Культура
Музыка посреди озера
23 июля
Как известно, Людвиг II Баварский, большой любитель Вагнера и изящных искусств, имел особенное романтическое увлечение: он любил строить замки. Самые знаменитые – стилизованный под средневековые замки Нойшванштайн, в котором стены изукрашены росписями и фресками на сюжеты вагнеровских опер, неподалеку от него – замок Линдерхоф. Но, пожалуй, самый красивый и дорогостоящий – барочный Королевский дворец на острове Херренкимзее, точная копия Версаля. С той только разницей, что баварский Версаль содержится с куда большим тщанием и аккуратностью, чем французский. Внутри дворца, в пафосном Зеркальном зале, проходят концерты фестиваля Херренкимзее. Главой фестиваля и его бессменным интендантом является музыкант, дирижер и общественный деятель Энох цу Гуттенберг. Он основал фестиваль 11 лет назад – в расчете на отдыхающих на островах мюнхенцев и жителей окрестных сел и городов. На концерты фестиваля теперь приезжают из самого Мюнхена, за сто с лишним километров, и с приятностью проводят уик-энд на лоне природы.
Фестиваль Херренкимзее – мероприятие аристократическое. На концерты принято являться в баварских национальных костюмах или в вечерних туалетах. Да и сам Энох цу Гуттенберг, между прочим, барон; к нему так все и обращаются – Herr Baron. Гуттенберг происходит из известной в Германии старинной аристократической семьи, первые упоминания о которой встречаются в летописях XII века. Род происходит из Франконии, где у семьи – родовые поместья неподалеку от Байройта. Все мужчины семьи Гуттенбергов по традиции делали политическую карьеру – такие, как они, в сущности составляют немецкую элиту, правящий класс страны.
Лишь господин Энох оказался исключением из семейного правила, посвятив свою жизнь музыке и проблемам экологии края. На вопрос, считает ли он себя баварцем, гордо отвечает: «Я – франконец!». Не очень-то почитает Рихарда Вагнера, порицая его за антисемитские взгляды.
Поэтому Энох цу Гуттенберг предпочитает исполнять Брукнера, Брамса, Гайдна и Мендельсона – как бы в пику вагнерианцам, оккупировавшим его родной Байройт. Вот и на фестивале Херренкимзее господин барон продирижировал тремя крупными сочинениями: «Сотворением мира» и «Временами года» Гайдна, а также ораторией Мендельсона «Илия».
Циклопическую хоровую конструкцию масштабного симфоническо-хорового опуса – три часа чистой музыки – маэстро Гуттенберг выстроил с истовым тщанием и полной самоотдачей добросовестного мастера. С пламенным убеждением пророка провел хор и оркестр сквозь страстные и драматические перипетии библейского сюжета. Лихорадочная пульсация хоровых масс, патетические речетативы солистов поражали воображение. Провинциальный хор из городка Нойберн и небольшой оркестрик под названием KlangVerwaltung – любимое детище Гуттенберга, он руководит им уже много лет – играли так самозабвенно, будто от этого зависела их жизнь. Не знаю, сколько у них было репетиций – наверное, не меньше десяти. Потому что такого точного, единого темпоритма можно добиться лишь многочасовыми долгими репетициями.
Особенно хорош был бас, Кристиан Герахер: умный, артистичный, контролирующий эмоции, он умел властно овладеть вниманием зала с первых же фраз. Гулкий, раскатистый тембр, равно свободный и уверенный в верхах и в нижнем регистре. Замечательное театральное чутье особенно рельефно проявлялось в речитативах, полных гнева и горя. В эти минуты Герахер буквально срастался с образом и в то же время как бы наблюдал за собой и за реакцией зала со стороны: дар редкостный, данный лишь немногим избранным.
Феликс Мендельсон-Бартольди писал «Илию» по матрицам генделевых ораторий и баховских «Пассионов». Барочная риторика сплетается в этой музыке с тихими квазибаховскими хоралами и трогательными мелодиями самого романтического свойства. В «Илии» так много музыкального материала, что собрать и внятно донести его, не растеряв по пути внимания аудитории, – задача архисложная. Однако Гуттенберг выкладывался до донышка, цепко держал нить драматургии – и ни на миг не ослабевало напряжение, грозы и бури разражались в оркестре и хоре. А над музыкантами парили золотые тела, торсы, руки и ноги богов, увитые знаменами и лентами, буквально выламываясь из плоскости расписных плафонов потолка, обретая объем и фактуру. Это были знаменитые образчики мюнхенского барокко. Музыка и архитектура слились, впаялись, проникли друг в друга; в высокие окна светило закатное солнце, плескались в саду светлые струи фонтанов, а во дворце, ставшем памятником Людвигу II, тени постепенно скрывали буйство красок, сияние позолоты и блеск хрусталя.
Фестиваль Херренкимзее – мероприятие аристократическое. На концерты принято являться в баварских национальных костюмах или в вечерних туалетах. Да и сам Энох цу Гуттенберг, между прочим, барон; к нему так все и обращаются – Herr Baron. Гуттенберг происходит из известной в Германии старинной аристократической семьи, первые упоминания о которой встречаются в летописях XII века. Род происходит из Франконии, где у семьи – родовые поместья неподалеку от Байройта. Все мужчины семьи Гуттенбергов по традиции делали политическую карьеру – такие, как они, в сущности составляют немецкую элиту, правящий класс страны.
Лишь господин Энох оказался исключением из семейного правила, посвятив свою жизнь музыке и проблемам экологии края. На вопрос, считает ли он себя баварцем, гордо отвечает: «Я – франконец!». Не очень-то почитает Рихарда Вагнера, порицая его за антисемитские взгляды.
Поэтому Энох цу Гуттенберг предпочитает исполнять Брукнера, Брамса, Гайдна и Мендельсона – как бы в пику вагнерианцам, оккупировавшим его родной Байройт. Вот и на фестивале Херренкимзее господин барон продирижировал тремя крупными сочинениями: «Сотворением мира» и «Временами года» Гайдна, а также ораторией Мендельсона «Илия».
Циклопическую хоровую конструкцию масштабного симфоническо-хорового опуса – три часа чистой музыки – маэстро Гуттенберг выстроил с истовым тщанием и полной самоотдачей добросовестного мастера. С пламенным убеждением пророка провел хор и оркестр сквозь страстные и драматические перипетии библейского сюжета. Лихорадочная пульсация хоровых масс, патетические речетативы солистов поражали воображение. Провинциальный хор из городка Нойберн и небольшой оркестрик под названием KlangVerwaltung – любимое детище Гуттенберга, он руководит им уже много лет – играли так самозабвенно, будто от этого зависела их жизнь. Не знаю, сколько у них было репетиций – наверное, не меньше десяти. Потому что такого точного, единого темпоритма можно добиться лишь многочасовыми долгими репетициями.
Особенно хорош был бас, Кристиан Герахер: умный, артистичный, контролирующий эмоции, он умел властно овладеть вниманием зала с первых же фраз. Гулкий, раскатистый тембр, равно свободный и уверенный в верхах и в нижнем регистре. Замечательное театральное чутье особенно рельефно проявлялось в речитативах, полных гнева и горя. В эти минуты Герахер буквально срастался с образом и в то же время как бы наблюдал за собой и за реакцией зала со стороны: дар редкостный, данный лишь немногим избранным.
Феликс Мендельсон-Бартольди писал «Илию» по матрицам генделевых ораторий и баховских «Пассионов». Барочная риторика сплетается в этой музыке с тихими квазибаховскими хоралами и трогательными мелодиями самого романтического свойства. В «Илии» так много музыкального материала, что собрать и внятно донести его, не растеряв по пути внимания аудитории, – задача архисложная. Однако Гуттенберг выкладывался до донышка, цепко держал нить драматургии – и ни на миг не ослабевало напряжение, грозы и бури разражались в оркестре и хоре. А над музыкантами парили золотые тела, торсы, руки и ноги богов, увитые знаменами и лентами, буквально выламываясь из плоскости расписных плафонов потолка, обретая объем и фактуру. Это были знаменитые образчики мюнхенского барокко. Музыка и архитектура слились, впаялись, проникли друг в друга; в высокие окна светило закатное солнце, плескались в саду светлые струи фонтанов, а во дворце, ставшем памятником Людвигу II, тени постепенно скрывали буйство красок, сияние позолоты и блеск хрусталя.
