Экономика
От темперамента Гергиева даже Сибелиус плавился
04 май
Концерт, прошедший в рамках VIII Московского Пасхального фестиваля на сцене зала «Мариинский», даже как-то неловко разбирать «по косточкам»: кто как сыграл и спел, правильные ли темпы выбрал дирижер, не слишком ли гремел оркестр… Потому что вечер был особенный, праздничный: в день своего рождения Гергиев честно встал за пульт и сам преподнес «музыкальный подарок» публике. А вместе с ним – Анна Нетребко, прилетевшая в Питер буквально в час концерта, Денис Мацуев, Юрий Башмет и – мариинский Брасс-ансамбль. Оркестр, с 19 мая кочующий в спецпоезде по городам и весям России, лишь накануне вернулся из Беломорья. А на следующий после торжества день вылетел в Ереван играть сочинения Мирзояна и Тертеряна. Но в этот день он был дома, на родной сцене, и старался изо всех сил.
Как водится, с началом запоздали минут на сорок: программу, видимо, утрясали до последнего момента и никто не знал наверняка, что именно собираются исполнить «мариинцы». Пока суть да дело, собравшиеся в фойе гости рассматривали, кто пришел, с кем и зачем, и обсуждали туалеты дам. Публика подобралась самая изысканная: было много москвичей, имеющих отношение к Пасхальному фестивалю. Поздравить дирижера пришли многочисленные спонсоры, родственники (кое-кто прилетел из Владикавказа), питерский бомонд. Нетребко приземлилась в аэропорту около семи вечера – и вышла, сияющая, на сцену во втором отделении. Она спела только один номер – свою «коронную» арию Виолетты из «Травиаты», выказав неплохую певческую форму. Уже через день ей предстояло петь партию Виолетты в спектакле Венской оперы.
Однако начался концерт с Первой симфонии Сибелиуса. Финский классик сочинял ее в нежном юношеском возрасте, и, наверное, поэтому музыка симфонии наивна и свежа, как весенняя травка. А журавлиный грай, явственно слышный в первой части, навевает мысли светлые и отчасти меланхоличные. В гергиевском репертуаре симфония занимает почетное место: он преподносит ее пылко, с горячностью, вовсе не свойственной нордической музыке. Сибелиус под его руками дымится и плавится, растопленный жаром гергиевского темперамента, – и оттого походит временами то на Рахманинова, то на Чайковского. Слишком уж много драматизма подпускает маэстро, а медитативности, свойственной Сибелиусу, нет и в помине. Тем не менее в прошлом сезоне Первая симфония, исполненная на фестивале «Звезды белых ночей», прозвучала трогательно, цельно и убедительно. Да и в прежние годы, скажем, в Стокгольме, на Baltic Sea Festival, Гергиев, помнится, исполнял ее блестяще. Но в этот раз все было как-то чрезмерно – возможно от радостных чувств, переполнявших маэстро: темпы – слишком быстрые, драматизм – слишком бурлив, медь – слишком громогласна. Журавлиный зов потерялся совсем: его не было слышно, ритм смазался, интонация потонула в потных валах оркестра.
Потом вышел Юрий Башмет и аккуратно, без особого надрыва «доложил» Романс для альта и оркестра Макса Бруха – пьеску незатейливую, несложную и довольно банальную. Вслед за ним разразился эффектным «музыкальным сюрпризом» мариинский Брасс-ансамбль. Каким-то образом в редкие часы отдыха среди кочевой гастрольной жизни музыканты тайком успели разучить новое сочинение Родиона Щедрина, написанное «на случай» – специально ко дню рождения Гергиева. Называется оно «Пасхальные звоны», характер имеет празднично-торжественный и идеально подошло как к тематике фестиваля, так и в качестве подарка. Структура опуса проста: на гулкие низкие звуки главного колокола (тромбоны и туба), как на фундамент здания, постепенно надстраиваются звуковые «этажи»: чем выше – тем светлее тембры, тем мельче длительности. В общем, полная имитация «малинового звона». Щедрин, которого все дружно и таинственно именовали в тот вечер «один большой человек», вышел на поклоны и был рад. Но оказалось, что ему самому тоже припасен подарок. Гергиев и Денис Мацуев в рекордно короткие сроки разучили финал Пятого фортепианного концерта Щедрина – очень сложный, между прочим! – и сыграли его с блеском и удалью, поистине неподражаемой. А ведь в начале, когда Мацуев принялся наигрывать тихую змейку-мелодию, ничто не предвещало будущих громов: мелодия вилась меж пальцев пианиста прихотливо и однообразно. Тут автор явно имитировал фигуру вращения, изобразив некий музыкальный «перпетуум мобиле». Безостановочно и равномерно сыпались нотки, тип изложения – токкатный, отрывистый. Постепенно драйв усиливался, фактура уплотнялась. Наступила сольная каденция – и тут уж Мацуев «оторвался по полной». Звучные аккорды обрушились на рояль. Кульминация нарастала, как ход мощного паровоза, отошедшего от станции. Излюбленные Щедриным остинатные ритмы, подчеркнуто отсылающие к стилю раннего Прокофьева, становились все исступленней, и наконец зашедшийся в тремоло оркестр поставил жирную точку в сочинении.
Но и это еще был не конец концерта. «На бис» Гергиев преподнес «Ракоци-марш» Берлиоза, торжественный и горделивый. Стоя среди корзин с цветами, он казался полководцем, ведущим свои музыкальные войска в атаку. Ну как тут не согласиться с Норманом Лебрехтом, английским критиком: в наше время дирижер в массовом сознании отождествляется с мифологическим героем, эдаким «культурным богом», харизматичным и всемогущим. В характере Гергиева черты полководца и героя отлично сочетаются с высокими музыкантскими качествами. В этом – секрет его успеха и многочисленных триумфов на дирижерском подиуме. Гюляра Садых-заде
Как водится, с началом запоздали минут на сорок: программу, видимо, утрясали до последнего момента и никто не знал наверняка, что именно собираются исполнить «мариинцы». Пока суть да дело, собравшиеся в фойе гости рассматривали, кто пришел, с кем и зачем, и обсуждали туалеты дам. Публика подобралась самая изысканная: было много москвичей, имеющих отношение к Пасхальному фестивалю. Поздравить дирижера пришли многочисленные спонсоры, родственники (кое-кто прилетел из Владикавказа), питерский бомонд. Нетребко приземлилась в аэропорту около семи вечера – и вышла, сияющая, на сцену во втором отделении. Она спела только один номер – свою «коронную» арию Виолетты из «Травиаты», выказав неплохую певческую форму. Уже через день ей предстояло петь партию Виолетты в спектакле Венской оперы.
Однако начался концерт с Первой симфонии Сибелиуса. Финский классик сочинял ее в нежном юношеском возрасте, и, наверное, поэтому музыка симфонии наивна и свежа, как весенняя травка. А журавлиный грай, явственно слышный в первой части, навевает мысли светлые и отчасти меланхоличные. В гергиевском репертуаре симфония занимает почетное место: он преподносит ее пылко, с горячностью, вовсе не свойственной нордической музыке. Сибелиус под его руками дымится и плавится, растопленный жаром гергиевского темперамента, – и оттого походит временами то на Рахманинова, то на Чайковского. Слишком уж много драматизма подпускает маэстро, а медитативности, свойственной Сибелиусу, нет и в помине. Тем не менее в прошлом сезоне Первая симфония, исполненная на фестивале «Звезды белых ночей», прозвучала трогательно, цельно и убедительно. Да и в прежние годы, скажем, в Стокгольме, на Baltic Sea Festival, Гергиев, помнится, исполнял ее блестяще. Но в этот раз все было как-то чрезмерно – возможно от радостных чувств, переполнявших маэстро: темпы – слишком быстрые, драматизм – слишком бурлив, медь – слишком громогласна. Журавлиный зов потерялся совсем: его не было слышно, ритм смазался, интонация потонула в потных валах оркестра.
Потом вышел Юрий Башмет и аккуратно, без особого надрыва «доложил» Романс для альта и оркестра Макса Бруха – пьеску незатейливую, несложную и довольно банальную. Вслед за ним разразился эффектным «музыкальным сюрпризом» мариинский Брасс-ансамбль. Каким-то образом в редкие часы отдыха среди кочевой гастрольной жизни музыканты тайком успели разучить новое сочинение Родиона Щедрина, написанное «на случай» – специально ко дню рождения Гергиева. Называется оно «Пасхальные звоны», характер имеет празднично-торжественный и идеально подошло как к тематике фестиваля, так и в качестве подарка. Структура опуса проста: на гулкие низкие звуки главного колокола (тромбоны и туба), как на фундамент здания, постепенно надстраиваются звуковые «этажи»: чем выше – тем светлее тембры, тем мельче длительности. В общем, полная имитация «малинового звона». Щедрин, которого все дружно и таинственно именовали в тот вечер «один большой человек», вышел на поклоны и был рад. Но оказалось, что ему самому тоже припасен подарок. Гергиев и Денис Мацуев в рекордно короткие сроки разучили финал Пятого фортепианного концерта Щедрина – очень сложный, между прочим! – и сыграли его с блеском и удалью, поистине неподражаемой. А ведь в начале, когда Мацуев принялся наигрывать тихую змейку-мелодию, ничто не предвещало будущих громов: мелодия вилась меж пальцев пианиста прихотливо и однообразно. Тут автор явно имитировал фигуру вращения, изобразив некий музыкальный «перпетуум мобиле». Безостановочно и равномерно сыпались нотки, тип изложения – токкатный, отрывистый. Постепенно драйв усиливался, фактура уплотнялась. Наступила сольная каденция – и тут уж Мацуев «оторвался по полной». Звучные аккорды обрушились на рояль. Кульминация нарастала, как ход мощного паровоза, отошедшего от станции. Излюбленные Щедриным остинатные ритмы, подчеркнуто отсылающие к стилю раннего Прокофьева, становились все исступленней, и наконец зашедшийся в тремоло оркестр поставил жирную точку в сочинении.
Но и это еще был не конец концерта. «На бис» Гергиев преподнес «Ракоци-марш» Берлиоза, торжественный и горделивый. Стоя среди корзин с цветами, он казался полководцем, ведущим свои музыкальные войска в атаку. Ну как тут не согласиться с Норманом Лебрехтом, английским критиком: в наше время дирижер в массовом сознании отождествляется с мифологическим героем, эдаким «культурным богом», харизматичным и всемогущим. В характере Гергиева черты полководца и героя отлично сочетаются с высокими музыкантскими качествами. В этом – секрет его успеха и многочисленных триумфов на дирижерском подиуме. Гюляра Садых-заде
