Общество
Некуда бежать
24 января
История чернокожего Максимки, которого русские моряки спасли от белых работорговцев и сделали юнгой русского флота, вряд ли когда-либо повторится в России. Люди, которые в детстве со слезами на глазах смотрели этот трогательный фильм по рассказу русского писателя Константина Станюковича, выросли и пришли работать в Федеральную миграционную службу, забыв о чистых детских переживаниях. И если бы тогда Максимке, попавшему на русский корабль, пришлось обращаться за статусом беженца в ФМС, думаю, не было бы этой всем известной доброй истории.
А был бы еще один чернокожий раб у белых колонистов.
Такая ассоциация невольно пришла на ум, когда мы выслушали взволнованный рассказ смуглого молодого человека, сидящего перед нами. Это беженец из Ирака, транскрипция имени которого очень напоминает русское имя Максим. Полностью назвать его имя мы не можем, поскольку он до сих пор опасается «работорговцев».
Максим родился в Ираке, в цыганской семье. И хотя их семья была исключительно законопослушной и жила натуральным хозяйством, отношение со стороны арабов к этому национальному меньшинству всегда было нетерпимым. А уж когда со свержением режима Саддама Хусейна в Ираке началась гражданская война, боевики, сбившись в вооруженные до зубов отряды, стали попросту вырезать целыми деревнями всех «неверных», свято веря в то, что получат за это гарантированную путевку в рай. Именно такой ужас пережил 16-летний Максим, вернувшись в родную деревню из Багдада, где учился семь лет по настоянию отца в Международной школе Багдада. За годы учебы ему улыбнулась удача – его приютила у себя русская семья. Сначала он помогал им по хозяйству, а те дали ему кров и еду. Со временем они подружились. Максим стал едва ли не членом их семьи, выучив русский и английский языки. Так продолжалось шесть лет вплоть до 2003 года, когда американцы вступили в Ирак.
Русские инженеры, которые строили здесь какое-то крупное предприятие, спешно уехали, а Максим вынужден был вернуться в деревню, которую год спустя боевики разбомбили и сожгли. Его семья погибла. Максим чудом уцелел и снова бежал в Багдад. Оставаться в деревне и восстанавливать дом было невозможно. В те годы в окрестностях Багдада орудовала группировка боевиков под названием Мехди, командиром которой был человек по кличке Алсадер. Его люди ездили по деревням и вербовали мужчин в боевики. Тех, кто отказывался, убивали или калечили. Не желая этой участи, Максим стал бродяжничать. Обжил в городе брошенный гараж. Утром подрабатывал на рынке – таскал тележки за объедки, скрывая тот факт, что он не араб. Ночью прятался. Спустя какое-то время Максим узнал, что его бабушка выжила, ее приютили люди из соседней деревни. Он отправился ее навестить, и она поведала ему свой план его спасения. Тогда по разрушенным деревням ходили какие-то люди и предлагали за деньги спасение молодым людям. Предполагалось, что их вывезут из Ирака, чтобы они нашли убежище в других, более цивилизованных странах. Бабушка Максима поверила, сняла с себя все накопленное за жизнь золото и вверила внука «спасителям».
– Эти люди завязали нам глаза и повезли в аэропорт, – рассказывает Максим, – Там сделали успокоительные уколы, после которых мы очнулись уже в другой стране, где всех разделили на 2 группы. Первую отправили в Алжир, а вторую, в которую попал я, – в Россию. По моим ощущениям, второй полет длился 4–6 часов, после чего мы приземлились в России. Но судя по отсутствию шума большого города, это был не столичный аэропорт. Нас вывели. Глаза по-прежнему держали закрытыми, обращались жестоко, не кормили и не пускали в туалет. Оказавшись в микроавтобусе, я впервые услышал от нашего конвоя русскую речь. Конечно, никто не мог и предположить, что я знаю русский. В тот момент один спросил другого: «Что с ними делать? Куда везем?» На что другой ответил: «А туда же, будут рабами. Перестанут работать – продадим на органы».
От услышанного Максим пришел в ужас и твердо решил бежать, куда глаза глядят. Спустя полчаса езды он дал понять, что очень хочет в туалет. Машина остановилась на обочине. Один конвоир остался в ней, другой повел его под прицелом в лес. Парень попросил развязать руки и глаза, поскольку справить нужду иначе не мог. Охранник выполнил его просьбу, опустил оружие и закурил. Максим сделал вид, что облегчается, и резко нанес удар не ожидавшему подвоха конвоиру.
– Он согнулся пополам, а я помчался в глубину леса, – продолжает Максим. – Я знал, что, если остановлюсь, меня убьют. Мой охранник стал стрелять, но пистолет – это шум, и второй заорал ему, что рядом пост ГАИ и пусть беглец лучше сдохнет в лесу, чем мы привлечем к себе внимание. А я несся что есть сил. Больше часа бежал через лес и в итоге оказался у обочины другой дороги. Остановившись у нее, я потерял сознание – я был ранен, давно не ел и растратил на побег последние силы. Когда я очнулся, увидел, что передо мной стоят мужчина и девушка. Я сказал, что за мной гонятся бандиты и хотят убить. Всю историю я не мог им рассказать – боялся, что они сразу отдадут меня в милицию, откуда меня отправят в тюрьму за нелегальное пересечение границы. Они забрали меня к себе в машину, дали футболку, еды и воды и предложили доехать с ними до Петербурга. По их словам, у них там был знакомый юрист, который мне сможет помочь в этой ситуации, и дали его адрес.
В Петербурге Максим оказался на рассвете, его высадили на Лиговском проспекте, дали карту и адрес юриста, и он пошел пешком до площади Восстания. Владимир не просто выслушал человека, попавшего в такой жестокий жизненный переплет, но и приодел бедолагу, перевязал раны, накормил и… приютил. По его словам, он просто представил себя на месте этого человека и уже не мог поступить иначе. А дальше началась совсем другая история.
– Владимир напомнил мне своим добрым отношением тех русских, у которых я жил в Багдаде, но, несмотря на все его усилия, мое будущее безрадостно, – заканчивает свой рассказ Максим. – Не все русские такие душевные. В миграционной службе в статусе беженца мне отказали, хотя я сделал все, что было положено по вашему закону. И теперь меня, скорее всего, на долгие годы ждет тюрьма, следственный изолятор для тех, кто подлежит депортации. Ведь меня даже некуда высылать – в Ираке меня либо сразу убьют, либо не примут, потому что людям моей национальности там не выдают документов, не дают гражданства. Я очень люблю русских, я хотел бы остаться жить в России и приносить людям пользу.
Корреспонденты «НВ» решили встретиться с Владимиром Подоприхиным, петербургским юристом, который отстаивает сегодня права Максима. Владимир выложил перед нами целый том документов, писем, выдержек из законов. Вот уже более года он борется с бюрократической машиной ФМС за судьбу своего подопечного, перед которым в тот роковой майский день не смог захлопнуть дверь.
– Максим появился на пороге моей конторы в выходной день, – рассказывает Владимир Евгеньевич. – В понедельник я его повез в Международный Красный Крест, откуда нас перенаправили в Федеральную миграционную службу. Там нам отказали в приеме, сославшись на то, что для первичного обращения существует лишь один день – среда. Однако в ближайшую среду Максима снова не приняли, велев прийти в следующую. Спустя неделю его оформили и стали приглашать на интервью. По закону его дело должно было быть рассмотрено в течение 2–3 месяцев, но опрашивали Максима вплоть до 24 декабря, после чего отказали ему в статусе беженца по формальной причине – из-за того, что он не обратился в ФМС в первые сутки!
Принимая подобное решение, чиновники допустили целый ряд нарушений – не проверили, в каком состоянии находился человек, не вызвали Владимира ни как свидетеля, ни как представителя.
– Понятно, что у ФМС огромный административный ресурс и он работает на то, чтобы их решения невозможно было обжаловать, – продолжает Владимир Подоприхин. – Когда мы обратились в Дзержинский районный суд об обжаловании действий ФМС, нам отказали принять дело к производству, мотивировав решение тем, что у Максима нет паспорта. Откуда он у него может быть?! Получается, из-за того, что у него нет документа, он не может обжаловать неправомерное действие какого-либо органа. Хотя Конвенция ООН от 1951 года, к которой присоединилась и Россия, гласит: каждый беженец может обратиться в суд. Максим просил принять его в центр размещения беженцев – отказ. Я не буду описывать вам все препоны, которые ставили чиновники на нашем пути, их набралось на целый том, скажу одно: ситуация дошла до абсурда. В определенный момент мне пришлось составлять «жалобу на жалобу оставленной без движения жалобы»!
Кроме того, по словам опытного юриста, из комплекта документов для суда следующей инстанции у них попросту исчезали многие бумаги, и их заставляли снова все собирать по кругу. После чего ему стало очевидно: поскольку у ФМС нет весомых аргументов, почему они должны отказать Максиму в статусе беженца, они всеми способами пытаются не принять дело в производство. В городском же суде, где они обжаловали решение районного суда, дело Максима снова вернули на рассмотрение во все тот же Дзержинский районный суд, все тому же судье Олегу Кутыеву, потому что другого судьи, занимающегося в Петербурге делами беженцев, попросту нет. Подводя печальный итог, Владимир Подоприхин резюмировал: «В ФМС и в суде любыми способами не хотят выполнять закон. Не исключено, что делается это потому, что последние беженцы ФМС были оформлены в начале 90-х и сотрудники, которые сейчас там работают, попросту не знают порядок оформления, предоставления статуса беженца, а тем более положенного по закону жилья. Поэтому и ставят перед беженцами заведомо невыполнимые условия. Максим попал в страну и стал заложником государства, которое отказывает ему даже в соблюдении достигнутых положений Международной конвенции. Более того, без документа он не может покинуть страну – только нелегально. И если его не пристрелят на границе, он сможет просить убежища у другого, более гуманного государства...»
Мы обратились за разъяснениями ФМС, и нам ответили, что их позиция на этот счет уже озвучена Игорю Михайлову, уполномоченному по правам человека, к которому также обращался за помощью Максим и его представитель.
(«НВ» будет следить за судьбой Максима)
комментарии
Игорь Михайлов, уполномоченный по правам человека в Санкт-Петербурге:
– Могу говорить о том, что УФМС находится в правовом поле, на страже интересов российского общества. Я пока не вижу, что их замечания носят предвзятый характер, они вполне обоснованы. У нашей миграционной службы есть определенные методики по работе с гражданами, которые обращаются за получением статуса беженца. Они позволяют определить их реальную принадлежность к той или иной национальности. Как следует из документов, данный гражданин Ирака неоднократно подвергался лингвистическим экспертизам. Вывод таков: он владеет хинди, а арабский выучил недавно. Посольство Ирака официально заявляет, что такой гражданин нигде не числится, не является ни уроженцем, ни гражданином этой страны. В итоги мы имеем запутанную ситуацию, существует подозрение, подчеркиваю, подозрение, что он прибыл не из Ирака, а из стран ближнего зарубежья. Но когда человеку в течение долгой беседы трижды задают один вопрос и каждый раз получают разный ответ, это вызывает недоумение. Максим согласно европейской Конвенции по правам человека и иным нормативным документам имеет право жить в любой стране или вернуться в страну происхождения. Но возникает вопрос, откуда он на самом деле. Миграционная служба должна думать о безопасности Российской Федерации, когда имеет дело с человеком с неопределенным происхождением. Также могу сказать, что пока рассматривается заявление о присвоении статуса беженца, этому человеку ничего не угрожает – он находится в стране на законных основаниях, если получает отказ – может подать новое заявление.
Дмитрий Дубровский, директор программы «Права человека», Смольный институт свободных искусств и наук:
– История Максима для Петербурга не исключение. Россия постоянно заявляет, что выполняет Конвенцию о статусе беженцев 1951 года. Между тем очевидное упорное нежелание миграционной службы этот статус давать приводит к тому, что число людей, которым предоставлен статус беженца, примерно в 10 раз меньше, чем количество обращений за этим статусом. Особенно показательно, что острое нежелание давать статус беженца объясняется безопасностью страны. Интересно, какую угрозу представляет человек, даже если он по каким-то причинам и скрывает страну, из которой он на самом деле сбежал? К сожалению, Россия в нарушение всех конвенций, например, выдает Узбекистану представителей оппозиции, лицемерно объясняя это «борьбой против терроризма». Реальное же объяснение такого отношения, боюсь, не имеет отношения к безопасности, а к реальной ксенофобии. Но история Максима для Петербурга не исключение. Например, руандийские беженцы вынуждены были годами доказывать миграционной службе, что в Руанде им действительно грозила смерть, несмотря на то что ко времени их обращения уже работал Международный трибунал по геноциду в Руанде.
Вероятнее всего, что запутанная и непрозрачная система принятия решений по статусу беженца вместе с националистическими настроениями в среде работников миграционной службы вкупе создают своего рода «сито», не позволяющее представителям этнических и расовых меньшинств получить статус беженца.
Яна Ярещенко, Дария Орешкина. Фото Юлии Репьевой.
А был бы еще один чернокожий раб у белых колонистов.
Такая ассоциация невольно пришла на ум, когда мы выслушали взволнованный рассказ смуглого молодого человека, сидящего перед нами. Это беженец из Ирака, транскрипция имени которого очень напоминает русское имя Максим. Полностью назвать его имя мы не можем, поскольку он до сих пор опасается «работорговцев».
Максим родился в Ираке, в цыганской семье. И хотя их семья была исключительно законопослушной и жила натуральным хозяйством, отношение со стороны арабов к этому национальному меньшинству всегда было нетерпимым. А уж когда со свержением режима Саддама Хусейна в Ираке началась гражданская война, боевики, сбившись в вооруженные до зубов отряды, стали попросту вырезать целыми деревнями всех «неверных», свято веря в то, что получат за это гарантированную путевку в рай. Именно такой ужас пережил 16-летний Максим, вернувшись в родную деревню из Багдада, где учился семь лет по настоянию отца в Международной школе Багдада. За годы учебы ему улыбнулась удача – его приютила у себя русская семья. Сначала он помогал им по хозяйству, а те дали ему кров и еду. Со временем они подружились. Максим стал едва ли не членом их семьи, выучив русский и английский языки. Так продолжалось шесть лет вплоть до 2003 года, когда американцы вступили в Ирак.
Русские инженеры, которые строили здесь какое-то крупное предприятие, спешно уехали, а Максим вынужден был вернуться в деревню, которую год спустя боевики разбомбили и сожгли. Его семья погибла. Максим чудом уцелел и снова бежал в Багдад. Оставаться в деревне и восстанавливать дом было невозможно. В те годы в окрестностях Багдада орудовала группировка боевиков под названием Мехди, командиром которой был человек по кличке Алсадер. Его люди ездили по деревням и вербовали мужчин в боевики. Тех, кто отказывался, убивали или калечили. Не желая этой участи, Максим стал бродяжничать. Обжил в городе брошенный гараж. Утром подрабатывал на рынке – таскал тележки за объедки, скрывая тот факт, что он не араб. Ночью прятался. Спустя какое-то время Максим узнал, что его бабушка выжила, ее приютили люди из соседней деревни. Он отправился ее навестить, и она поведала ему свой план его спасения. Тогда по разрушенным деревням ходили какие-то люди и предлагали за деньги спасение молодым людям. Предполагалось, что их вывезут из Ирака, чтобы они нашли убежище в других, более цивилизованных странах. Бабушка Максима поверила, сняла с себя все накопленное за жизнь золото и вверила внука «спасителям».
– Эти люди завязали нам глаза и повезли в аэропорт, – рассказывает Максим, – Там сделали успокоительные уколы, после которых мы очнулись уже в другой стране, где всех разделили на 2 группы. Первую отправили в Алжир, а вторую, в которую попал я, – в Россию. По моим ощущениям, второй полет длился 4–6 часов, после чего мы приземлились в России. Но судя по отсутствию шума большого города, это был не столичный аэропорт. Нас вывели. Глаза по-прежнему держали закрытыми, обращались жестоко, не кормили и не пускали в туалет. Оказавшись в микроавтобусе, я впервые услышал от нашего конвоя русскую речь. Конечно, никто не мог и предположить, что я знаю русский. В тот момент один спросил другого: «Что с ними делать? Куда везем?» На что другой ответил: «А туда же, будут рабами. Перестанут работать – продадим на органы».
От услышанного Максим пришел в ужас и твердо решил бежать, куда глаза глядят. Спустя полчаса езды он дал понять, что очень хочет в туалет. Машина остановилась на обочине. Один конвоир остался в ней, другой повел его под прицелом в лес. Парень попросил развязать руки и глаза, поскольку справить нужду иначе не мог. Охранник выполнил его просьбу, опустил оружие и закурил. Максим сделал вид, что облегчается, и резко нанес удар не ожидавшему подвоха конвоиру.
– Он согнулся пополам, а я помчался в глубину леса, – продолжает Максим. – Я знал, что, если остановлюсь, меня убьют. Мой охранник стал стрелять, но пистолет – это шум, и второй заорал ему, что рядом пост ГАИ и пусть беглец лучше сдохнет в лесу, чем мы привлечем к себе внимание. А я несся что есть сил. Больше часа бежал через лес и в итоге оказался у обочины другой дороги. Остановившись у нее, я потерял сознание – я был ранен, давно не ел и растратил на побег последние силы. Когда я очнулся, увидел, что передо мной стоят мужчина и девушка. Я сказал, что за мной гонятся бандиты и хотят убить. Всю историю я не мог им рассказать – боялся, что они сразу отдадут меня в милицию, откуда меня отправят в тюрьму за нелегальное пересечение границы. Они забрали меня к себе в машину, дали футболку, еды и воды и предложили доехать с ними до Петербурга. По их словам, у них там был знакомый юрист, который мне сможет помочь в этой ситуации, и дали его адрес.
В Петербурге Максим оказался на рассвете, его высадили на Лиговском проспекте, дали карту и адрес юриста, и он пошел пешком до площади Восстания. Владимир не просто выслушал человека, попавшего в такой жестокий жизненный переплет, но и приодел бедолагу, перевязал раны, накормил и… приютил. По его словам, он просто представил себя на месте этого человека и уже не мог поступить иначе. А дальше началась совсем другая история.
– Владимир напомнил мне своим добрым отношением тех русских, у которых я жил в Багдаде, но, несмотря на все его усилия, мое будущее безрадостно, – заканчивает свой рассказ Максим. – Не все русские такие душевные. В миграционной службе в статусе беженца мне отказали, хотя я сделал все, что было положено по вашему закону. И теперь меня, скорее всего, на долгие годы ждет тюрьма, следственный изолятор для тех, кто подлежит депортации. Ведь меня даже некуда высылать – в Ираке меня либо сразу убьют, либо не примут, потому что людям моей национальности там не выдают документов, не дают гражданства. Я очень люблю русских, я хотел бы остаться жить в России и приносить людям пользу.
Корреспонденты «НВ» решили встретиться с Владимиром Подоприхиным, петербургским юристом, который отстаивает сегодня права Максима. Владимир выложил перед нами целый том документов, писем, выдержек из законов. Вот уже более года он борется с бюрократической машиной ФМС за судьбу своего подопечного, перед которым в тот роковой майский день не смог захлопнуть дверь.
– Максим появился на пороге моей конторы в выходной день, – рассказывает Владимир Евгеньевич. – В понедельник я его повез в Международный Красный Крест, откуда нас перенаправили в Федеральную миграционную службу. Там нам отказали в приеме, сославшись на то, что для первичного обращения существует лишь один день – среда. Однако в ближайшую среду Максима снова не приняли, велев прийти в следующую. Спустя неделю его оформили и стали приглашать на интервью. По закону его дело должно было быть рассмотрено в течение 2–3 месяцев, но опрашивали Максима вплоть до 24 декабря, после чего отказали ему в статусе беженца по формальной причине – из-за того, что он не обратился в ФМС в первые сутки!
Принимая подобное решение, чиновники допустили целый ряд нарушений – не проверили, в каком состоянии находился человек, не вызвали Владимира ни как свидетеля, ни как представителя.
– Понятно, что у ФМС огромный административный ресурс и он работает на то, чтобы их решения невозможно было обжаловать, – продолжает Владимир Подоприхин. – Когда мы обратились в Дзержинский районный суд об обжаловании действий ФМС, нам отказали принять дело к производству, мотивировав решение тем, что у Максима нет паспорта. Откуда он у него может быть?! Получается, из-за того, что у него нет документа, он не может обжаловать неправомерное действие какого-либо органа. Хотя Конвенция ООН от 1951 года, к которой присоединилась и Россия, гласит: каждый беженец может обратиться в суд. Максим просил принять его в центр размещения беженцев – отказ. Я не буду описывать вам все препоны, которые ставили чиновники на нашем пути, их набралось на целый том, скажу одно: ситуация дошла до абсурда. В определенный момент мне пришлось составлять «жалобу на жалобу оставленной без движения жалобы»!
Кроме того, по словам опытного юриста, из комплекта документов для суда следующей инстанции у них попросту исчезали многие бумаги, и их заставляли снова все собирать по кругу. После чего ему стало очевидно: поскольку у ФМС нет весомых аргументов, почему они должны отказать Максиму в статусе беженца, они всеми способами пытаются не принять дело в производство. В городском же суде, где они обжаловали решение районного суда, дело Максима снова вернули на рассмотрение во все тот же Дзержинский районный суд, все тому же судье Олегу Кутыеву, потому что другого судьи, занимающегося в Петербурге делами беженцев, попросту нет. Подводя печальный итог, Владимир Подоприхин резюмировал: «В ФМС и в суде любыми способами не хотят выполнять закон. Не исключено, что делается это потому, что последние беженцы ФМС были оформлены в начале 90-х и сотрудники, которые сейчас там работают, попросту не знают порядок оформления, предоставления статуса беженца, а тем более положенного по закону жилья. Поэтому и ставят перед беженцами заведомо невыполнимые условия. Максим попал в страну и стал заложником государства, которое отказывает ему даже в соблюдении достигнутых положений Международной конвенции. Более того, без документа он не может покинуть страну – только нелегально. И если его не пристрелят на границе, он сможет просить убежища у другого, более гуманного государства...»
Мы обратились за разъяснениями ФМС, и нам ответили, что их позиция на этот счет уже озвучена Игорю Михайлову, уполномоченному по правам человека, к которому также обращался за помощью Максим и его представитель.
(«НВ» будет следить за судьбой Максима)
комментарии
Игорь Михайлов, уполномоченный по правам человека в Санкт-Петербурге:
– Могу говорить о том, что УФМС находится в правовом поле, на страже интересов российского общества. Я пока не вижу, что их замечания носят предвзятый характер, они вполне обоснованы. У нашей миграционной службы есть определенные методики по работе с гражданами, которые обращаются за получением статуса беженца. Они позволяют определить их реальную принадлежность к той или иной национальности. Как следует из документов, данный гражданин Ирака неоднократно подвергался лингвистическим экспертизам. Вывод таков: он владеет хинди, а арабский выучил недавно. Посольство Ирака официально заявляет, что такой гражданин нигде не числится, не является ни уроженцем, ни гражданином этой страны. В итоги мы имеем запутанную ситуацию, существует подозрение, подчеркиваю, подозрение, что он прибыл не из Ирака, а из стран ближнего зарубежья. Но когда человеку в течение долгой беседы трижды задают один вопрос и каждый раз получают разный ответ, это вызывает недоумение. Максим согласно европейской Конвенции по правам человека и иным нормативным документам имеет право жить в любой стране или вернуться в страну происхождения. Но возникает вопрос, откуда он на самом деле. Миграционная служба должна думать о безопасности Российской Федерации, когда имеет дело с человеком с неопределенным происхождением. Также могу сказать, что пока рассматривается заявление о присвоении статуса беженца, этому человеку ничего не угрожает – он находится в стране на законных основаниях, если получает отказ – может подать новое заявление.
Дмитрий Дубровский, директор программы «Права человека», Смольный институт свободных искусств и наук:
– История Максима для Петербурга не исключение. Россия постоянно заявляет, что выполняет Конвенцию о статусе беженцев 1951 года. Между тем очевидное упорное нежелание миграционной службы этот статус давать приводит к тому, что число людей, которым предоставлен статус беженца, примерно в 10 раз меньше, чем количество обращений за этим статусом. Особенно показательно, что острое нежелание давать статус беженца объясняется безопасностью страны. Интересно, какую угрозу представляет человек, даже если он по каким-то причинам и скрывает страну, из которой он на самом деле сбежал? К сожалению, Россия в нарушение всех конвенций, например, выдает Узбекистану представителей оппозиции, лицемерно объясняя это «борьбой против терроризма». Реальное же объяснение такого отношения, боюсь, не имеет отношения к безопасности, а к реальной ксенофобии. Но история Максима для Петербурга не исключение. Например, руандийские беженцы вынуждены были годами доказывать миграционной службе, что в Руанде им действительно грозила смерть, несмотря на то что ко времени их обращения уже работал Международный трибунал по геноциду в Руанде.
Вероятнее всего, что запутанная и непрозрачная система принятия решений по статусу беженца вместе с националистическими настроениями в среде работников миграционной службы вкупе создают своего рода «сито», не позволяющее представителям этнических и расовых меньшинств получить статус беженца.
Яна Ярещенко, Дария Орешкина. Фото Юлии Репьевой.
