Культура
Лариса Малеванная: «Для идеальной любви нет понятия возраста»
22 января
Пышных празднеств Лариса Ивановна устраивать не намерена, не любит она и творческих встреч по поводу дат. Терпеть не может перебирать фотографии в альбомах – считает, что всех своих близких и родных надо хранить в душе, в памяти. Свой день рождения Малеванная проведет в кругу семьи с любимым сыном, невесткой и внуками – напечет пирогов, будут разговаривать и петь песни под гитару. А накануне с ней встретилась корреспондент «НВ».
– Лариса Ивановна, помнится, вы не раз говорили о себе, что человек вы ленивый, вам бы с книжкой полежать, ничего не делая. Но у вас столько ролей в кино и театре сыграно, вы и книги пишете, и сценарии, и стихи.
– Думаю, что людям свойственно заблуждаться насчет себя. Я вот себя со стороны не вижу. Мне кажется, я ленивая. И я доказываю, что многое делала в своей жизни от лени и трусости. Например, почему на режиссерский факультет поступила? Да потому, что боялась, что на актерский не получится – родные меня убедили, что я некрасивая и мне придется приложить слишком много усилий, доказывая, на что я способна. Потому выбрала, как мне казалось, более легкий путь – режиссуру.
– И поступили туда сразу, и с отличием закончили. Тоже от лени?
– Да, но я ведь не стала работать режиссером – это уже в зрелом возрасте начала ставить спектакли. А тогда я очень легко отделалась – на актерском ведь упорно и долго занимаются сценической речью, ставят голос. А на режиссерском мы это все проходили по усеченной программе. Так что я стала актрисой, обойдясь малой кровью.
– Хотя голос у вас совершенно необыкновенный – с вечным французским прононсом. Ваш голос просто завораживает.
– Мне удивительно это слышать, хотя об этом многие говорят. Я вечно была хрипатая, сопатая, не вылезала из хронических тонзиллитов. И еще у меня был ужасный южный выговор – я же под Таганрогом родилась: фрикативное «г» и «д» у меня звучало как «ц» – теперь мне самой режет слух, когда я слышу это в чужой речи. История моего голоса вообще очень странная. Вот вам первой из журналистов расскажу такой момент. Когда я приехала после пионерского лагеря с сорванным голосом и показалась брату Аркадия Райкина – Ральфу Исааковичу (он работал в НИИ уха, горла, носа и речи), он сказал мне: «Лоринька, ваше счастье, что вы поступаете на режиссерский. Актрисой вам не быть, у вас узелок на связках». А потом, когда я проработала три с половиной года в Красноярском ТЮЗе и вернулась, Райкин посмотрел мое горло и спросил: «Лоринька, а куда вы дели свой узелок?» Он рассосался! Непонятно как. Может, климат повлиял.
– Как вы относитесь к тому, что делается сегодня в кино и театре?
– А я ушла из театра. И меня ужасает современное кино, хотя я снимаюсь в кино. Там кого-то вечно догоняют, убивают. Я уже не могу видеть эту агрессию. Видимо, у современного человека настолько огрубели чувства, что его нюансами и полутонами не проймешь. И потому его надо все время бить обухом по голове. То же самое, увы, происходит и в театре, даже когда там нет кровавых погонь и убийств. Но все равно я вижу агрессивную самовыражающуюся режиссуру, вычурную, изобретательную, часто талантливую, но такую бездушную. Из театра тоже ушли нюансы, полутона, подробности. Какой там человеческий дух, о котором говорил Станиславский? Только жизнь человеческого тела. Со всеми его потребностями.
– Неужели нет никаких хороших примеров?
– Есть! Нечаянно по осени я попала в жюри фестиваля любительских театров. Проходил он в Театре эстрады. Пригласил Евгений Мезенцев. Я думала, зачем я пойду судить самодеятельность, что там можно найти? И как я благодарна, что Мезенцев меня позвал, – я увидела так много интересного, непрофессиональные артисты из Литвы, Латвии, Белоруссии такие свежие, не замотанные, не затертые в сериалах, они обожают театр, для них это храм, чудесная возможность прикоснуться к высокому. Я увидела спектакль, который сколько буду жить, столько буду помнить.
Юрий Зиновьев поставил в лиепайском театре «Балаганчик» спектакль по рассказу Леонида Андреева «Кусака». Про дворовую собачку. Щенка играл мальчик. Когда щенка не взяла в город полюбившая его семья, «щенок» завыл, и ему подвывал детский хор. На этой простой мизансцене заплакал весь зал, все мужчины, сидящие в жюри, а это Георгий Тараторкин, Александр Галибин, Николай Иванов из петербургского ТЮЗа, композитор Георгий Портнов… «Кусаке» дали Гран-при. И тогда я поверила в то, что театр неистребим. Он выживает сейчас вот в таких формах – в самодеятельных труппах.
– Лариса Ивановна, как вам удалось сохранить в себе такие непосредственные чувства? Вы до сих пор способны удивляться…
– Думаю, я просто очень хороший зритель. Это дивное чувство, когда тебе удается побыть зрителем, забыть, что ты профессионал. Я настолько хороший зритель, (может, кстати, это мое самое лучшее качество), что купить меня ничего не стоит. Я радуюсь, плачу, хохочу громче всех… Вот такие эмоции я недавно испытала в Краснодарском молодежном театре, куда меня пригласил мой сокурсник Вячеслав Пинчук ставить спектакль по моему любимому Аркадию Аверченко «Куколка» (в Петербурге постановка имела название «Шутка мецената»). Но сначала я должна была убедиться в том, что это действительно хороший театр. Я смотрела комедию Гольдони. И в буквальном смысле упала от смеха со стула, когда вышел потрясающе смешной персонаж. Профессионального образования нет, только десятилетка. Но его игра убедила меня в том, что и у меня в постановке этот артист будет играть главную роль.
– Вот уж не думала, что вы так смешливы. Вы всегда производили впечатление трагической, глубокомысленной личности.
– Обманчиво! Когда я оканчивала институт, мой руководитель курса Александр Александрович Музиль сказал мне: «Малютка Малеванная, вы, наверное, хотите играть. Только помните всегда, что вы девочка из народа, и вы характерная артистка. Вы очень смешная, не вздумайте играть героинь». Только я окончила институт, я сразу начала играть и кино, и в театре героинь, и всю жизнь их играла. И постоянно мечтала, когда же я доберусь до какой-нибудь комедийной роли. Вот, наверное, когда я перестану быть смешной, тогда и дадут такую роль. А как режиссер я лет десять назад выпустила в БДТ спектакль «Бенгальские огни» по рассказу Аркадия Аверченко – зритель хорошо встречал, но в самом театре кривились.
– По этой причине вы и ушли из БДТ?
– Нет, просто я давно должна была оттуда уйти. Если бы я доверяла своей интуиции. Но прислушиваться к ней я стала не так давно. Мне с детства внушали, что я очень умная девушка. Я и поверила. А женщине нельзя верить в такую чепуху. Для нее важнее не ум, а интуиция. Я уже давно переросла себя в этом театре. Кстати, мы совершенно мирно расстались с Темуром Чхеидзе – ну просто не видел он, как и где занять меня в спектаклях, а я не видела в его постановках света в конце тоннеля, без которого не представляю искусства. Видимо, мы просто разные по группе крови. И как только я ушла из театра – посыпались с разных сторон предложения сниматься в кино, писать книги.
– Неужели, чтобы писать, надо было уходить из театра?
– Как ни странно. Мне еще в школе говорили, что я должна писать. Учительница по литературе ставила на моих сочинениях восклицательный знак. Несмотря на мое простонародное происхождение, у меня в общем-то врожденная грамотность. И я люблю слово. Недавно приняли к работе мой сценарий. Он о любви 6-летнего мальчика к 35-летней актрисе. Кого-то эта история приводит в шок, кого-то убеждает, что для идеальной любви нет понятия возраста. В моей жизни все очень по максимуму. Так уж я устроена. Люблю – так до одурения, ненавижу – тоже на всю катушку. Я и по отношению к Петербургу испытываю крайние чувства – и любви, и ненависти. Этот город меня повергал много лет в тяжелейшие депрессии, но и без него я совершенно не могу существовать. Кстати, депрессии я научилась лечить на Елагином острове – вместо больничных коек в отделении неврологии, куда я попадала не раз. Иду на Елагин с томиком Пушкина, учу стихи и поэмы, смотрю на деревья и белок – и начинаю понимать, зачем я родилась на свет.
Беседовала Елена Добрякова
– Лариса Ивановна, помнится, вы не раз говорили о себе, что человек вы ленивый, вам бы с книжкой полежать, ничего не делая. Но у вас столько ролей в кино и театре сыграно, вы и книги пишете, и сценарии, и стихи.
– Думаю, что людям свойственно заблуждаться насчет себя. Я вот себя со стороны не вижу. Мне кажется, я ленивая. И я доказываю, что многое делала в своей жизни от лени и трусости. Например, почему на режиссерский факультет поступила? Да потому, что боялась, что на актерский не получится – родные меня убедили, что я некрасивая и мне придется приложить слишком много усилий, доказывая, на что я способна. Потому выбрала, как мне казалось, более легкий путь – режиссуру.
– И поступили туда сразу, и с отличием закончили. Тоже от лени?
– Да, но я ведь не стала работать режиссером – это уже в зрелом возрасте начала ставить спектакли. А тогда я очень легко отделалась – на актерском ведь упорно и долго занимаются сценической речью, ставят голос. А на режиссерском мы это все проходили по усеченной программе. Так что я стала актрисой, обойдясь малой кровью.
– Хотя голос у вас совершенно необыкновенный – с вечным французским прононсом. Ваш голос просто завораживает.
– Мне удивительно это слышать, хотя об этом многие говорят. Я вечно была хрипатая, сопатая, не вылезала из хронических тонзиллитов. И еще у меня был ужасный южный выговор – я же под Таганрогом родилась: фрикативное «г» и «д» у меня звучало как «ц» – теперь мне самой режет слух, когда я слышу это в чужой речи. История моего голоса вообще очень странная. Вот вам первой из журналистов расскажу такой момент. Когда я приехала после пионерского лагеря с сорванным голосом и показалась брату Аркадия Райкина – Ральфу Исааковичу (он работал в НИИ уха, горла, носа и речи), он сказал мне: «Лоринька, ваше счастье, что вы поступаете на режиссерский. Актрисой вам не быть, у вас узелок на связках». А потом, когда я проработала три с половиной года в Красноярском ТЮЗе и вернулась, Райкин посмотрел мое горло и спросил: «Лоринька, а куда вы дели свой узелок?» Он рассосался! Непонятно как. Может, климат повлиял.
– Как вы относитесь к тому, что делается сегодня в кино и театре?
– А я ушла из театра. И меня ужасает современное кино, хотя я снимаюсь в кино. Там кого-то вечно догоняют, убивают. Я уже не могу видеть эту агрессию. Видимо, у современного человека настолько огрубели чувства, что его нюансами и полутонами не проймешь. И потому его надо все время бить обухом по голове. То же самое, увы, происходит и в театре, даже когда там нет кровавых погонь и убийств. Но все равно я вижу агрессивную самовыражающуюся режиссуру, вычурную, изобретательную, часто талантливую, но такую бездушную. Из театра тоже ушли нюансы, полутона, подробности. Какой там человеческий дух, о котором говорил Станиславский? Только жизнь человеческого тела. Со всеми его потребностями.
– Неужели нет никаких хороших примеров?
– Есть! Нечаянно по осени я попала в жюри фестиваля любительских театров. Проходил он в Театре эстрады. Пригласил Евгений Мезенцев. Я думала, зачем я пойду судить самодеятельность, что там можно найти? И как я благодарна, что Мезенцев меня позвал, – я увидела так много интересного, непрофессиональные артисты из Литвы, Латвии, Белоруссии такие свежие, не замотанные, не затертые в сериалах, они обожают театр, для них это храм, чудесная возможность прикоснуться к высокому. Я увидела спектакль, который сколько буду жить, столько буду помнить.
Юрий Зиновьев поставил в лиепайском театре «Балаганчик» спектакль по рассказу Леонида Андреева «Кусака». Про дворовую собачку. Щенка играл мальчик. Когда щенка не взяла в город полюбившая его семья, «щенок» завыл, и ему подвывал детский хор. На этой простой мизансцене заплакал весь зал, все мужчины, сидящие в жюри, а это Георгий Тараторкин, Александр Галибин, Николай Иванов из петербургского ТЮЗа, композитор Георгий Портнов… «Кусаке» дали Гран-при. И тогда я поверила в то, что театр неистребим. Он выживает сейчас вот в таких формах – в самодеятельных труппах.
– Лариса Ивановна, как вам удалось сохранить в себе такие непосредственные чувства? Вы до сих пор способны удивляться…
– Думаю, я просто очень хороший зритель. Это дивное чувство, когда тебе удается побыть зрителем, забыть, что ты профессионал. Я настолько хороший зритель, (может, кстати, это мое самое лучшее качество), что купить меня ничего не стоит. Я радуюсь, плачу, хохочу громче всех… Вот такие эмоции я недавно испытала в Краснодарском молодежном театре, куда меня пригласил мой сокурсник Вячеслав Пинчук ставить спектакль по моему любимому Аркадию Аверченко «Куколка» (в Петербурге постановка имела название «Шутка мецената»). Но сначала я должна была убедиться в том, что это действительно хороший театр. Я смотрела комедию Гольдони. И в буквальном смысле упала от смеха со стула, когда вышел потрясающе смешной персонаж. Профессионального образования нет, только десятилетка. Но его игра убедила меня в том, что и у меня в постановке этот артист будет играть главную роль.
– Вот уж не думала, что вы так смешливы. Вы всегда производили впечатление трагической, глубокомысленной личности.
– Обманчиво! Когда я оканчивала институт, мой руководитель курса Александр Александрович Музиль сказал мне: «Малютка Малеванная, вы, наверное, хотите играть. Только помните всегда, что вы девочка из народа, и вы характерная артистка. Вы очень смешная, не вздумайте играть героинь». Только я окончила институт, я сразу начала играть и кино, и в театре героинь, и всю жизнь их играла. И постоянно мечтала, когда же я доберусь до какой-нибудь комедийной роли. Вот, наверное, когда я перестану быть смешной, тогда и дадут такую роль. А как режиссер я лет десять назад выпустила в БДТ спектакль «Бенгальские огни» по рассказу Аркадия Аверченко – зритель хорошо встречал, но в самом театре кривились.
– По этой причине вы и ушли из БДТ?
– Нет, просто я давно должна была оттуда уйти. Если бы я доверяла своей интуиции. Но прислушиваться к ней я стала не так давно. Мне с детства внушали, что я очень умная девушка. Я и поверила. А женщине нельзя верить в такую чепуху. Для нее важнее не ум, а интуиция. Я уже давно переросла себя в этом театре. Кстати, мы совершенно мирно расстались с Темуром Чхеидзе – ну просто не видел он, как и где занять меня в спектаклях, а я не видела в его постановках света в конце тоннеля, без которого не представляю искусства. Видимо, мы просто разные по группе крови. И как только я ушла из театра – посыпались с разных сторон предложения сниматься в кино, писать книги.
– Неужели, чтобы писать, надо было уходить из театра?
– Как ни странно. Мне еще в школе говорили, что я должна писать. Учительница по литературе ставила на моих сочинениях восклицательный знак. Несмотря на мое простонародное происхождение, у меня в общем-то врожденная грамотность. И я люблю слово. Недавно приняли к работе мой сценарий. Он о любви 6-летнего мальчика к 35-летней актрисе. Кого-то эта история приводит в шок, кого-то убеждает, что для идеальной любви нет понятия возраста. В моей жизни все очень по максимуму. Так уж я устроена. Люблю – так до одурения, ненавижу – тоже на всю катушку. Я и по отношению к Петербургу испытываю крайние чувства – и любви, и ненависти. Этот город меня повергал много лет в тяжелейшие депрессии, но и без него я совершенно не могу существовать. Кстати, депрессии я научилась лечить на Елагином острове – вместо больничных коек в отделении неврологии, куда я попадала не раз. Иду на Елагин с томиком Пушкина, учу стихи и поэмы, смотрю на деревья и белок – и начинаю понимать, зачем я родилась на свет.
Беседовала Елена Добрякова
