Культура
Борис Тищенко: "Сочинение музыки не считаю источником доходов"
24 мартa
Когда какой-нибудь журналист берется писать о Борисе Тищенко, он непременно, если не в прямой, так в косвенной речи, приведет слова его учителя Дмитрия Шостаковича: "Борис Тищенко - человек, глубоко убежденный в правоте своего творчества". Реже вспоминается другое, не менее значимое высказывание великого композитора: "Первый виолончельный концерт Тищенко я знаю наизусть".
Борис Тищенко пишет не только симфоническую музыку, он автор балетов "Муха-цокотуха", "Двенадцать", "Ярославна" (по "Слову о полку Игореве"), "Реквиема" на стихи Анны Ахматовой, оперы "Краденое солнце", оперетты "Тараканище".
Накануне юбилея композитора в Филармонии прозвучала Третья симфония и состоялась мировая премьера Пятой Данте-симфонии Бориса Тищенко.
- Борис Иванович, предпослана ли вашим симфониям - Третьей, Пятой - развернутая литературная программа?
- Безусловно. Я привожу цитаты из Данте. В Третьей симфонии соответственно - последние, самые страшные круги, с седьмого по девятый: эти круги гораздо больше населены, чем первые шесть. В восьмом круге есть еще десять "злых щелей", рвов, которые, по сути, тоже являются кругами.
Поэтому Третья симфония включает в себя три последних круга ада. Все пять симфоний я назвал "хореосимфонической циклиадой" - других слов мне на ум как-то не пришло. Понимаю, что слово неуклюжее - "циклиада". Но симфоническая форма сама по себе - цикл. Как же тогда назвать несколько симфоний, объединенных одной темой и сюжетом, - цикл циклов?
- Но почему - "хореосимфоническая"?
- Потому что Данте в поэме детально описывает не только каждое движение, но даже каждый жест героев. Это уже почти готовое либретто для балета.
- Но вы же были последовательным приверженцем "чистого" симфонизма? Ваша эстетика изменилась?
- Я за свою жизнь написал достаточно симфоний. Вместе с Данте-симфониями их число достигло пятнадцати. Но не забудьте, что я являюсь автором и трех больших балетов.
Дискуссии по поводу чистого и программного симфонизма я оставил много лет назад. Я все более склоняюсь к мысли, что музыка, в сущности, не делится на балетную, оперную, симфоническую, эстрадную, но делится просто на две категории: хорошую и плохую. Причем плохая музыка - это уже не музыка. Теперь грани между видами и жанрами музыки представляются мне весьма условными и искусственными.
А то, что Данте-симфонии я писал, имея в виду какой-то видеоряд, то повинен в том не я, но сам Данте. Потому что у него выразительно описано все: и пластика, и мимика, и движение, и жестикуляция.
- Вы имели в виду, что музыка симфоний может быть использована как балетная?
- Не только имел, но и имею это в виду. Моя музыка не только исходит из образов, описанных в поэме, но и придерживается той последовательности, в какой они там появляются. Моя музыка в достаточной степени иллюстративна. Я не боюсь в этом признаваться, поскольку я научился бороться с иллюстративностью как таковой. И как ее подчинять музыкальным законам, знаю.
- Но мне всегда казалось, что в чистом симфонизме сам тип материала и принципы работы с ним отличаются от тех, что применяются в программном симфонизме...
- На мой взгляд, нисколько не различаются. Если композитор опытен, вы никогда не заметите разницы между его программной и непрограммной музыкой. Если же автор неопытен, то литературная программа начинает выпирать, подчиняя себе имманентно музыкальные законы, и накладывает отпечаток некой дефектности на все произведение. Но есть ведь замечательные образцы удачного симбиоза: например, "Ромео и Джульетта" Чайковского, с моей точки зрения, идеально сбалансированное сочинение.
- Каков ваш жизненный уклад в последние годы?
- Такой же, как всегда. Моя жизнь заполнена в основном тремя видами музыкальной деятельности: я сочиняю музыку, играю на рояле и преподаю в Консерватории.
Почти все время, которое у меня высвобождается, я сижу и пишу. Много занимаюсь на рояле: стал чаще концертировать.
Но сейчас в связи с работой над симфоническим циклом по Данте я сделал довольно продолжительную паузу в моей пианистической карьере. Наконец я закончил цикл: дописал Пятую, последнюю симфонию, под названием "Рай". Теперь моя совесть чиста: я выполнил задуманное.
Еще одно существенное направление моей работы - это педагогика. Я преподаю в классе композиции Санкт-Петербургской консерватории. Считаю преподавание делом моей жизни, без которого я, честно говоря, не мыслю своего существования.
- У вас не возникало мысли когда-нибудь исполнить все пять "Данте-симфоний" подряд, в два вечера?
- Почему же в два? По моему первоначальному расчету пять симфоний должны были идти три часа. Это хоть и очень большое произведение, но оно вполне уместилось бы в один вечер. Однако уже в "Чистилище" я просчитался почти на десять минут. По моим расчетам Четвертая симфония должна была идти сорок минут, а идет почти пятьдесят. Тут я дал промашку; но думаю, это не страшно. В конце концов "Гибель богов" идет четыре с половиной часа, "Парсифаль" - все пять.
- Как вы чувствуете себя в Консерватории после произошедших там перемен?
- Я имею дело с Консерваторией как полноправный член этого организма - студент, аспирант, затем педагог - уже сорок семь лет. За это время я настолько привык к Консерватории, что на любые перемены реагирую пассивно. Потому что давно понял, что особого внимания на них обращать не стоит.
Я помню бурное время, когда сместили Павла Алексеевича Серебрякова. Его смещали, вновь назначали, опять смещали. Звездный час Павла Алексеевича наступил в 1962 году, когда справляли 100-летие Консерватории. Он, будучи ректором, организовал юбилей гениально, так, как надо. Пригласил в Консерваторию Шостаковича, Ростроповича и Мравинского. И они, все трое, преподавали, каждый по своему расписанию. Это было какое-то чудо! Был такой взлет энтузиазма, так поднялся престиж Консерватории - словом, то были лучшие годы.
- Композиторская деятельность приносит вам какие-то дивиденды?
- Мне - приносит. Но я еще в детстве, когда решил стать композитором - а это произошло в семилетнем возрасте, - твердо сказал себе, что сочинение музыки не буду считать источником дохода и инструментом добычи средств к существованию. Буду работать, жить на зарплату и писать в свое удовольствие. Эта программа осуществилась и проходит сквозь всю мою жизнь.
Беседовала Гюляра САДЫХ-ЗАДЕ
Борис Тищенко пишет не только симфоническую музыку, он автор балетов "Муха-цокотуха", "Двенадцать", "Ярославна" (по "Слову о полку Игореве"), "Реквиема" на стихи Анны Ахматовой, оперы "Краденое солнце", оперетты "Тараканище".
Накануне юбилея композитора в Филармонии прозвучала Третья симфония и состоялась мировая премьера Пятой Данте-симфонии Бориса Тищенко.
- Борис Иванович, предпослана ли вашим симфониям - Третьей, Пятой - развернутая литературная программа?
- Безусловно. Я привожу цитаты из Данте. В Третьей симфонии соответственно - последние, самые страшные круги, с седьмого по девятый: эти круги гораздо больше населены, чем первые шесть. В восьмом круге есть еще десять "злых щелей", рвов, которые, по сути, тоже являются кругами.
Поэтому Третья симфония включает в себя три последних круга ада. Все пять симфоний я назвал "хореосимфонической циклиадой" - других слов мне на ум как-то не пришло. Понимаю, что слово неуклюжее - "циклиада". Но симфоническая форма сама по себе - цикл. Как же тогда назвать несколько симфоний, объединенных одной темой и сюжетом, - цикл циклов?
- Но почему - "хореосимфоническая"?
- Потому что Данте в поэме детально описывает не только каждое движение, но даже каждый жест героев. Это уже почти готовое либретто для балета.
- Но вы же были последовательным приверженцем "чистого" симфонизма? Ваша эстетика изменилась?
- Я за свою жизнь написал достаточно симфоний. Вместе с Данте-симфониями их число достигло пятнадцати. Но не забудьте, что я являюсь автором и трех больших балетов.
Дискуссии по поводу чистого и программного симфонизма я оставил много лет назад. Я все более склоняюсь к мысли, что музыка, в сущности, не делится на балетную, оперную, симфоническую, эстрадную, но делится просто на две категории: хорошую и плохую. Причем плохая музыка - это уже не музыка. Теперь грани между видами и жанрами музыки представляются мне весьма условными и искусственными.
А то, что Данте-симфонии я писал, имея в виду какой-то видеоряд, то повинен в том не я, но сам Данте. Потому что у него выразительно описано все: и пластика, и мимика, и движение, и жестикуляция.
- Вы имели в виду, что музыка симфоний может быть использована как балетная?
- Не только имел, но и имею это в виду. Моя музыка не только исходит из образов, описанных в поэме, но и придерживается той последовательности, в какой они там появляются. Моя музыка в достаточной степени иллюстративна. Я не боюсь в этом признаваться, поскольку я научился бороться с иллюстративностью как таковой. И как ее подчинять музыкальным законам, знаю.
- Но мне всегда казалось, что в чистом симфонизме сам тип материала и принципы работы с ним отличаются от тех, что применяются в программном симфонизме...
- На мой взгляд, нисколько не различаются. Если композитор опытен, вы никогда не заметите разницы между его программной и непрограммной музыкой. Если же автор неопытен, то литературная программа начинает выпирать, подчиняя себе имманентно музыкальные законы, и накладывает отпечаток некой дефектности на все произведение. Но есть ведь замечательные образцы удачного симбиоза: например, "Ромео и Джульетта" Чайковского, с моей точки зрения, идеально сбалансированное сочинение.
- Каков ваш жизненный уклад в последние годы?
- Такой же, как всегда. Моя жизнь заполнена в основном тремя видами музыкальной деятельности: я сочиняю музыку, играю на рояле и преподаю в Консерватории.
Почти все время, которое у меня высвобождается, я сижу и пишу. Много занимаюсь на рояле: стал чаще концертировать.
Но сейчас в связи с работой над симфоническим циклом по Данте я сделал довольно продолжительную паузу в моей пианистической карьере. Наконец я закончил цикл: дописал Пятую, последнюю симфонию, под названием "Рай". Теперь моя совесть чиста: я выполнил задуманное.
Еще одно существенное направление моей работы - это педагогика. Я преподаю в классе композиции Санкт-Петербургской консерватории. Считаю преподавание делом моей жизни, без которого я, честно говоря, не мыслю своего существования.
- У вас не возникало мысли когда-нибудь исполнить все пять "Данте-симфоний" подряд, в два вечера?
- Почему же в два? По моему первоначальному расчету пять симфоний должны были идти три часа. Это хоть и очень большое произведение, но оно вполне уместилось бы в один вечер. Однако уже в "Чистилище" я просчитался почти на десять минут. По моим расчетам Четвертая симфония должна была идти сорок минут, а идет почти пятьдесят. Тут я дал промашку; но думаю, это не страшно. В конце концов "Гибель богов" идет четыре с половиной часа, "Парсифаль" - все пять.
- Как вы чувствуете себя в Консерватории после произошедших там перемен?
- Я имею дело с Консерваторией как полноправный член этого организма - студент, аспирант, затем педагог - уже сорок семь лет. За это время я настолько привык к Консерватории, что на любые перемены реагирую пассивно. Потому что давно понял, что особого внимания на них обращать не стоит.
Я помню бурное время, когда сместили Павла Алексеевича Серебрякова. Его смещали, вновь назначали, опять смещали. Звездный час Павла Алексеевича наступил в 1962 году, когда справляли 100-летие Консерватории. Он, будучи ректором, организовал юбилей гениально, так, как надо. Пригласил в Консерваторию Шостаковича, Ростроповича и Мравинского. И они, все трое, преподавали, каждый по своему расписанию. Это было какое-то чудо! Был такой взлет энтузиазма, так поднялся престиж Консерватории - словом, то были лучшие годы.
- Композиторская деятельность приносит вам какие-то дивиденды?
- Мне - приносит. Но я еще в детстве, когда решил стать композитором - а это произошло в семилетнем возрасте, - твердо сказал себе, что сочинение музыки не буду считать источником дохода и инструментом добычи средств к существованию. Буду работать, жить на зарплату и писать в свое удовольствие. Эта программа осуществилась и проходит сквозь всю мою жизнь.
Беседовала Гюляра САДЫХ-ЗАДЕ
