Культура
«Россия должна поступить в «пушкинскую школу»
05 июня
– Пушкин, казалось бы, прост и ясен. «Народный поэт, наше все», – слышится с придыханием. А что за этим кроется?
– Пушкин задал направление развития и прозе, и стихам, и театру. Он реформатор. Но вот эти горделивые общие места: «У каждого свой Пушкин» или «Пушкин наше все» – вранье, которое всегда приносило и продолжает приносить вред. Я знаю тех, кто легко обходится без Пушкина. У большинства Пушкин – общий, школьный, усредненный. Да, поэт может быть предметом обсуждения в любой компании, с любым человеком, но это не значит, что разговор будет содержательным. Пушкин писал неслыханно сжато. Ахматова назвала это «головокружительной краткостью». И вроде бы самый бесхитростный читатель узнает ту реальность, которая лежит на поверхности его строк. Но за этой осязаемой и знакомой поверхностью у Пушкина всегда ощутима бездна, вечная и неразрешимая загадка существования. Пушкинистика – большая работа ума и сердца. Вы, как личность, проживая в пушкинском мире, выстраиваете «своего Пушкина». Это может удасться вам или не удасться. Но это безумно увлекательно. И кто вступил на эту тропу, становится богачом, потому что ему есть что постигать и куда двигаться.
Мне кажется, вся сегодняшняя Россия в отсутствие сформулированных лозунгов и общих идей должна бы поступить в «пушкинскую школу». И я сознательно назвал так театр-студию. Когда актер или режиссер приступает к Пушкину, он должен обладать какой-то долей интеллекта, которая могла бы сблизить его с автором. Своих учеников я с первого курса воспитывал на пушкинском материале, чтобы они росли, умнели, взрослели, тоньшали душой. Вот из этого курса и родился театр. Теперь они мои коллеги – актеры Государственного Пушкинского театрального центра.
– Три года существует театр-студия «Пушкинская школа», 17 лет – Пушкинский центр. Много ли молодежи к вам приходит?
– Наш зритель уже наполовину состоит из школьников и молодежи. Мы дружим с петербургским морским колледжем, с рядом школ. И я чувствую, что их увлекает то, что они видят и слышат. Но у нас маленькие залы, в лучшем случае на 70 человек, нам не хватает пространства. Слава Богу, есть пушкинские фестивали в Пскове, в Михайловском. Но вот как раз сейчас меня тревожит, что директора Пушкинского заповедника «Михайловское» Георгия Василевича – честнейшего, компетентнейшего, талантливейшего человека, который много помогал и помогает театру-студии «Пушкинская школа», – мучают бесконечными проверками, как выясняется прибегая для этого к нарушению закона. Надеюсь, что справедливость восторжествует, и дорогому мне и всем нам музейному комплексу все же дадут работать спокойно. Со второго курса мы с моими учениками стали бывать в Пушкиногорье, проводя там летние школы… Хорошо бы еще со школьной скамьи выявлять филологически талантливых детей и создавать для них факультативы, чтобы они увлеклись наукой о Пушкине, музейным делом, театром Пушкина. Тогда было бы кому продолжать работу над полным собранием сочинений поэта, потому что темпы, которыми оно сегодня издается, черепашьи. Но чтобы воспитать пушкиниста, нужна целая жизнь и здоровая доля фанатизма. Век наш, увы, меркантилен, и энтузиазма не хватает. А работы впереди очень много. «Пушкинистика ближе всего к точным наукам, потому что она накопила наибольшее количество фактов», – говорил академик Михаил Павлович Алексеев. Настоящие пушкинисты, посвятившие творчеству поэта жизнь, – большая редкость. На сегодняшний день умеющих читать рукописи поэта в Пушкинском Доме не больше пяти человек. У Пушкина непростой почерк, и, чтобы его читать или расшифровывать, нужно потратить время и обрести особый навык. Я не числю себя текстологом широкого профиля. Единственное, что я хорошо знаю, – это рукопись «Русалки».
– Вы с 1976 года, с тех пор как вышла ваша первая статья, ратуете за то, чтобы рукопись «Русалки» была опубликована с последними исправлениями Пушкина, но тщетно. И только почти через 30 лет вы сами в серии «Пушкинская премьера» издали рукопись «Русалки» именно так… При перемене сцен, согласно последним указаниям автора, меняется смысл концовки – Пушкин отказывается от идеи мести.
– Что касается «Русалки», то на авторскую перестановку сцен впервые обратил внимание и напечатал в однотомнике замечательный пушкинист Борис Викторович Томашевский еще в 1924 году, но затем отказался от этого и стал печатать как все. Конечно, здесь есть определенная инерция, как в любой науке. Русская школа пушкинистики была великолепна. «Время скопческой текстологии прошло», – писал Томашевский. «Мало прочесть рукопись – надо понять, истолковать ее», – считал Сергей Михайлович Бонди. Вот с этим у нынешних текстологов «Русалки» не все хорошо.
– Вспоминается строчка из вашего стихотворения: «Господа пушкинисты, я – с вами, хоть не ваш и, пожалуй, ничей». В исследовании Пушкина вы пошли своим путем…
– У меня в запасе разные инструменты. Я филолог по образованию, текстологическим аппаратом владею, но я еще и как артист могу сыграть, а как режиссер – поставить. А проверка предположения на сцене и есть доказательство. «Кроме изучения на глаз, есть изучение на слух», – говаривал академик Алексеев. Когда актер играет, он проверяет версию на себе, как врач, вкалывает себе вакцину роли и рискует жизнью. И этого, увы, не понимают многие наши ученые-пушкинисты. Один пушкинист напечатал статью, где якобы сделал открытие. Сальери говорит Моцарту: «Постой, постой!.. Ты выпил!.. без меня?» Как предполагает автор, Сальери тоже хотел бы выпить из этой «чаши дружбы» и умереть вместе с Моцартом. Другой пушкинист ссылается на первого. А я ему говорю, что иначе сыграть Сальери просто нельзя. Так наверняка играл еще Щепкин, так играл я, так играл Смоктуновский. Артисты это поняли за век до пушкиноведов, а те ссылаются друг на друга и не смотрят в сторону театра. Артист проживает роль, задействован весь его организм, прежде всего ум, интуиция. И великие пушкинисты это понимали.
– Пушкин вывел Сальери отравителем, основываясь лишь на сомнительных фактах. Есть исследования, согласно которым Сальери невиновен. Однако пушкинский гений навсегда бросил тень на его имя. А ведь мог и фамилию изменить…
– В записке, которую специально оставил Пушкин, содержится ответ: «Завистник, который мог освистать «Дон Жуана», мог отравить его творца». Этот факт дал мощный толчок его воображению. Пушкинский Сальери и пушкинский Моцарт к реальности не имеют отношения. Его предположение – художественное открытие глубоких характеров и трагических положений: «Гений и злодейство – две вещи несовместные». Он сказал об этом с такой художественной силой, безупречностью и вековой определенностью, что тень пушкинской трагедии легла на жившего и реально действовавшего композитора Сальери. Такова сила гения, что сделаешь. Если бы они встретились на небесах, было бы интересно послушать их небесный диалог… Катенин писал Пушкину: «О таких вещах надо писать уголовною прозою». «Драматические изучения. Опыты драматических изучений», – вот как пробовал определить этот жанр сам Пушкин.
– Однако Пушкина вообще не так часто ставят. Почему?
– Подавляющее большинство театральных людей Пушкина боятся. Нет традиции, нет передаваемого друг другу опыта. «Почему твои актеры просто не читают, а пытаются сыграть?» – сказал мне один хороший театральный режиссер. А я ему отвечаю: «А как же быть с «истиной страстей и правдоподобием чувствований»? Неужели Пушкин это так просто брякнул? Нет, он рассчитывал, что исполнители будут искать его страсти, его чувствования и то, как их выразить на сцене». В ответ – обширная пауза. Вот в этой паузе мы и создаем «Пушкинскую школу». Конечно, это трудно. Пушкин – бешено темпераментный и неслыханно умный. Но тем интереснее такая трудновыполнимая задача. Будем искать, как говорил Товстоногов, «природу чувств» пушкинских героев. Они могут спорить с тобой прямо на сцене и толкнуть тебя не в ту сторону, в которую ты предполагал идти. В этом радость творчества. Если бы было что-то готовое, мы бы взяли и воспользовались этим. Но готового нет. И каждый раз, на каждом спектакле – все сначала. Даже если что-то открыто сегодня, завтра этого не повторить. «Проблема роли» должна стать твоей проблемой, и тогда ты проникаешь в роль Сальери или Моцарта.
– Но у самого поэта отношения с театром не очень складывались. Поэт нелестно отзывался и о гремевших тогда актерах. «Ни наших университетов, ни наших театров Пушкин не любил», – категорически утверждал его близкий друг Нащокин…
– Ну, конечно, это утверждение декларативно. Пушкин обожал театр, иначе бы он столько не написал для него. Он был драматургом по самой строчечной сути, его эпические поэмы, его романы составлены по драматургическим законам. Даже письма его просятся на сцену! Пушкин не любил современный ему драматический театр, находился в оппозиции к нему. У него был проект совсем другого театра. А русский театр прошел мимо его проекта. Да, ему не были близки современные актеры. Ему нужна была другая актерская школа, другой способ существования на сцене… Мы, собственно, и возникли как Пушкинский театральный центр, для того чтобы попытаться посильно осуществить пушкинский проект русского театра.
Беседовала Лидия Березнякова
– Пушкин задал направление развития и прозе, и стихам, и театру. Он реформатор. Но вот эти горделивые общие места: «У каждого свой Пушкин» или «Пушкин наше все» – вранье, которое всегда приносило и продолжает приносить вред. Я знаю тех, кто легко обходится без Пушкина. У большинства Пушкин – общий, школьный, усредненный. Да, поэт может быть предметом обсуждения в любой компании, с любым человеком, но это не значит, что разговор будет содержательным. Пушкин писал неслыханно сжато. Ахматова назвала это «головокружительной краткостью». И вроде бы самый бесхитростный читатель узнает ту реальность, которая лежит на поверхности его строк. Но за этой осязаемой и знакомой поверхностью у Пушкина всегда ощутима бездна, вечная и неразрешимая загадка существования. Пушкинистика – большая работа ума и сердца. Вы, как личность, проживая в пушкинском мире, выстраиваете «своего Пушкина». Это может удасться вам или не удасться. Но это безумно увлекательно. И кто вступил на эту тропу, становится богачом, потому что ему есть что постигать и куда двигаться.
Мне кажется, вся сегодняшняя Россия в отсутствие сформулированных лозунгов и общих идей должна бы поступить в «пушкинскую школу». И я сознательно назвал так театр-студию. Когда актер или режиссер приступает к Пушкину, он должен обладать какой-то долей интеллекта, которая могла бы сблизить его с автором. Своих учеников я с первого курса воспитывал на пушкинском материале, чтобы они росли, умнели, взрослели, тоньшали душой. Вот из этого курса и родился театр. Теперь они мои коллеги – актеры Государственного Пушкинского театрального центра.
– Три года существует театр-студия «Пушкинская школа», 17 лет – Пушкинский центр. Много ли молодежи к вам приходит?
– Наш зритель уже наполовину состоит из школьников и молодежи. Мы дружим с петербургским морским колледжем, с рядом школ. И я чувствую, что их увлекает то, что они видят и слышат. Но у нас маленькие залы, в лучшем случае на 70 человек, нам не хватает пространства. Слава Богу, есть пушкинские фестивали в Пскове, в Михайловском. Но вот как раз сейчас меня тревожит, что директора Пушкинского заповедника «Михайловское» Георгия Василевича – честнейшего, компетентнейшего, талантливейшего человека, который много помогал и помогает театру-студии «Пушкинская школа», – мучают бесконечными проверками, как выясняется прибегая для этого к нарушению закона. Надеюсь, что справедливость восторжествует, и дорогому мне и всем нам музейному комплексу все же дадут работать спокойно. Со второго курса мы с моими учениками стали бывать в Пушкиногорье, проводя там летние школы… Хорошо бы еще со школьной скамьи выявлять филологически талантливых детей и создавать для них факультативы, чтобы они увлеклись наукой о Пушкине, музейным делом, театром Пушкина. Тогда было бы кому продолжать работу над полным собранием сочинений поэта, потому что темпы, которыми оно сегодня издается, черепашьи. Но чтобы воспитать пушкиниста, нужна целая жизнь и здоровая доля фанатизма. Век наш, увы, меркантилен, и энтузиазма не хватает. А работы впереди очень много. «Пушкинистика ближе всего к точным наукам, потому что она накопила наибольшее количество фактов», – говорил академик Михаил Павлович Алексеев. Настоящие пушкинисты, посвятившие творчеству поэта жизнь, – большая редкость. На сегодняшний день умеющих читать рукописи поэта в Пушкинском Доме не больше пяти человек. У Пушкина непростой почерк, и, чтобы его читать или расшифровывать, нужно потратить время и обрести особый навык. Я не числю себя текстологом широкого профиля. Единственное, что я хорошо знаю, – это рукопись «Русалки».
– Вы с 1976 года, с тех пор как вышла ваша первая статья, ратуете за то, чтобы рукопись «Русалки» была опубликована с последними исправлениями Пушкина, но тщетно. И только почти через 30 лет вы сами в серии «Пушкинская премьера» издали рукопись «Русалки» именно так… При перемене сцен, согласно последним указаниям автора, меняется смысл концовки – Пушкин отказывается от идеи мести.
– Что касается «Русалки», то на авторскую перестановку сцен впервые обратил внимание и напечатал в однотомнике замечательный пушкинист Борис Викторович Томашевский еще в 1924 году, но затем отказался от этого и стал печатать как все. Конечно, здесь есть определенная инерция, как в любой науке. Русская школа пушкинистики была великолепна. «Время скопческой текстологии прошло», – писал Томашевский. «Мало прочесть рукопись – надо понять, истолковать ее», – считал Сергей Михайлович Бонди. Вот с этим у нынешних текстологов «Русалки» не все хорошо.
– Вспоминается строчка из вашего стихотворения: «Господа пушкинисты, я – с вами, хоть не ваш и, пожалуй, ничей». В исследовании Пушкина вы пошли своим путем…
– У меня в запасе разные инструменты. Я филолог по образованию, текстологическим аппаратом владею, но я еще и как артист могу сыграть, а как режиссер – поставить. А проверка предположения на сцене и есть доказательство. «Кроме изучения на глаз, есть изучение на слух», – говаривал академик Алексеев. Когда актер играет, он проверяет версию на себе, как врач, вкалывает себе вакцину роли и рискует жизнью. И этого, увы, не понимают многие наши ученые-пушкинисты. Один пушкинист напечатал статью, где якобы сделал открытие. Сальери говорит Моцарту: «Постой, постой!.. Ты выпил!.. без меня?» Как предполагает автор, Сальери тоже хотел бы выпить из этой «чаши дружбы» и умереть вместе с Моцартом. Другой пушкинист ссылается на первого. А я ему говорю, что иначе сыграть Сальери просто нельзя. Так наверняка играл еще Щепкин, так играл я, так играл Смоктуновский. Артисты это поняли за век до пушкиноведов, а те ссылаются друг на друга и не смотрят в сторону театра. Артист проживает роль, задействован весь его организм, прежде всего ум, интуиция. И великие пушкинисты это понимали.
– Пушкин вывел Сальери отравителем, основываясь лишь на сомнительных фактах. Есть исследования, согласно которым Сальери невиновен. Однако пушкинский гений навсегда бросил тень на его имя. А ведь мог и фамилию изменить…
– В записке, которую специально оставил Пушкин, содержится ответ: «Завистник, который мог освистать «Дон Жуана», мог отравить его творца». Этот факт дал мощный толчок его воображению. Пушкинский Сальери и пушкинский Моцарт к реальности не имеют отношения. Его предположение – художественное открытие глубоких характеров и трагических положений: «Гений и злодейство – две вещи несовместные». Он сказал об этом с такой художественной силой, безупречностью и вековой определенностью, что тень пушкинской трагедии легла на жившего и реально действовавшего композитора Сальери. Такова сила гения, что сделаешь. Если бы они встретились на небесах, было бы интересно послушать их небесный диалог… Катенин писал Пушкину: «О таких вещах надо писать уголовною прозою». «Драматические изучения. Опыты драматических изучений», – вот как пробовал определить этот жанр сам Пушкин.
– Однако Пушкина вообще не так часто ставят. Почему?
– Подавляющее большинство театральных людей Пушкина боятся. Нет традиции, нет передаваемого друг другу опыта. «Почему твои актеры просто не читают, а пытаются сыграть?» – сказал мне один хороший театральный режиссер. А я ему отвечаю: «А как же быть с «истиной страстей и правдоподобием чувствований»? Неужели Пушкин это так просто брякнул? Нет, он рассчитывал, что исполнители будут искать его страсти, его чувствования и то, как их выразить на сцене». В ответ – обширная пауза. Вот в этой паузе мы и создаем «Пушкинскую школу». Конечно, это трудно. Пушкин – бешено темпераментный и неслыханно умный. Но тем интереснее такая трудновыполнимая задача. Будем искать, как говорил Товстоногов, «природу чувств» пушкинских героев. Они могут спорить с тобой прямо на сцене и толкнуть тебя не в ту сторону, в которую ты предполагал идти. В этом радость творчества. Если бы было что-то готовое, мы бы взяли и воспользовались этим. Но готового нет. И каждый раз, на каждом спектакле – все сначала. Даже если что-то открыто сегодня, завтра этого не повторить. «Проблема роли» должна стать твоей проблемой, и тогда ты проникаешь в роль Сальери или Моцарта.
– Но у самого поэта отношения с театром не очень складывались. Поэт нелестно отзывался и о гремевших тогда актерах. «Ни наших университетов, ни наших театров Пушкин не любил», – категорически утверждал его близкий друг Нащокин…
– Ну, конечно, это утверждение декларативно. Пушкин обожал театр, иначе бы он столько не написал для него. Он был драматургом по самой строчечной сути, его эпические поэмы, его романы составлены по драматургическим законам. Даже письма его просятся на сцену! Пушкин не любил современный ему драматический театр, находился в оппозиции к нему. У него был проект совсем другого театра. А русский театр прошел мимо его проекта. Да, ему не были близки современные актеры. Ему нужна была другая актерская школа, другой способ существования на сцене… Мы, собственно, и возникли как Пушкинский театральный центр, для того чтобы попытаться посильно осуществить пушкинский проект русского театра.
Беседовала Лидия Березнякова
