Культура
Семен Спивак: «Пьеса приходит как любовь»
16 октября
Он учился в одном вузе с Чубайсом, затем получил театральное образование и, пройдя длинный творческий путь в коллективах Ленинграда и Москвы, сделал Молодежный театр на Фонтанке одним из излюбленных мест театралов северной столицы. Театр для него – светская «форма поднятия души»: кто-то за вдохновением идет в храм, а кто-то – на спектакль. Но религия для Семена Спивака – тема особая: как-то режиссер рассказал, что, работая над «Грозой» Островского, он увидел Христа… И после этого стал читать Библию и проникся уважением к христианству.
– Семен Яковлевич, расскажите, что нового ждет зрителя в юбилейном, 30-м сезоне?
– Новое – вещь относительная. Если все время придумывать новое – можно сломаться.
– Как же тогда Молодежному театру оставаться молодым?
– Наш театр не имеет «адреса». Я считаю, что театр вообще не должен ориентироваться только на детей или только на молодежь. По отчетам ЮНЕСКО, «молодежью» считается человек до 40 лет, поэтому у нас проблем никаких нет. Наш зритель очень разный. И главное – у нас есть свой зритель, и мы этому очень рады.
В мире лучшим зрителем считается студенчество, и оно тоже наша аудитория. Почему студенты? Потому, что это люди, которые что-то уже сделали: окончили школу, выбрали профессию, но еще не создали семью, не родили детей. Это самый живой зритель, на которого можно воздействовать, в чем и заключается задача театра. Жизнь сложна, опасна, нужно постоянно рассуждать, думать, а от ума происходит горе (горе от ума) – исчезает чувство. Так что задача театра, задача искусства – и в этом я опираюсь на книги великих мудрецов – обновлять чувства. Этим мы и будем заниматься, и тут нового ничего не будет. Обновлением чувств искусство занимается несколько тысяч лет.
Что касается сезона, зритель познакомится с новыми пьесами, спектаклями. Уже 25 и 26 октября в нашем театре состоится премьера спектакля «Метро» по пьесе американского сценариста Николаса Баера. На сцену выйдут 20 новых артистов – моих студентов, – которые весной окончат институт.
– Как вам работается с молодежью?
– Курс хороший, работать с ними было тяжело, причесывать их было сложно, заманивать в мировой культурный слой тоже сложно, потому что время такое… разбросанное. Но они постепенно организуются в целое, в коллектив. Я думаю, что среди них много людей талантливых, понимающих, зачем они выходят на сцену, – и это главное.
– Может, такое разношерстное поколение принесет в театр что-то свое, что позволит «подсветить» искусство драмы с новой стороны?
– На этот вопрос еще Чехов ответил. Треплев в начале пьесы «Чайка» говорил, что нужны новые формы, а если их нет, ничего не выйдет. А закончил в четвертом акте тем, что не нужны ни старые, ни новые формы, а нужно, чтобы лилось из души. Я думаю, что человек за три тысячи лет не очень изменился, и вечные вопросы, вечные темы будут волновать человечество всегда. Я могу их перечислить: это ощущение себя, я и люди, мужчина и женщина, трусость и смелость, я и Бог, жизнь и смерть – на эти большие вопросы отвечает любое поколение. Я не могу сказать, что это поколение другое, сейчас, во всяком случае. Они начинают подниматься в гору своей тропинкой, но все равно приходят к каким-то вечным проблемам. И я думаю, в глубине большой разницы между поколениями, которые пережили кризис перехода во взрослое состояние, нет. Бились же многие ученые, чтобы придумать, как рожать детей иначе, чем придумала это природа. Но все равно дети рождаются одним способом и в XIX, и в XX, и в XXI веке. Поэтому, я думаю, поколение только вначале немножко недопонимает жизнь, потому что оно более эгоистично. А когда жизнь их потреплет, они становятся как все люди. Это можно проследить по течению панков: взять, например, одного небезызвестного немецкого панка, который потом стал министром иностранных дел Германии. Я думаю, это все проходящие болезни, а потом человек вливается в общую струю. Если он не вливается в общество, он погибает. Но это моя точка зрения.
– Вы планируете поставить пьесы Григория Горина «Забыть Герострата», «Сцены у фонтана» Семена Злотникова, «Позднюю любовь» Островского. Как отбираются пьесы для вашего театра?
– Некоторые появляются вместе с режиссерами. Пьеса приходит как любовь: ведь не читаешь тысячи пьес, чтобы выбрать одну. Как-то приходит. Таинственным образом. Так складывается репертуар.
– Если говорить о пьесе Горина, это будет спектакль о современных геростратах?
– Любой спектакль, который ставится, даже если произведение написано в XVI или XVII веке (допустим, Мольер), – о современности. Конечно, там строится современный слой, который будет понятен зрителю. А как же? Зритель любит смотреть спектакли только про себя. Поэтому есть определенные методики, которые совмещают слои. Есть слой, невидимый для зрителя, который подсказывает ему, что именно он так действует.
В настоящем искусстве ничего не бывает однозначно. Настоящее искусство пишется слоями. Вот «Войну и мир» мы читаем – вроде и XIX век, но вроде мы видим там себя. Не надо отделять одно от другого, а то можно попасть в ситуацию из известной притчи, когда сороконожка задумывается, что же делает вторая нога, когда тридцать шестая опускается на землю, и сходит с ума. Мы в первую очередь хотим показать проблему, потому что честность и принципиальность сейчас в большом дефиците. Об этом мы собираемся поставить спектакль.
– Просто сейчас в стране происходят значительные события, и многие театры на это так или иначе реагируют.
– Мы никогда не ставили спектаклей на злобу дня. Я думаю, что искусство не занимается жарко обсуждаемыми в этот день событиями. Оно всегда охватывает вечность, дает человеку из 2008 года пожить во все годы, которые прошло человечество, – тогда оно действительно действует. А если мы сидим и узнаем: «Вот, это мой сосед, а это Жириновский», – я думаю, что это не искусство, а какой-то скетч. Подобным сейчас, к сожалению, зритель избалован, судя по тому, что сейчас идет по телевизору, типа программы «Зеркало».
– Но это же помогает анализировать, мыслить?
– Смотря какого уровня человек. Мне не помогает, а кому-то – может быть… Это вопрос очень сложный. Я думаю, что искусство должно человека тянуть к себе, а не идти в гости к человеку.
– В августе будущего года вы планируете открыть новую сцену. Может, она станет пространством для экспериментов, как это планирует сделать Гергиев на второй сцене Мариинского театра?
– Сейчас всякий объявляет о том, что он делает эксперимент. Во время настоящего эксперимента – взять, например, авангардизм – его вначале никто не принимает. Он настолько далек от того, к чему привыкли люди, что его не понять. А сейчас такой авангардизм, что сидят полные залы. Разве это авангардизм? Поэтому я к слову «эксперимент» отношусь очень осторожно. Настоящий эксперимент происходит каждый день. Если спектакль живой, там обязательно есть эксперимент, но мы об этом не объявляем.
– Что же тогда это будет?
– Мы планируем использовать ее, как сказал Александр Володин: «Театр – это трубить во все трубы души». Вот чем мы собираемся заниматься. Велосипед изобретать не будем.
Беседовала Алина Циопа
– Семен Яковлевич, расскажите, что нового ждет зрителя в юбилейном, 30-м сезоне?
– Новое – вещь относительная. Если все время придумывать новое – можно сломаться.
– Как же тогда Молодежному театру оставаться молодым?
– Наш театр не имеет «адреса». Я считаю, что театр вообще не должен ориентироваться только на детей или только на молодежь. По отчетам ЮНЕСКО, «молодежью» считается человек до 40 лет, поэтому у нас проблем никаких нет. Наш зритель очень разный. И главное – у нас есть свой зритель, и мы этому очень рады.
В мире лучшим зрителем считается студенчество, и оно тоже наша аудитория. Почему студенты? Потому, что это люди, которые что-то уже сделали: окончили школу, выбрали профессию, но еще не создали семью, не родили детей. Это самый живой зритель, на которого можно воздействовать, в чем и заключается задача театра. Жизнь сложна, опасна, нужно постоянно рассуждать, думать, а от ума происходит горе (горе от ума) – исчезает чувство. Так что задача театра, задача искусства – и в этом я опираюсь на книги великих мудрецов – обновлять чувства. Этим мы и будем заниматься, и тут нового ничего не будет. Обновлением чувств искусство занимается несколько тысяч лет.
Что касается сезона, зритель познакомится с новыми пьесами, спектаклями. Уже 25 и 26 октября в нашем театре состоится премьера спектакля «Метро» по пьесе американского сценариста Николаса Баера. На сцену выйдут 20 новых артистов – моих студентов, – которые весной окончат институт.
– Как вам работается с молодежью?
– Курс хороший, работать с ними было тяжело, причесывать их было сложно, заманивать в мировой культурный слой тоже сложно, потому что время такое… разбросанное. Но они постепенно организуются в целое, в коллектив. Я думаю, что среди них много людей талантливых, понимающих, зачем они выходят на сцену, – и это главное.
– Может, такое разношерстное поколение принесет в театр что-то свое, что позволит «подсветить» искусство драмы с новой стороны?
– На этот вопрос еще Чехов ответил. Треплев в начале пьесы «Чайка» говорил, что нужны новые формы, а если их нет, ничего не выйдет. А закончил в четвертом акте тем, что не нужны ни старые, ни новые формы, а нужно, чтобы лилось из души. Я думаю, что человек за три тысячи лет не очень изменился, и вечные вопросы, вечные темы будут волновать человечество всегда. Я могу их перечислить: это ощущение себя, я и люди, мужчина и женщина, трусость и смелость, я и Бог, жизнь и смерть – на эти большие вопросы отвечает любое поколение. Я не могу сказать, что это поколение другое, сейчас, во всяком случае. Они начинают подниматься в гору своей тропинкой, но все равно приходят к каким-то вечным проблемам. И я думаю, в глубине большой разницы между поколениями, которые пережили кризис перехода во взрослое состояние, нет. Бились же многие ученые, чтобы придумать, как рожать детей иначе, чем придумала это природа. Но все равно дети рождаются одним способом и в XIX, и в XX, и в XXI веке. Поэтому, я думаю, поколение только вначале немножко недопонимает жизнь, потому что оно более эгоистично. А когда жизнь их потреплет, они становятся как все люди. Это можно проследить по течению панков: взять, например, одного небезызвестного немецкого панка, который потом стал министром иностранных дел Германии. Я думаю, это все проходящие болезни, а потом человек вливается в общую струю. Если он не вливается в общество, он погибает. Но это моя точка зрения.
– Вы планируете поставить пьесы Григория Горина «Забыть Герострата», «Сцены у фонтана» Семена Злотникова, «Позднюю любовь» Островского. Как отбираются пьесы для вашего театра?
– Некоторые появляются вместе с режиссерами. Пьеса приходит как любовь: ведь не читаешь тысячи пьес, чтобы выбрать одну. Как-то приходит. Таинственным образом. Так складывается репертуар.
– Если говорить о пьесе Горина, это будет спектакль о современных геростратах?
– Любой спектакль, который ставится, даже если произведение написано в XVI или XVII веке (допустим, Мольер), – о современности. Конечно, там строится современный слой, который будет понятен зрителю. А как же? Зритель любит смотреть спектакли только про себя. Поэтому есть определенные методики, которые совмещают слои. Есть слой, невидимый для зрителя, который подсказывает ему, что именно он так действует.
В настоящем искусстве ничего не бывает однозначно. Настоящее искусство пишется слоями. Вот «Войну и мир» мы читаем – вроде и XIX век, но вроде мы видим там себя. Не надо отделять одно от другого, а то можно попасть в ситуацию из известной притчи, когда сороконожка задумывается, что же делает вторая нога, когда тридцать шестая опускается на землю, и сходит с ума. Мы в первую очередь хотим показать проблему, потому что честность и принципиальность сейчас в большом дефиците. Об этом мы собираемся поставить спектакль.
– Просто сейчас в стране происходят значительные события, и многие театры на это так или иначе реагируют.
– Мы никогда не ставили спектаклей на злобу дня. Я думаю, что искусство не занимается жарко обсуждаемыми в этот день событиями. Оно всегда охватывает вечность, дает человеку из 2008 года пожить во все годы, которые прошло человечество, – тогда оно действительно действует. А если мы сидим и узнаем: «Вот, это мой сосед, а это Жириновский», – я думаю, что это не искусство, а какой-то скетч. Подобным сейчас, к сожалению, зритель избалован, судя по тому, что сейчас идет по телевизору, типа программы «Зеркало».
– Но это же помогает анализировать, мыслить?
– Смотря какого уровня человек. Мне не помогает, а кому-то – может быть… Это вопрос очень сложный. Я думаю, что искусство должно человека тянуть к себе, а не идти в гости к человеку.
– В августе будущего года вы планируете открыть новую сцену. Может, она станет пространством для экспериментов, как это планирует сделать Гергиев на второй сцене Мариинского театра?
– Сейчас всякий объявляет о том, что он делает эксперимент. Во время настоящего эксперимента – взять, например, авангардизм – его вначале никто не принимает. Он настолько далек от того, к чему привыкли люди, что его не понять. А сейчас такой авангардизм, что сидят полные залы. Разве это авангардизм? Поэтому я к слову «эксперимент» отношусь очень осторожно. Настоящий эксперимент происходит каждый день. Если спектакль живой, там обязательно есть эксперимент, но мы об этом не объявляем.
– Что же тогда это будет?
– Мы планируем использовать ее, как сказал Александр Володин: «Театр – это трубить во все трубы души». Вот чем мы собираемся заниматься. Велосипед изобретать не будем.
Беседовала Алина Циопа
