Культура
Владимир Зельдин: «Рыцари еще существуют»
12 августа
За семь десятков лет, которые он провел на съемочной площадке и театральных подмостках, ему приходилось делать все: объясняться в любви прекрасным дамам и прыгать с парашютом, скакать на горячем коне по крутому горному обрыву и танцевать средневековые менуэты, участвовать в шумных попойках и играть концерты Листа. Это и еще массу сложнейших вещей Владимир Михайлович Зельдин научился выполнять виртуозно. Единственное, что оказалось ему недоступно, – умение пользоваться плодами своей славы. На вопрос о том, что такое для него популярность, актер-феномен долгие годы вообще не имел ответа. И лишь недавно сформулировал: «Я никогда не был таким знаменитым, как корифеи, мои коллеги – Коля Крючков, Петя Алейников, Мария Ладынина, Любовь Орлова, Женя Самойлов, Боря Андреев, Олег Стриженов. А у меня какая ж слава? Я просто самый обыкновенный труженик в своей профессии…»
– Владимир Михайлович, почему свою книгу вы назвали «Моя профессия – Дон Кихот»? Готовились к «Человеку из Ламанчи»?
– Я бы так не сказал. Я – Дон Кихот по жизни. По моим понятиям, главное в жизни – труд, помощь ближним, любовь и милосердие. Как ни странно это сегодня звучит…
– Увы, должен признать, что такие качества сегодня почти повывелись…
– Нет, я думаю, вы все-таки преувеличиваете. Разумеется, нынешнее расслоение общества на бедных и богатых наводит меня на мысль, что с совестью и честью у многих людей есть серьезные проблемы. Однако, я думаю, рыцари пока еще существуют.
– Но кого вообще можно называть рыцарем?
– Того, кто понимает, что настоящее счастье – это способность не обратиться в камень, не потерять желание делать другому человеку добро только для того, чтобы увидеть его улыбку. А деньги, которые в наше такое жесткое время вышли на первый план, – понятие, согласитесь, очень относительное. Я вот и раньше ничего не имел, и сейчас в общем-то ничего не имею. Но никогда никому не завидовал. Может, поэтому так долго и живу на бренной земле. Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду?
– Пожалуй, да. Но если бы так случилось, что у вас вдруг появилось настоящее богатство, как бы вы им распорядились?
– Если вы спрашиваете о том, мечтаю ли я о каких-либо материальных благах, то скажу определенно: нет. Возраст уже не тот. Когда-то у меня, как у человека творческого, была мечта о кабинете, где стоял бы большой письменный стол, книжный шкаф, хорошее кресло. Но это так и не осуществилось. Зато осуществилось другое – я до сих пор выхожу на сцену, и зритель, который порой тратит на билет в театр очень нужные ему для насущных вещей деньги, меня хорошо принимает. Мне очень дороги эти люди, и, если бы Господь одарил меня такой возможностью, я построил бы детские дома и помог старикам, которые в сущности своей всегда одиноки. Но поскольку денег у меня как не было, так и нет, остается только надеяться и ждать, что когда-нибудь мы будем жить хорошо. Иными словами, как говорит мой Дон Кихот, «самое худшее безумие – это видеть жизнь такой, какая она есть, забывая, какой она должна быть».
– В ваших словах прозвучала сейчас такая горечь, что даже у меня, признаюсь, сердце защемило… Да как же вы с такой болью на душе живете?
– Актеры вообще люди ранимые и чуткие – такова профессия. Но я с годами поставил внутри себя некую сигнализацию, реагирующую на опасность, и научился какие-то вещи пропускать мимо ушей, не сосредоточиваться на них. Хотя всегда помню, что Евгений Вахтангов, который как никто другой знал толк в празднике по имени «Театр», учил артистов плакать «разнастоящими слезами и нести их на рампу».
– Тогда почему же сегодня лишь очень немногие из артистов способны нести что-то «на рампу»? Их плохо учат?
– Что касается тех, кого ваш брат журналист сплошь и рядом называет «гениальными», «великими» и «выдающимися», – я выпускников «фабрики звезд» не признаю. Талантливый человек – это «штучный товар», а гении вообще рождаются раз в сто лет. Конечно, мазать всех подряд черной краской с моей стороны было бы нечестно, потому что жизнь театра никогда не состояла из одних только шедевров. Но мне очень обидно видеть, как порой актеры, выходя на сцену, кажутся ряжеными, а пьеса выглядит читкой по ролям и не волнует ни единого человека в зале. Я к таким вещам отношусь с особой обостренностью ощущений.
– В кино ведь нередко происходит то же самое? Поэтому вы и не снимаетесь?
– Я не чувствую ответственности за современное кино. Все что мог я уже сделал. А не снимаюсь по двум причинам: во-первых, нет ролей, а во-вторых, не могу работать, как это принято сейчас, – быстро-быстро. Когда-то я тоже играл по 25 спектаклей в месяц. Но при этом непреложным законом для моих коллег было то, что «служенье муз не терпит суеты». А сейчас другое поколение, другая эстетика… Так что дело вовсе не в физических нагрузках, которые могут быть для меня неподъемны в силу моего возраста.
– Что вы, Владимир Михайлович, я и не думал намекать на ваш возраст! Тем более что вы и сегодня дадите фору многим юным!
– У меня нет на этот счет никаких комплексов, и я отвечу вам словами писателя Оскара Уайльда: «Трагедия старости в том, что ты себя чувствуешь молодым».
– Ну раз уж об этом зашла речь, все-таки спрошу: что нужно, чтобы не стареть?
– Мне кажется, что лично со мной просто произошло чудо. Я ведь, как и все мое поколение, прошел довольно-таки сложный путь. Однако, что бы ни случалось, меня никогда не тянуло ни пить, ни курить, ни устраивать ночные оргии. Может быть, потому, что денег на папиросы и пиво не было, а может, просто не влекло… И вообще я всегда был спортивным человеком.
– А сейчас?
– К сожалению, уже нет. В 80 лет у меня случился инфаркт, и физические нагрузки пришлось существенно сократить. Но до сих пор остаюсь поклонником спорта.
– Болельщиком?
– Нет, ну что вы! Болельщик – это кто-то очень агрессивный и постоянно сидящий у телевизора. А я телевизор вообще не смотрю.
– Почему?
– Не хочу привыкать к терактам, убийствам, которые благодаря телевизору стали считаться нормой нашей действительности! Я знаю другой путь. Его опять-таки указал мой Дон Кихот, и он сводится к простым вещам: «Вдохни полной грудью живительный воздух жизни и подумай над тем, как прожить ее дальше. Ничего не считай своим, кроме своей души. Гордись не тем, что ты есть, а тем, чем ты хочешь и можешь стать»…
Беседовал Владимир Ермолаев
– Владимир Михайлович, почему свою книгу вы назвали «Моя профессия – Дон Кихот»? Готовились к «Человеку из Ламанчи»?
– Я бы так не сказал. Я – Дон Кихот по жизни. По моим понятиям, главное в жизни – труд, помощь ближним, любовь и милосердие. Как ни странно это сегодня звучит…
– Увы, должен признать, что такие качества сегодня почти повывелись…
– Нет, я думаю, вы все-таки преувеличиваете. Разумеется, нынешнее расслоение общества на бедных и богатых наводит меня на мысль, что с совестью и честью у многих людей есть серьезные проблемы. Однако, я думаю, рыцари пока еще существуют.
– Но кого вообще можно называть рыцарем?
– Того, кто понимает, что настоящее счастье – это способность не обратиться в камень, не потерять желание делать другому человеку добро только для того, чтобы увидеть его улыбку. А деньги, которые в наше такое жесткое время вышли на первый план, – понятие, согласитесь, очень относительное. Я вот и раньше ничего не имел, и сейчас в общем-то ничего не имею. Но никогда никому не завидовал. Может, поэтому так долго и живу на бренной земле. Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду?
– Пожалуй, да. Но если бы так случилось, что у вас вдруг появилось настоящее богатство, как бы вы им распорядились?
– Если вы спрашиваете о том, мечтаю ли я о каких-либо материальных благах, то скажу определенно: нет. Возраст уже не тот. Когда-то у меня, как у человека творческого, была мечта о кабинете, где стоял бы большой письменный стол, книжный шкаф, хорошее кресло. Но это так и не осуществилось. Зато осуществилось другое – я до сих пор выхожу на сцену, и зритель, который порой тратит на билет в театр очень нужные ему для насущных вещей деньги, меня хорошо принимает. Мне очень дороги эти люди, и, если бы Господь одарил меня такой возможностью, я построил бы детские дома и помог старикам, которые в сущности своей всегда одиноки. Но поскольку денег у меня как не было, так и нет, остается только надеяться и ждать, что когда-нибудь мы будем жить хорошо. Иными словами, как говорит мой Дон Кихот, «самое худшее безумие – это видеть жизнь такой, какая она есть, забывая, какой она должна быть».
– В ваших словах прозвучала сейчас такая горечь, что даже у меня, признаюсь, сердце защемило… Да как же вы с такой болью на душе живете?
– Актеры вообще люди ранимые и чуткие – такова профессия. Но я с годами поставил внутри себя некую сигнализацию, реагирующую на опасность, и научился какие-то вещи пропускать мимо ушей, не сосредоточиваться на них. Хотя всегда помню, что Евгений Вахтангов, который как никто другой знал толк в празднике по имени «Театр», учил артистов плакать «разнастоящими слезами и нести их на рампу».
– Тогда почему же сегодня лишь очень немногие из артистов способны нести что-то «на рампу»? Их плохо учат?
– Что касается тех, кого ваш брат журналист сплошь и рядом называет «гениальными», «великими» и «выдающимися», – я выпускников «фабрики звезд» не признаю. Талантливый человек – это «штучный товар», а гении вообще рождаются раз в сто лет. Конечно, мазать всех подряд черной краской с моей стороны было бы нечестно, потому что жизнь театра никогда не состояла из одних только шедевров. Но мне очень обидно видеть, как порой актеры, выходя на сцену, кажутся ряжеными, а пьеса выглядит читкой по ролям и не волнует ни единого человека в зале. Я к таким вещам отношусь с особой обостренностью ощущений.
– В кино ведь нередко происходит то же самое? Поэтому вы и не снимаетесь?
– Я не чувствую ответственности за современное кино. Все что мог я уже сделал. А не снимаюсь по двум причинам: во-первых, нет ролей, а во-вторых, не могу работать, как это принято сейчас, – быстро-быстро. Когда-то я тоже играл по 25 спектаклей в месяц. Но при этом непреложным законом для моих коллег было то, что «служенье муз не терпит суеты». А сейчас другое поколение, другая эстетика… Так что дело вовсе не в физических нагрузках, которые могут быть для меня неподъемны в силу моего возраста.
– Что вы, Владимир Михайлович, я и не думал намекать на ваш возраст! Тем более что вы и сегодня дадите фору многим юным!
– У меня нет на этот счет никаких комплексов, и я отвечу вам словами писателя Оскара Уайльда: «Трагедия старости в том, что ты себя чувствуешь молодым».
– Ну раз уж об этом зашла речь, все-таки спрошу: что нужно, чтобы не стареть?
– Мне кажется, что лично со мной просто произошло чудо. Я ведь, как и все мое поколение, прошел довольно-таки сложный путь. Однако, что бы ни случалось, меня никогда не тянуло ни пить, ни курить, ни устраивать ночные оргии. Может быть, потому, что денег на папиросы и пиво не было, а может, просто не влекло… И вообще я всегда был спортивным человеком.
– А сейчас?
– К сожалению, уже нет. В 80 лет у меня случился инфаркт, и физические нагрузки пришлось существенно сократить. Но до сих пор остаюсь поклонником спорта.
– Болельщиком?
– Нет, ну что вы! Болельщик – это кто-то очень агрессивный и постоянно сидящий у телевизора. А я телевизор вообще не смотрю.
– Почему?
– Не хочу привыкать к терактам, убийствам, которые благодаря телевизору стали считаться нормой нашей действительности! Я знаю другой путь. Его опять-таки указал мой Дон Кихот, и он сводится к простым вещам: «Вдохни полной грудью живительный воздух жизни и подумай над тем, как прожить ее дальше. Ничего не считай своим, кроме своей души. Гордись не тем, что ты есть, а тем, чем ты хочешь и можешь стать»…
Беседовал Владимир Ермолаев
