Культура
Шостакович в контексте музыки его современников
18 сентября
Оркестр BBC исполнял Nomos Gamma Ксенакиса: ударники и духовики, расставленные по стратегически важным акустическим точкам зала Берлинской филармонии - на ярусах, в ложах, в амфитеатре, - облетали зал вкруговую, создавая ощущение "звукового котла", в который по уши погружался слушатель. Ксенакис мастерски сконструировал одновременный эффект объема и пустотности: звук шел не слитно и плотно, был разрежен в пространстве.
Дело происходило на Берлинском музыкальном фестивале: шел второй день фестиваля. В этом году программа его посвящена музыке Шостаковича. Все пятнадцать его симфоний и инструментальные концерты - в исполнении пятнадцати оркестров мирового класса под управлением крупных дирижеров.
Афиша "Праздника музыки" в Берлине может соперничать по насыщенности с таким масштабным симфоническим форумом, как летний Люцернский фестиваль: представлены берлинские оркестры-резиденты, а среди гостей - четыре главных лондонских оркестра, один американский - и не какой-нибудь, а Чикагский симфонический, с Бернардом Хайтинком. А еще - амстердамский оркестр Концертгебау, возглавляемый Марисом Янсонсом, Бамбергский симфонический оркестр под управлением Джонатана Нотта, симфонический оркестр Бирмингема. Тот самый, где начинал карьеру сэр Саймон Рэттл, глава берлинских филармоников, хозяев фестиваля. А теперь развивает карьеру новый главный дирижер, Андрис Нелсонс, родом из Риги, ученик Мариса Янсонса.
Впрочем, сухое перечисление имен и оркестров - занятие скучное и непродуктивное. Важнее обозначить суть происходящего на фестивале, его, так сказать, сущность. Концепция нынешнего, пятого фестиваля неожиданно делает реверанс в сторону советской и постсоветской музыки. В фокусе оказался Шостакович, в контексте музыки его современников: Яначека, Бартока, Пуленка, Губайдулиной и Уствольской. Это, так сказать, "главная тема" - как в классической сонате. Есть и побочная: ее можно обозначить как "Звуковые игры с пространством". Опусы Штокхаузена, Лахенманна, Ксенакиса, Шнитке подобраны с таким расчетом, чтобы в них присутствовали нетривиальные акустические решения: разнообразные стуки, шумы, звоны, пальба и треск автоматных очередей.
"Но почему именно Шостакович?" - спросите вы. А вот почему: в этом году Германия отмечает 20-летие падения Берлинской стены, 60-летие основания Федеративной республики и принятия Основного закона. На этот год также приходится 70-летие начала Второй мировой войны. Так как Шостакович, вне сомнений, является "важнейшим голосом эпохи", как верно заметил арт-директор фестиваля Винрих Хопп, то и музыка Шостаковича логично попала в центр внимания фестиваля, посвященного символическому скрещению дат и исторических событий.
У нас в связи с недавним 100-летием Шостаковича его музыка звучала так много и часто, что после наступила естественная пауза. Однако восприятие Берлина - это не восприятие Санкт-Петербурга. Для западного европейца фигура Шостаковича олицетворяет мрачную эпоху сталинизма, история его жизни для Запада стала почти что культурным мифом новейшего происхождения. Миф и по сию пору прирастает деталями и подробностями, при этом являясь изначально внутренне противоречивым. Организаторы фестиваля последовательно раскрывают в аннотациях к программам концертов обе стороны мифа: официозно-советскую и постсоветскую. Винрих Хопп в своих культурологических экскурсах ссылается при этом на две важнейшие книги ХХ столетия: книгу Элиаса Канетти "Масса и власть" и книгу Эрика Круксбаума "Век экстрима. Короткий ХХ век" (в русском переводе издана как "Эпоха крайностей"). В частности, Круксбаум считает, что ХХ век был значительно короче ХIХ. Реально его начало совпадает с октябрьским переворотом 1917 года, а конец приходится на начало 90-х.
Краткость ХХ века создает ощущение сдавленности, спрессованности событий во времени, причем событий действительно экстремальных: войн, революций, крушений политических систем и тоталитарных режимов, передела границ, крушения гуманистических ценностей, в конце концов. Именно Шостакович, как никто, реагировал на драматические коллизии ХХ века в своей музыке. Будучи по ментальности вполне советским человеком, он, живя в век лицемерия, сформировал особенную лексику, эстетическую систему, выработал "эзопов язык" иносказаний, символов и умолчаний. В последние годы музыка была для него областью, куда он уходил от тягостной действительности 70-х. Шостакович, особенно в позднем своем периоде, был типичным эскапистом по своей природе. Подавленные стремления к открытому высказыванию перерождались у него в меланхолические соло флейт и кларнетов, тоскливо-безысходный тон, присущий многим медленным частям его симфоний, являлся важнейшим родовым признаком позднесоветской культуры.
Разумеется, нужен был развитый вкус и чувство композиции, чтобы тактично вписать симфонии Шостаковича в контекст музыки ХХ века. "Во всех этих звуковых картинах, - говорит Винрих Хопп, - я должен был уравновешивать баланс эмоций.
Кстати, Марис Янсонс очень удачно скомбинировал "Военную симфонию" Гайдна с Десятой симфонией Шостаковича и "Ритуалом" Шнитке. И там и тут слышны разнообразные звоны и военная дробь барабанов. Однако в симфонии Гайдна пародия на "варварское" звучание турецкого военного оркестра столь иронична, что звуки войны не так страшны и пронзительны, как у Шостаковича. Янсонс еще больше подчеркивает это свойство музыки Гайдна, выпуская в финале четверых ударников из боковой двери. Торжественным церемониальным шагом проходят они по залу, таща большой барабан, тарелки, треугольник и колокольчики, подвешенные на шест, украшенный мохнатыми плюмажами. И ужасный лик войны смягчается под острым прищуром взгляда венского классика.
Гюляра Садых-Заде, Берлин - Петербург
Дело происходило на Берлинском музыкальном фестивале: шел второй день фестиваля. В этом году программа его посвящена музыке Шостаковича. Все пятнадцать его симфоний и инструментальные концерты - в исполнении пятнадцати оркестров мирового класса под управлением крупных дирижеров.
Афиша "Праздника музыки" в Берлине может соперничать по насыщенности с таким масштабным симфоническим форумом, как летний Люцернский фестиваль: представлены берлинские оркестры-резиденты, а среди гостей - четыре главных лондонских оркестра, один американский - и не какой-нибудь, а Чикагский симфонический, с Бернардом Хайтинком. А еще - амстердамский оркестр Концертгебау, возглавляемый Марисом Янсонсом, Бамбергский симфонический оркестр под управлением Джонатана Нотта, симфонический оркестр Бирмингема. Тот самый, где начинал карьеру сэр Саймон Рэттл, глава берлинских филармоников, хозяев фестиваля. А теперь развивает карьеру новый главный дирижер, Андрис Нелсонс, родом из Риги, ученик Мариса Янсонса.
Впрочем, сухое перечисление имен и оркестров - занятие скучное и непродуктивное. Важнее обозначить суть происходящего на фестивале, его, так сказать, сущность. Концепция нынешнего, пятого фестиваля неожиданно делает реверанс в сторону советской и постсоветской музыки. В фокусе оказался Шостакович, в контексте музыки его современников: Яначека, Бартока, Пуленка, Губайдулиной и Уствольской. Это, так сказать, "главная тема" - как в классической сонате. Есть и побочная: ее можно обозначить как "Звуковые игры с пространством". Опусы Штокхаузена, Лахенманна, Ксенакиса, Шнитке подобраны с таким расчетом, чтобы в них присутствовали нетривиальные акустические решения: разнообразные стуки, шумы, звоны, пальба и треск автоматных очередей.
"Но почему именно Шостакович?" - спросите вы. А вот почему: в этом году Германия отмечает 20-летие падения Берлинской стены, 60-летие основания Федеративной республики и принятия Основного закона. На этот год также приходится 70-летие начала Второй мировой войны. Так как Шостакович, вне сомнений, является "важнейшим голосом эпохи", как верно заметил арт-директор фестиваля Винрих Хопп, то и музыка Шостаковича логично попала в центр внимания фестиваля, посвященного символическому скрещению дат и исторических событий.
У нас в связи с недавним 100-летием Шостаковича его музыка звучала так много и часто, что после наступила естественная пауза. Однако восприятие Берлина - это не восприятие Санкт-Петербурга. Для западного европейца фигура Шостаковича олицетворяет мрачную эпоху сталинизма, история его жизни для Запада стала почти что культурным мифом новейшего происхождения. Миф и по сию пору прирастает деталями и подробностями, при этом являясь изначально внутренне противоречивым. Организаторы фестиваля последовательно раскрывают в аннотациях к программам концертов обе стороны мифа: официозно-советскую и постсоветскую. Винрих Хопп в своих культурологических экскурсах ссылается при этом на две важнейшие книги ХХ столетия: книгу Элиаса Канетти "Масса и власть" и книгу Эрика Круксбаума "Век экстрима. Короткий ХХ век" (в русском переводе издана как "Эпоха крайностей"). В частности, Круксбаум считает, что ХХ век был значительно короче ХIХ. Реально его начало совпадает с октябрьским переворотом 1917 года, а конец приходится на начало 90-х.
Краткость ХХ века создает ощущение сдавленности, спрессованности событий во времени, причем событий действительно экстремальных: войн, революций, крушений политических систем и тоталитарных режимов, передела границ, крушения гуманистических ценностей, в конце концов. Именно Шостакович, как никто, реагировал на драматические коллизии ХХ века в своей музыке. Будучи по ментальности вполне советским человеком, он, живя в век лицемерия, сформировал особенную лексику, эстетическую систему, выработал "эзопов язык" иносказаний, символов и умолчаний. В последние годы музыка была для него областью, куда он уходил от тягостной действительности 70-х. Шостакович, особенно в позднем своем периоде, был типичным эскапистом по своей природе. Подавленные стремления к открытому высказыванию перерождались у него в меланхолические соло флейт и кларнетов, тоскливо-безысходный тон, присущий многим медленным частям его симфоний, являлся важнейшим родовым признаком позднесоветской культуры.
Разумеется, нужен был развитый вкус и чувство композиции, чтобы тактично вписать симфонии Шостаковича в контекст музыки ХХ века. "Во всех этих звуковых картинах, - говорит Винрих Хопп, - я должен был уравновешивать баланс эмоций.
Кстати, Марис Янсонс очень удачно скомбинировал "Военную симфонию" Гайдна с Десятой симфонией Шостаковича и "Ритуалом" Шнитке. И там и тут слышны разнообразные звоны и военная дробь барабанов. Однако в симфонии Гайдна пародия на "варварское" звучание турецкого военного оркестра столь иронична, что звуки войны не так страшны и пронзительны, как у Шостаковича. Янсонс еще больше подчеркивает это свойство музыки Гайдна, выпуская в финале четверых ударников из боковой двери. Торжественным церемониальным шагом проходят они по залу, таща большой барабан, тарелки, треугольник и колокольчики, подвешенные на шест, украшенный мохнатыми плюмажами. И ужасный лик войны смягчается под острым прищуром взгляда венского классика.
Гюляра Садых-Заде, Берлин - Петербург
