Культура
«Я строю свой театр»
14 августа
Театральный художник и сценограф Данила Корогодский, два десятилетия проживший в США, возглавил Театр поколений в 2005-м, год спустя после смерти отца – известного педагога и театрального режиссера Зиновия Яковлевича Корогодского, основателя этого не имеющего аналогов в мире театра. Три года назад Театр поколений перебрался с проспекта Обуховской Обороны в Нарышкин бастион Петропавловской крепости. За это время уже сыграно 11 премьер.
– Данила Зиновьевич, можно ли сегодня говорить о том, что вы продолжаете идею того театра, который начинал ваш отец?
– У отца был театр, в котором работали его ученики, и он передавал им то, чему сам научился у своего педагога – Бориса Зона, у Марии Кнебель и у Георгия Товстоногова. Мой отец разбивал стереотипы; будучи главным режиссером ТЮЗа имени Брянцева, доказывал, что не нужно строить отдельно театр для детей и для взрослых, это должен быть семейный театр; он боролся с культпоходами, которые нарушают контакт между зрителем и сценой. Отец преподавал, он выпустил 23 актерских курса. Его ученики – могучая сила. В профессиональном смысле это большой источник, из которого мы и сегодня черпаем силы. Я строю свой театр, но считаю его правопреемником театра отца. У нас нет детского репертуара, но к нам можно идти семьей, и мы, надеюсь, интересны думающей молодежи. Наш театр открывает совершенно новый драматургический материал, делая этакую «европейскую прививку», беря неизвестную драматургию западных авторов, приглашая зарубежных режиссеров и художников.
– Что вы вкладываете в понятие «театр поколений»? Наверное, не только актерскую преемственность?
– Актерская преемственность сюда входит, но это не самое главное. Александр Баргман никогда у Корогодского не учился, но это замечательный петербургский актер, и я очень рад, что он играет у нас. Мы приглашаем на постановки опытных актеров – Ирину Соколову, Николая Иванова. Театр поколений существует не по принципу генетической или паспортной принадлежности. Прежде всего это место, где поколения пересекаются, спорят, где выносится на трибуну то острое, что может заинтересовать и разбудить интерес разных людей. Сегодня существует большая проблема – нет диалога между поколениями. Они очень разобщены.
– Не потому ли вашей недавней премьерой стал спектакль «Стол»? Вам удалось показать очень точно, и тонко, и с сарказмом, и с болью семейные отношения.
– У нас не было такой художественной затеи – вообще идеи так не развиваются. Через магический кристалл трудно что-либо различить, есть лишь некое предчувствие. Живешь, думаешь, стараешься быть честным с самим собой и занимаешься тем, что тебя трогает. Врать нельзя. Когда ты чем-то озабочен и постоянно ищешь ответы на вопросы, то и происходит то, что нужно. У нас были совершенно разные спектакли – по Брукнеру, Беккету, мы брали современную пьесу британского автора Давида Хароуэра. Вообще делать ставку на какую-то идею нельзя – сразу превращаешься в кокетку, а театр не должен оказываться в этой роли.
– Все-таки интересно узнать, что послужило толчком для «Стола»?
– Году в 74-м, когда я еще был студентом Театрального института, в моей голове стали складываться некие представления, что можно делать с пространством, с предметами, которые наполнены разными уровнями. Я представлял, что в мире сценографии есть глубокие многорядовые цепочки. Прошло много лет. И вот эта идея ожила с таким предметом, как стол. Я недавно прочитал фразу, которую сказала Пина Бауш, величайший хореограф: «Меня не интересует, как люди двигаются, меня интересует, почему они двигаются». Мне показалось, наш театр дошел до такого уровня развития, что мы справимся с подобной затеей – развернуть действие, жизненные коллизии вокруг стола, причем без всякой литературной основы. Здесь удивительный подбор людей – я могу прийти и сказать: давайте-ка попробуем. И все подхватывают. Мы работали с сентября – импровизировали, набрасывали идеи, фразы, потом фильтровали. Коллективно. И вот из этого симбиоза поиска, опыта, интуиции и родился спектакль.
– Я озвучу претензию одного зрителя: невозможно сочетать бастион и театр…
– Будем считать это доброжелательно-наивным мнением. Да, в Петербурге 99 процентов театральных пространств – это сцена-коробка. В США, где большинство зданий построены после Второй мировой войны, театры – это совершенно другие пространства, без привычных сцен, часто зрители сидят с трех сторон. Как говорит режиссер Эберхард Кёлер, с которым мы поставили «Стол», в традиции европейского театра – если есть персонаж А, который показывает персонажу В поведение С, то это уже театр, а где все это происходит – никакого значения не имеет. Да будет известно, театр переместился в помещения где-то триста лет назад. А многие тысячелетия он существовал в совершенно других условиях… Кстати, на Западе в тех городах, где есть древние крепости, – в Авиньоне, Эдинбурге, Падуе, Вероне, Савонлинне – в стенах этих крепостей обязательно возникает театр. Почему это не должно существовать в Петербурге? Моя стратегическая задача – создание некоего театрального инновационного центра, в сердце которого должен быть живой, настоящий театр. В городе есть возможность для многоплощадного центра, в который бы стекались всяческие силы. Но это уже и происходит в Театре поколений – к нам приходят художники, музыканты, поэты, предлагают сыграть, оформить, чем-то помочь.
– А зарплату получают какую?
– Никакую. Живут на то, что где-то еще работают, снимаются в кино. Здесь же они не только творцы – они и столяры, и плотники, и осветители, и уборщики. Пока мы существуем на гранты, иногда наши актеры получают премии, на которые руководители театра сами и скидываются. Но мы работаем над тем, чтобы сложилась система, при которой театр сам бы смог себя экономически содержать.
– Уехав в Штаты, вы познакомились с зарубежной культурой. Потому вы так горазды на эксперименты?
– Конечно, я видел много живых экспериментальных театров в Чикаго, Лос-Анджелесе, Сан-Франциско, Нью-Йорке. И ставил там спектакли. Но, думаю, я и раньше был таким, когда работал главным художником в ТЮЗе. Там огромная сцена, вторая по величине после Мариинки, распахнутая, открытая, – и с ней непросто справиться. Отец мой был мастером этого дела. И меня всегда тянуло на освоение всяких сложных пространств. На самом деле все мои учителя так жили и работали. И Юрий Любимов на Таганке, и главный художник этого театра Давид Боровский были и остаются новаторами пространства. А насчет отъезда на Запад… Я ведь не эмигрировал – просто уехал работать. Уехал в 33 года, сложившимся человеком, здесь остались мои родные, здесь моя культура, и все дышит знакомым, близким мне смыслом. Там – другое, более логично выстроенное, нет потерь КПД, которые часто случаются здесь. Но не лучше, не хуже.
Беседовала Елена Добрякова
– Данила Зиновьевич, можно ли сегодня говорить о том, что вы продолжаете идею того театра, который начинал ваш отец?
– У отца был театр, в котором работали его ученики, и он передавал им то, чему сам научился у своего педагога – Бориса Зона, у Марии Кнебель и у Георгия Товстоногова. Мой отец разбивал стереотипы; будучи главным режиссером ТЮЗа имени Брянцева, доказывал, что не нужно строить отдельно театр для детей и для взрослых, это должен быть семейный театр; он боролся с культпоходами, которые нарушают контакт между зрителем и сценой. Отец преподавал, он выпустил 23 актерских курса. Его ученики – могучая сила. В профессиональном смысле это большой источник, из которого мы и сегодня черпаем силы. Я строю свой театр, но считаю его правопреемником театра отца. У нас нет детского репертуара, но к нам можно идти семьей, и мы, надеюсь, интересны думающей молодежи. Наш театр открывает совершенно новый драматургический материал, делая этакую «европейскую прививку», беря неизвестную драматургию западных авторов, приглашая зарубежных режиссеров и художников.
– Что вы вкладываете в понятие «театр поколений»? Наверное, не только актерскую преемственность?
– Актерская преемственность сюда входит, но это не самое главное. Александр Баргман никогда у Корогодского не учился, но это замечательный петербургский актер, и я очень рад, что он играет у нас. Мы приглашаем на постановки опытных актеров – Ирину Соколову, Николая Иванова. Театр поколений существует не по принципу генетической или паспортной принадлежности. Прежде всего это место, где поколения пересекаются, спорят, где выносится на трибуну то острое, что может заинтересовать и разбудить интерес разных людей. Сегодня существует большая проблема – нет диалога между поколениями. Они очень разобщены.
– Не потому ли вашей недавней премьерой стал спектакль «Стол»? Вам удалось показать очень точно, и тонко, и с сарказмом, и с болью семейные отношения.
– У нас не было такой художественной затеи – вообще идеи так не развиваются. Через магический кристалл трудно что-либо различить, есть лишь некое предчувствие. Живешь, думаешь, стараешься быть честным с самим собой и занимаешься тем, что тебя трогает. Врать нельзя. Когда ты чем-то озабочен и постоянно ищешь ответы на вопросы, то и происходит то, что нужно. У нас были совершенно разные спектакли – по Брукнеру, Беккету, мы брали современную пьесу британского автора Давида Хароуэра. Вообще делать ставку на какую-то идею нельзя – сразу превращаешься в кокетку, а театр не должен оказываться в этой роли.
– Все-таки интересно узнать, что послужило толчком для «Стола»?
– Году в 74-м, когда я еще был студентом Театрального института, в моей голове стали складываться некие представления, что можно делать с пространством, с предметами, которые наполнены разными уровнями. Я представлял, что в мире сценографии есть глубокие многорядовые цепочки. Прошло много лет. И вот эта идея ожила с таким предметом, как стол. Я недавно прочитал фразу, которую сказала Пина Бауш, величайший хореограф: «Меня не интересует, как люди двигаются, меня интересует, почему они двигаются». Мне показалось, наш театр дошел до такого уровня развития, что мы справимся с подобной затеей – развернуть действие, жизненные коллизии вокруг стола, причем без всякой литературной основы. Здесь удивительный подбор людей – я могу прийти и сказать: давайте-ка попробуем. И все подхватывают. Мы работали с сентября – импровизировали, набрасывали идеи, фразы, потом фильтровали. Коллективно. И вот из этого симбиоза поиска, опыта, интуиции и родился спектакль.
– Я озвучу претензию одного зрителя: невозможно сочетать бастион и театр…
– Будем считать это доброжелательно-наивным мнением. Да, в Петербурге 99 процентов театральных пространств – это сцена-коробка. В США, где большинство зданий построены после Второй мировой войны, театры – это совершенно другие пространства, без привычных сцен, часто зрители сидят с трех сторон. Как говорит режиссер Эберхард Кёлер, с которым мы поставили «Стол», в традиции европейского театра – если есть персонаж А, который показывает персонажу В поведение С, то это уже театр, а где все это происходит – никакого значения не имеет. Да будет известно, театр переместился в помещения где-то триста лет назад. А многие тысячелетия он существовал в совершенно других условиях… Кстати, на Западе в тех городах, где есть древние крепости, – в Авиньоне, Эдинбурге, Падуе, Вероне, Савонлинне – в стенах этих крепостей обязательно возникает театр. Почему это не должно существовать в Петербурге? Моя стратегическая задача – создание некоего театрального инновационного центра, в сердце которого должен быть живой, настоящий театр. В городе есть возможность для многоплощадного центра, в который бы стекались всяческие силы. Но это уже и происходит в Театре поколений – к нам приходят художники, музыканты, поэты, предлагают сыграть, оформить, чем-то помочь.
– А зарплату получают какую?
– Никакую. Живут на то, что где-то еще работают, снимаются в кино. Здесь же они не только творцы – они и столяры, и плотники, и осветители, и уборщики. Пока мы существуем на гранты, иногда наши актеры получают премии, на которые руководители театра сами и скидываются. Но мы работаем над тем, чтобы сложилась система, при которой театр сам бы смог себя экономически содержать.
– Уехав в Штаты, вы познакомились с зарубежной культурой. Потому вы так горазды на эксперименты?
– Конечно, я видел много живых экспериментальных театров в Чикаго, Лос-Анджелесе, Сан-Франциско, Нью-Йорке. И ставил там спектакли. Но, думаю, я и раньше был таким, когда работал главным художником в ТЮЗе. Там огромная сцена, вторая по величине после Мариинки, распахнутая, открытая, – и с ней непросто справиться. Отец мой был мастером этого дела. И меня всегда тянуло на освоение всяких сложных пространств. На самом деле все мои учителя так жили и работали. И Юрий Любимов на Таганке, и главный художник этого театра Давид Боровский были и остаются новаторами пространства. А насчет отъезда на Запад… Я ведь не эмигрировал – просто уехал работать. Уехал в 33 года, сложившимся человеком, здесь остались мои родные, здесь моя культура, и все дышит знакомым, близким мне смыслом. Там – другое, более логично выстроенное, нет потерь КПД, которые часто случаются здесь. Но не лучше, не хуже.
Беседовала Елена Добрякова
