Культура
Финские парни выказывали небывалую горячность
13 ноября
Финская музыкальная элита ныне распространяет свое влияние на всю мировую музыкальную ситуацию в целом. И дирижер Юкка-Пекка Сарасте – не исключение. Тем удивительнее, что в Петербург Юкка-Пекка не заезжал ни разу, хотя в 2006 году выступал в Москве с Национальным филармоническим оркестром России.
Лахтинский симфонический оркестр величают «чудом маленького города». И впрямь, оркестр из финской глубинки, пожалуй, даст фору любому столичному коллективу – тому же оркестру Филармонии Хельсинки, к примеру.
Богатый, насыщенный бархатистыми красками звук; отточенная техника звукоизвлечения у группы духовых; концентрированный, плотный sound струнных. Словом, оркестр из Лахти стоило послушать: не каждый день у нас выступают коллективы такого высокого класса. Тем досаднее, что реклама концерта была проведена из рук вон плохо: о гастролях финнов в городе практически никто не знал. А жаль: те, кто побывал на их концертах – оркестр приезжал пару раз, на фестиваль «Звезды белых ночей» и в Малый зал Филармонии, – успели оценить блестящий стиль игры и весьма узнаваемый, характерный тембр – свойство, присущее только очень продвинутым оркестрам.
К тому же программа, которую предложил вниманию питерской публики дирижер Юкка-Пекка Сарасте, знаменитость мирового значения, тоже была не из тривиальных: Сибелиус (куда финны без него!), Корнгольд, Равель, Барток.
Концерт Эриха Вольфганга Корнгольда – сочинение, в России малоизвестное. Зато на западе музыку Корнгольда в последнее время играют все чаще. Работавший и живший в первой половине ХХ века, он писал музыку вполне мелодичную и легкоусвояемую: эдакий неоромантизм с тончайшим налетом авангардизма, неяркий тематизм, сладкая скрипичная кантилена, временами «остраняемая» угловатыми скачками. Разливы скрипки во второй части – «Романсе» – сменились бойкой простецкой жигой в третьей. Вертлявый ритм нагнетал стремительное движение, вылившееся в апофеоз коды: типическая картина народного праздника. Сочинение слеплено крепко и ладно, по калькам романтического концерта. Большая доза предсказуемости в конструкции цикла, скорее всего, и предопределила успех концерта среди исполнителей.
В концерте Корнгольда солировал питерский скрипач Илья Грингольц. Илья – известный виртуоз – играл, слов нет, хорошо: благородным, певучим звуком, щеголяя идеально чистой интонацией, с аналитически взвешенной и точно отмеренной эмоциональностью. Однако в зажигательной «Цыганке» Равеля, в которой так и слышатся бряцания бубна и залихватский цыганский угар, вибрирования эмоций, энергетического запала явно недостало. В игре Ильи ощущался холодок, отстраненный тон, неуместный для такой яркой концертной пьесы. Казалось, скрипач сознательно умерял градус, подлаживаясь под сдержанную дирижерскую манеру Сарасте.
Впрочем, для финнов лахтинский оркестр выказывал небывалую горячность. Сыграв для затравки своего любимого Сибелиуса – раздумчивую симфоническую поэму «Тапиола», – оркестранты разошлись, и к концу вечера заиграли мощнее и заразительней. Сарасте властвовал над оркестром безраздельно: лишь в сентябре этого года вступив в должность художественного консультанта, он уже успел наладить с коллективом полный и безусловный контакт. Элегантный, как рояль, в своем черном фраке, подпоясанный широким алым кушаком, маэстро смотрелся великолепно. Один из лучших дирижеров поколения 50-летних, он принадлежит плеяде ярких финских музыкантов, появившихся как-то вдруг, одновременно.
Интерпретации Сарасте, как правило, отличает тонкая выделка деталей и отчетливое видение формы в целом. Это позволяет ему сочетать камерное любование оркестровыми красками – с размахом в строительстве целостной конструкции симфоний. Причем прирожденную интровертность Сарасте успешно преодолевает великолепным мастерством дирижера. Сложнейшее сочинение – Концерт для оркестра Белы Бартока – было сыграно тщательно и пунктуально. Обостренное чувство ритма и внутренняя свобода исполнения не могли не вызвать восхищения. Ритмические переключения внутри групп были согласованы до микрона. Структура – абсолютно проясненная. Смены темпов, метра, ритма – у Бартока в партитуре это происходит ежесекундно – производились с потрясающей точностью. Это была ювелирная работа: концерт, написанный Бартоком на закате жизни, в Америке, по заказу Бостонского симфонического оркестра, содержит массу соло, практически для всех инструментов и групп. Сыграть его – значит, продемонстрировать высочайший класс оркестра, его ансамблевые качества: «Мы можем!»
Кому-то, быть может, показалось бы, что в интерпретации Сарасте слишком много изящества, ненавязчивой жанровости, слишком мало драйва. У Джеймса Ливайна с «бостонцами» концерт, определенно, получается живее и убедительней: как-никак, это их «родная» музыка, написанная специально для уникального оркестра. Однако оркестр города Лахти сыграл Концерт для оркестра Бартока в сто раз артистичней, точнее и профессиональней, чем наш ЗКР. (Первый филармонический оркестр играл этот опус в прошлом сезоне.) Это – факт, очевидный и несомненный. Гюляра Садых-заде
Лахтинский симфонический оркестр величают «чудом маленького города». И впрямь, оркестр из финской глубинки, пожалуй, даст фору любому столичному коллективу – тому же оркестру Филармонии Хельсинки, к примеру.
Богатый, насыщенный бархатистыми красками звук; отточенная техника звукоизвлечения у группы духовых; концентрированный, плотный sound струнных. Словом, оркестр из Лахти стоило послушать: не каждый день у нас выступают коллективы такого высокого класса. Тем досаднее, что реклама концерта была проведена из рук вон плохо: о гастролях финнов в городе практически никто не знал. А жаль: те, кто побывал на их концертах – оркестр приезжал пару раз, на фестиваль «Звезды белых ночей» и в Малый зал Филармонии, – успели оценить блестящий стиль игры и весьма узнаваемый, характерный тембр – свойство, присущее только очень продвинутым оркестрам.
К тому же программа, которую предложил вниманию питерской публики дирижер Юкка-Пекка Сарасте, знаменитость мирового значения, тоже была не из тривиальных: Сибелиус (куда финны без него!), Корнгольд, Равель, Барток.
Концерт Эриха Вольфганга Корнгольда – сочинение, в России малоизвестное. Зато на западе музыку Корнгольда в последнее время играют все чаще. Работавший и живший в первой половине ХХ века, он писал музыку вполне мелодичную и легкоусвояемую: эдакий неоромантизм с тончайшим налетом авангардизма, неяркий тематизм, сладкая скрипичная кантилена, временами «остраняемая» угловатыми скачками. Разливы скрипки во второй части – «Романсе» – сменились бойкой простецкой жигой в третьей. Вертлявый ритм нагнетал стремительное движение, вылившееся в апофеоз коды: типическая картина народного праздника. Сочинение слеплено крепко и ладно, по калькам романтического концерта. Большая доза предсказуемости в конструкции цикла, скорее всего, и предопределила успех концерта среди исполнителей.
В концерте Корнгольда солировал питерский скрипач Илья Грингольц. Илья – известный виртуоз – играл, слов нет, хорошо: благородным, певучим звуком, щеголяя идеально чистой интонацией, с аналитически взвешенной и точно отмеренной эмоциональностью. Однако в зажигательной «Цыганке» Равеля, в которой так и слышатся бряцания бубна и залихватский цыганский угар, вибрирования эмоций, энергетического запала явно недостало. В игре Ильи ощущался холодок, отстраненный тон, неуместный для такой яркой концертной пьесы. Казалось, скрипач сознательно умерял градус, подлаживаясь под сдержанную дирижерскую манеру Сарасте.
Впрочем, для финнов лахтинский оркестр выказывал небывалую горячность. Сыграв для затравки своего любимого Сибелиуса – раздумчивую симфоническую поэму «Тапиола», – оркестранты разошлись, и к концу вечера заиграли мощнее и заразительней. Сарасте властвовал над оркестром безраздельно: лишь в сентябре этого года вступив в должность художественного консультанта, он уже успел наладить с коллективом полный и безусловный контакт. Элегантный, как рояль, в своем черном фраке, подпоясанный широким алым кушаком, маэстро смотрелся великолепно. Один из лучших дирижеров поколения 50-летних, он принадлежит плеяде ярких финских музыкантов, появившихся как-то вдруг, одновременно.
Интерпретации Сарасте, как правило, отличает тонкая выделка деталей и отчетливое видение формы в целом. Это позволяет ему сочетать камерное любование оркестровыми красками – с размахом в строительстве целостной конструкции симфоний. Причем прирожденную интровертность Сарасте успешно преодолевает великолепным мастерством дирижера. Сложнейшее сочинение – Концерт для оркестра Белы Бартока – было сыграно тщательно и пунктуально. Обостренное чувство ритма и внутренняя свобода исполнения не могли не вызвать восхищения. Ритмические переключения внутри групп были согласованы до микрона. Структура – абсолютно проясненная. Смены темпов, метра, ритма – у Бартока в партитуре это происходит ежесекундно – производились с потрясающей точностью. Это была ювелирная работа: концерт, написанный Бартоком на закате жизни, в Америке, по заказу Бостонского симфонического оркестра, содержит массу соло, практически для всех инструментов и групп. Сыграть его – значит, продемонстрировать высочайший класс оркестра, его ансамблевые качества: «Мы можем!»
Кому-то, быть может, показалось бы, что в интерпретации Сарасте слишком много изящества, ненавязчивой жанровости, слишком мало драйва. У Джеймса Ливайна с «бостонцами» концерт, определенно, получается живее и убедительней: как-никак, это их «родная» музыка, написанная специально для уникального оркестра. Однако оркестр города Лахти сыграл Концерт для оркестра Бартока в сто раз артистичней, точнее и профессиональней, чем наш ЗКР. (Первый филармонический оркестр играл этот опус в прошлом сезоне.) Это – факт, очевидный и несомненный. Гюляра Садых-заде
