Культура
Майя Плисецкая: «Музыка уступает только любви»
02 октября
Золотая свадьба истинных колоссов, каковыми, без сомнения, являются Плисецкая и Щедрин, – дело нешуточное. Поэтому в канун данного грандиозного события журналисты, балетоманы, меломаны, а с ними и прочие далекие от искусства, но интересующиеся личными проблемами звезд граждане наверняка задаются вопросом: чего, собственно, в этом браке больше – эмоций или рассудка? Между тем, если вдуматься, основа долголетия союза двух великих абсолютно очевидна: он и она профессионалы высочайшей пробы, встретившись 50 лет назад, поняли, что нашли свою половинку. То есть все просто. И, разумеется, как все с ними связанное, гениально. А вот разговора о семейной жизни (в расхожем понимании этого словосочетания) у корреспондента «НВ» с золотыми юбилярами не получилось...
– Майя Михайловна, Родион Константинович, уж не знаю, к кому из вас обратиться с первым вопросом… Наверное, правильно будет, если спрошу обоих. В том, что «музыка вас связала», можно не сомневаться. А слава? Слава, которая, как правило, разделяет людей, – какую роль она сыграла в вашей жизни?
Родион Щедрин: Можно вам Майя ответит?
– Безусловно! Хотя хотелось бы услышать и ваше мнение.
Р. Щ.: Я, знаете ли, очень болтлив и буду долго рассуждать. А у нее получится проще и короче. Каждое ее слово – вещь великая и конкретная…
Майя Плисецкая: Вообще-то обычно я чаще не говорю, а слушаю мужа, так как все, что он сказал, всегда правильно. Правда, я далеко не паинька и, кроме прочего, очень своенравна. А Родион Константинович очень много мне подсказывает. И, когда я его не слушаю, мне же хуже. Потом понимаю: вот ведь снова я не права! – и говорю об этом ему. Ну да ладно, вы же совсем о другом спрашивали…
Прежде я на такие вопросы отвечала, что Родион всегда был в тени прожекторов моего шумного успеха, но ни разу от этого не страдал. Теперь говорю по-другому: все последние годы моя жизнь принадлежит мужу.
– Ваши слова, Майя Михайловна, можно истолковать как полное самоотречение!
М. П.: Нет же! Я всегда считала и теперь считаю, что все хорошо в меру. Мера – вообще великая вещь.
Р. Щ.: Не слушайте ее! Майя – человек преувеличений!
– Это качество, мне кажется, присуще всем одаренным людям. Разве у вас его нет?
Р. Щ.: У меня? Понятия не имею! Как я могу о себе судить? Вот вы можете сказать: «Я себя познал»? Нет? Так ведь и я – нет! Но, если серьезно, я совершенно убежден: в мире существуют только две истинные вещи: искусство и любовь. Все остальное – тлен и суета. Вы же помните, еще Пушкин написал: «Одной любви музыка уступает».
М. П.: И сейчас, когда люди начинают ахать по поводу нашего совместного пятидесятилетия, мы не понимаем, что в этом удивительного, и отшучиваемся, говорим, что это, мол, патриотический юбилей.
– Насколько я знаю, вашему союзу всегда многие завидовали и даже строили козни. Что вам помогло устоять?
М. П.: Театр есть театр, ему свойственны драмы. Интриги в нашей профессии были всегда – и пассивные, и активные. Нас даже множество раз пытались поссорить, всякое наговаривали. Как к таким вещам относиться – зависит от характера. Но в результате эти люди сами же и пасовали, не мы!
Р. Щ.: Правда, Майя, к сожалению, далеко не сразу поняла, что добрым человеком в нашем мире быть опасно…
– А каким надо быть? Жестоким?
– Р. Щ.: Ничего подобного я никогда не говорил и не скажу! А чтобы вы поняли, расскажу вам одну примечательную историю. Когда я был еще совсем юн и написал музыку к «Коммунисту» Райзмана, тот послушал и заявляет: «Сыграйте ее на моих похоронах!» Я за два дня написал новую, но режиссер мне снова заявляет: «Опять не то!» Лишь с третьего раза получилось попасть в цель! А чуть позже Игорь Ильинский, ставя пьесу в Малом, говорит мне: «Хочу позвать для оформления художника Пикассо…» Я тут же вспомнил историю с Райзманом и заявляю ему: «Да вы что?! Пикассо же вам такое напишет, что уж точно не подойдет!» И Ильинский (представьте – Ильинский!) мне сказал: «Ну что ж… Мы его поправим немножко». Вот такая у нас ментальность…
– Поучительная история… А вы, Майя Михайловна, как к таким вещам относитесь?
М. П.: Кто как может, так и живет…
Р. Щ.: Да не делайте вы такое грустное лицо! Вы никогда не обращали внимание, что, когда показывают по телевизору трансляцию концертов классической музыки и операторы берут камерами слушателей в зале, у всех прекрасные глаза?
– А ведь точно! Причем я замечал, что одухотворенные лица практически у всех. Даже у тех, кто, судя по внешнему виду, завсегдатаем филармонии не является. Почему, кстати, так происходит?
Р. Щ.: Никакой особой подготовки или специального образования для восприятия музыки не нужно! Люди просто поддаются своей интуиции и доверяются эмоциям, ощущениям.
– И в балете то же самое?
М. П.: Я не должна сама о себе рассказывать такие вещи, но, понимаете, когда я бисировала по десять–пятнадцать минут, зал стоял!
– Еще бы! Ведь вы же – живая легенда!
М. П.: Да нет, не только поэтому! Сейчас весь мир уже здорово танцует, и, когда я смотрю на технику сегодняшних молодых, вижу: мы так не могли. А зал не всегда встает совсем по другой причине.
– По какой?
М. П.: Не одну меня, очень многих удручает то, что классические оперы и балеты отчаянно переделывают под сегодняшний день! Мы с Родионом Константиновичем были однажды в Мюнхене на «Пиковой даме». И нам было очень интересно, почему это Германн ходит по сцене в форме милиционера с портфелем и даже Лизу обнимает, не выпуская его из рук? Но и это еще не все! Когда на сцену вышла графиня в фижмах, я успокоилась – все-таки не лыжный комбинезон! Но она прошла по подиуму, спустила молнию на платье и… оказалась совершенно голая!.. По-моему, в этом нет ничего интересного. По крайней мере, я не вижу в этом искусства!
Р. Щ.: Конечно! Я, например, всегда очень не любил словосочетание «современная музыка». Вдумайтесь, это же своего рода индульгенция! То есть звучит так: «Вы, дорогие зрители, уж нас, конечно, извините, что будете слушать полную муру. Но эта мура и есть современная музыка, единственно правильная и магистральная. А вы просто еще недостаточно образованы, чтобы ее понимать»…
– То есть вы оба – строгие приверженцы старой доброй классики?
Р. Щ.: Не совсем и не всегда! Но наша, и, кстати, не только российская, самая большая беда в том, что последние лет сорок в искусстве царила полная диктатура авангарда. Допустим, интуиция вела человека в определенном направлении. Но он панически боялся: «А вдруг меня с этим не примут, не признают? Скажут, что старомоден, и не станут исполнять? Нет уж… Лучше мне вписаться в общую струю…» И в результате погибли одареннейшие ребята!
– Может быть, дело все-таки не в диктатуре, а в обычной человеческой слабости? Вы же не побоялись выйти из шеренги!
Р. Щ.: Я удержался от унификации лишь верой, что чем бежать кросс по шоссе музыкальной религии, лучше уж идти по маленькой, но своей дорожке, той самой, что предопределена тебе Небом. Меня вдохновляет именно Господь!
М. П.: Я думаю, это еще и потому, что он совсем не ленивый. Он не позволяет себе лениться никогда и ни в чем. А такие люди угодны Богу.
– Вы оба глубоко верующие?
М. П.: Муж – крещеный человек, его дедушка был священником. А я, когда впервые зашла в православную церковь, у меня просто слезы полились ручьем… Вы знаете, наверное, именно тогда я поняла, что у каждого человека есть свой ангел-хранитель. Обязательно! Главное – надо уметь прислушаться к тому, что он вам подсказывает!
– И с тех пор вы всегда так и поступаете?
М. П.: Увы… Во-первых, я по природе своей зверская лентяйка…
Р. Щ.: Она ленивая, это правда!
М. П.: И во-вторых, я слишком часто уступаю соблазнам…
– Вы все время в разъездах? Не тяжело так жить?
Р. Щ.: Мы с Майей Михайловной никуда не просимся Христа ради: «Пустите нас!..» Едем только туда, куда нас зовут. А если и ведем себя немножко скитальчески, так ничего худого в этом не видим. Потому что искренне считаем: как бы то ни было, мы живем в целом правильно…
Беседовал Владимир Ермолаев
– Майя Михайловна, Родион Константинович, уж не знаю, к кому из вас обратиться с первым вопросом… Наверное, правильно будет, если спрошу обоих. В том, что «музыка вас связала», можно не сомневаться. А слава? Слава, которая, как правило, разделяет людей, – какую роль она сыграла в вашей жизни?
Родион Щедрин: Можно вам Майя ответит?
– Безусловно! Хотя хотелось бы услышать и ваше мнение.
Р. Щ.: Я, знаете ли, очень болтлив и буду долго рассуждать. А у нее получится проще и короче. Каждое ее слово – вещь великая и конкретная…
Майя Плисецкая: Вообще-то обычно я чаще не говорю, а слушаю мужа, так как все, что он сказал, всегда правильно. Правда, я далеко не паинька и, кроме прочего, очень своенравна. А Родион Константинович очень много мне подсказывает. И, когда я его не слушаю, мне же хуже. Потом понимаю: вот ведь снова я не права! – и говорю об этом ему. Ну да ладно, вы же совсем о другом спрашивали…
Прежде я на такие вопросы отвечала, что Родион всегда был в тени прожекторов моего шумного успеха, но ни разу от этого не страдал. Теперь говорю по-другому: все последние годы моя жизнь принадлежит мужу.
– Ваши слова, Майя Михайловна, можно истолковать как полное самоотречение!
М. П.: Нет же! Я всегда считала и теперь считаю, что все хорошо в меру. Мера – вообще великая вещь.
Р. Щ.: Не слушайте ее! Майя – человек преувеличений!
– Это качество, мне кажется, присуще всем одаренным людям. Разве у вас его нет?
Р. Щ.: У меня? Понятия не имею! Как я могу о себе судить? Вот вы можете сказать: «Я себя познал»? Нет? Так ведь и я – нет! Но, если серьезно, я совершенно убежден: в мире существуют только две истинные вещи: искусство и любовь. Все остальное – тлен и суета. Вы же помните, еще Пушкин написал: «Одной любви музыка уступает».
М. П.: И сейчас, когда люди начинают ахать по поводу нашего совместного пятидесятилетия, мы не понимаем, что в этом удивительного, и отшучиваемся, говорим, что это, мол, патриотический юбилей.
– Насколько я знаю, вашему союзу всегда многие завидовали и даже строили козни. Что вам помогло устоять?
М. П.: Театр есть театр, ему свойственны драмы. Интриги в нашей профессии были всегда – и пассивные, и активные. Нас даже множество раз пытались поссорить, всякое наговаривали. Как к таким вещам относиться – зависит от характера. Но в результате эти люди сами же и пасовали, не мы!
Р. Щ.: Правда, Майя, к сожалению, далеко не сразу поняла, что добрым человеком в нашем мире быть опасно…
– А каким надо быть? Жестоким?
– Р. Щ.: Ничего подобного я никогда не говорил и не скажу! А чтобы вы поняли, расскажу вам одну примечательную историю. Когда я был еще совсем юн и написал музыку к «Коммунисту» Райзмана, тот послушал и заявляет: «Сыграйте ее на моих похоронах!» Я за два дня написал новую, но режиссер мне снова заявляет: «Опять не то!» Лишь с третьего раза получилось попасть в цель! А чуть позже Игорь Ильинский, ставя пьесу в Малом, говорит мне: «Хочу позвать для оформления художника Пикассо…» Я тут же вспомнил историю с Райзманом и заявляю ему: «Да вы что?! Пикассо же вам такое напишет, что уж точно не подойдет!» И Ильинский (представьте – Ильинский!) мне сказал: «Ну что ж… Мы его поправим немножко». Вот такая у нас ментальность…
– Поучительная история… А вы, Майя Михайловна, как к таким вещам относитесь?
М. П.: Кто как может, так и живет…
Р. Щ.: Да не делайте вы такое грустное лицо! Вы никогда не обращали внимание, что, когда показывают по телевизору трансляцию концертов классической музыки и операторы берут камерами слушателей в зале, у всех прекрасные глаза?
– А ведь точно! Причем я замечал, что одухотворенные лица практически у всех. Даже у тех, кто, судя по внешнему виду, завсегдатаем филармонии не является. Почему, кстати, так происходит?
Р. Щ.: Никакой особой подготовки или специального образования для восприятия музыки не нужно! Люди просто поддаются своей интуиции и доверяются эмоциям, ощущениям.
– И в балете то же самое?
М. П.: Я не должна сама о себе рассказывать такие вещи, но, понимаете, когда я бисировала по десять–пятнадцать минут, зал стоял!
– Еще бы! Ведь вы же – живая легенда!
М. П.: Да нет, не только поэтому! Сейчас весь мир уже здорово танцует, и, когда я смотрю на технику сегодняшних молодых, вижу: мы так не могли. А зал не всегда встает совсем по другой причине.
– По какой?
М. П.: Не одну меня, очень многих удручает то, что классические оперы и балеты отчаянно переделывают под сегодняшний день! Мы с Родионом Константиновичем были однажды в Мюнхене на «Пиковой даме». И нам было очень интересно, почему это Германн ходит по сцене в форме милиционера с портфелем и даже Лизу обнимает, не выпуская его из рук? Но и это еще не все! Когда на сцену вышла графиня в фижмах, я успокоилась – все-таки не лыжный комбинезон! Но она прошла по подиуму, спустила молнию на платье и… оказалась совершенно голая!.. По-моему, в этом нет ничего интересного. По крайней мере, я не вижу в этом искусства!
Р. Щ.: Конечно! Я, например, всегда очень не любил словосочетание «современная музыка». Вдумайтесь, это же своего рода индульгенция! То есть звучит так: «Вы, дорогие зрители, уж нас, конечно, извините, что будете слушать полную муру. Но эта мура и есть современная музыка, единственно правильная и магистральная. А вы просто еще недостаточно образованы, чтобы ее понимать»…
– То есть вы оба – строгие приверженцы старой доброй классики?
Р. Щ.: Не совсем и не всегда! Но наша, и, кстати, не только российская, самая большая беда в том, что последние лет сорок в искусстве царила полная диктатура авангарда. Допустим, интуиция вела человека в определенном направлении. Но он панически боялся: «А вдруг меня с этим не примут, не признают? Скажут, что старомоден, и не станут исполнять? Нет уж… Лучше мне вписаться в общую струю…» И в результате погибли одареннейшие ребята!
– Может быть, дело все-таки не в диктатуре, а в обычной человеческой слабости? Вы же не побоялись выйти из шеренги!
Р. Щ.: Я удержался от унификации лишь верой, что чем бежать кросс по шоссе музыкальной религии, лучше уж идти по маленькой, но своей дорожке, той самой, что предопределена тебе Небом. Меня вдохновляет именно Господь!
М. П.: Я думаю, это еще и потому, что он совсем не ленивый. Он не позволяет себе лениться никогда и ни в чем. А такие люди угодны Богу.
– Вы оба глубоко верующие?
М. П.: Муж – крещеный человек, его дедушка был священником. А я, когда впервые зашла в православную церковь, у меня просто слезы полились ручьем… Вы знаете, наверное, именно тогда я поняла, что у каждого человека есть свой ангел-хранитель. Обязательно! Главное – надо уметь прислушаться к тому, что он вам подсказывает!
– И с тех пор вы всегда так и поступаете?
М. П.: Увы… Во-первых, я по природе своей зверская лентяйка…
Р. Щ.: Она ленивая, это правда!
М. П.: И во-вторых, я слишком часто уступаю соблазнам…
– Вы все время в разъездах? Не тяжело так жить?
Р. Щ.: Мы с Майей Михайловной никуда не просимся Христа ради: «Пустите нас!..» Едем только туда, куда нас зовут. А если и ведем себя немножко скитальчески, так ничего худого в этом не видим. Потому что искренне считаем: как бы то ни было, мы живем в целом правильно…
Беседовал Владимир Ермолаев
