играю барина, и у меня ничего не получается – ни чувств, ни энергии нет никакой. Помню, прислонился к косяку в 51-й нашей аудитории, и слезы потекли. Другой бы педагог сказал: «Идите, отплачьтесь, потом попробуем еще раз». А Аркадий Иосифович скомандовал: «Ну-ка, Валера, быстро на сцену». В тот момент мое эмоциональное состояние было похоже на то, которое должен был испытывать Чертопханов. Я пошел и стал играть. И почувствовал, что мне и стыдно, и одновременно сладко, и как-то упоительно. Сложный комплекс ощущений, но тогда я словил настоящий кайф от актерской игры. Потом у меня, может быть, тоже что-то не получалось, но вот эта секунда – она сыграла свою роль, явилась толчком.
– Мы с вами когда-то говорили о том, что в кино вы играли много, но роли в основном проходные. И вот вы наконец снялись в кино в заглавной роли. Оправдались ваши надежды, случился ли поворот в карьере?
– Да, я снялся у Игоря Каленова в телевизионном восьмисерийном фильме «Золото Шлимана» об увлеченном путешественнике, раскопавшем Трою. Фильм не так давно прошел на телеэкране. Не знаю, тот ли самый это поворот, или еще какой за углом ждет... Вслед за этим фильмом я еще успел сняться в нескольких картинах – и, кажется, моя жизнь осталась прежней. А до «Шлимана» с Каленовым и компанией «Никола-фильм» я уже работал. Мы снимали фильм «Тайная служба Его Величества», «Золото Трои».
– Известно, что роль Шлимана предназначалась Леониду Ярмольнику. Почему сыграли вы, а не он?
– Для меня там была приготовлена небольшая роль в одной из серий – испанской. И я знал, что Шлимана сыграет Леонид Ярмольник. Но у них с режиссером по творческим делам вышла какая-то неувязка, это был не финансовый вопрос, точно… Мне позвонили из группы и сказали – возможно, будешь играть ты. Я безумно обрадовался.
– Вы нашли какие-то моменты сходства с персонажем?
– Мне нравится сама история – романтическая и в чем-то героическая. Генрих Шлиман, который жил в Петербурге в ХIX веке, в прошлом купец, скопивший денег, отправился в путешествие, чтобы найти Трою. Расставшись со своей женой-петербурженкой Наташей Лыжиной, которая вряд ли разделяла его устремления, он нашел себе в Греции верную подругу – Бог шел ему навстречу. А раскопав древний город, Шлиман доказал миру, что это не миф, не творческая фантазия Гомера – Троя была на самом деле. Он раскопал еще несколько городов от усердия и безумного желания найти. Шлиман – настоящий романтик, справедливый, честный. Как персонаж из «Индианы Джонс» или из «Неуловимых мстителей», и своего рода Шерлок Холмс. И этим Генрих Шлиман мне дорог и близок.
– Судя по географии картины, съемки проходили в самых разных странах.
– А вот это киношные уловки. Из зарубежья мы были только в Чехии. Должны были поехать в Китай, но финансовые проблемы не пустили. И потому сцену у Великой Китайской стены мы снимали у нас в Колтушах. Была зима, а мы снимали лето. Но в этом была какая-то своя прелесть. Представляете, заснеженная степь, там построена пагода буддийская, и монахи на снегу как изваяния. Ну а саму стену на компьютере воссоздали. В Праге и небольших чешских городах мы снимали французскую и английскую серии. В Крыму снимали Мексику, Грецию, для чего привезли с собой кактусы. В степях расставили их – и полное ощущение зноя и экзотики. Зеленые парки снимали на Крестовском острове.
– Насколько вам в кино помогает театральная школа?
– Еще как помогает! Когда играешь кусочек, то представляешь целую жизнь, эпоху, когда все эти события разворачиваются – чтобы было что играть. Хуже нет, когда видишь говорящие головы на экране.
– Шлиман по горам лазает, куда-то в пропасть летит, падает – наверное, без каскадеров не обошлось...
– Да, во многих сценах работали чешские каскадеры, прекрасные ребята, мы с ними очень подружились. А вот дрался я сам. Есть люди, которые патологически этого не умеют. Я умею, хотя специально в секциях не занимался. Просто в реальной жизни приходилось отстаивать и свою честь, и честь женщины. Считаю это умение тоже своей театральной школой.
Беседовала Елена Добрякова
