Культура
Максим Шостакович: «Памятник отцу угодил моей душе»
25 сентября
Сегодня – 103-й день рождения Дмитрия Шостаковича. Петербург отметит эту дату открытием памятника великому композитору на углу улицы, носящей его имя, и проспекта Энгельса. На церемонии будет присутствовать сын Дмитрия Дмитриевича – известный дирижер и пианист Максим Шостакович, только что вернувшийся с европейских гастролей, прежде всего для того, чтобы возглавить жюри I Санкт-Петербургского международного конкурса арфистов имени императрицы Елизаветы Петровны «Золотая арфа».
– Максим Дмитриевич, нравится ли вам памятник? Вы принимали участие в отборе проектов?
– Это была долгая история. Я ходил на отборы, на которых были представлены разные варианты памятника, но мне ничего не нравилось. А потом мне по электронной почте прислали изображения еще одного, работы скульптора Константина Гарапача, и он оказался лучше всех. Действительно, похож на моего отца. Чтобы памятник понравился родственникам – это довольно сложно, так же, впрочем, как и кино: про моего отца снимали художественные фильмы, но все было немного не то.
А этот памятник угодил моей душе. Жалко, конечно, что для него выбрано такое место: я всегда ратовал за то, чтобы его установили в районе того Петербурга, который Шостакович видел своими глазами. А это все-таки новый район… Но потом я подумал, что, дай Бог, будет время – поставят еще и где-нибудь в центре.
– Какие уголки Петербурга можно назвать местами Шостаковича?
– Трудно сказать, он, по-моему, весь Петербург любил. К сожалению, после войны так называемая общественная деятельность заставила его жить в Москве, но он всегда хотел вернуться в родной город.
– Разделял ли с вами отец традиционные мальчишеские игры, забавы?
– Он очень любил футбол. Помню, пишет музыку, пишет – а потом обязательно начнет слушать трансляцию футбольного матча, и тогда в квартире раздавался голос знаменитого и всеми любимого Вадима Синявского. Болел за «Зенит». И со мной играл на даче в Комарово. То он на воротах постоит – я ему постучу, голы позабиваю, то он мне. Мама нас фотографировала, очень много таких снимков сохранилось.
– Как он учил вас музыке?
– После посещения Консерватории, музыкальных театров мы дома обсуждали, что хорошо, что плохо. Я все это наматывал на ус, для меня это была удивительная школа.
Отец никогда меня не учил интерпретации своей музыки. Я задавал ему вопросы, на которые он охотно отвечал. У нас было взаимное доверие. Он переворачивал страницы симфонии, приговаривая: «Ну, ты понимаешь, как здесь». Предполагал, что я понимаю, и иногда только просил – громче, тише, быстрее, медленнее.
Отец настаивал, чтобы я закончил фортепианный факультет. Он считал, что нужно обязательно владеть инструментом, и даже по окончании школы посвятил мне Второй фортепианный концерт, первым исполнителем которого я и был.
Я долгие годы работал на радио – там дирижер должен играть вообще все. А теперь с годами я позволяю себе роскошь: в основном стараюсь дирижировать отцовские вещи. Это мой долг сына, моя любовь к этой музыке, это жизнь моя. И отец через свою музыку всегда со мной. Я в его музыкальной фразе слышу его речь.
– Что происходит сейчас с созданной Мстиславом Ростроповичем и Галиной Вишневской Музеем-квартирой Шостаковича на улице Марата?
– Там все надолго затянулось, я недавно с Галиной Павловной обсуждал эту проблему. Все время есть какие-то надежды, что вопрос будет решен, но постоянно возникают какие-то камни преткновения. Идут разбирательства из разряда: если это общественное место, то из него должно быть два выхода. А это же просто квартира! Но если все это преодолеть, может, какие-то знатоки, туристы, которым дорого имя Шостаковича, получат возможность увидеть своими глазами его вещи, письма, рукописи…
– Скажите, в Москве ведь тоже вроде планировали открыть музей-квартиру Шостаковича?
– Этим занимается его вдова, Ирина Антоновна. Я ничего не могу сказать насчет этого проекта, не знаю, что она решила и когда это будет. Есть только предположение, что его квартира станет музеем, но тогда ведь она натолкнется на те же проблемы, с которыми столкнулся петербургский музей.
– Максим Дмитриевич, в 80-е годы вы с семьей уехали в Америку. Почему все-таки решили вернуться?
– Я уехал тогда, когда казалось, что все это будет вечным – этот застой, брежневизм. Можно сказать, уехал по политическим мотивам – был против «совка». Но потом Россия стала оживать. А если можно жить на Родине – надо жить дома, а не за рубежом. Наша семья религиозная, а здесь все православные святыни. И потом, если вы хотите, чтобы ваши дети были настоящими русскими людьми, а не говорили на родном языке через пень-колоду, с акцентом, – живите в России. Так мы пришли к выводу, что надо возвращаться, тем более что это стало возможным.
Беседовала Алина Циопа
– Максим Дмитриевич, нравится ли вам памятник? Вы принимали участие в отборе проектов?
– Это была долгая история. Я ходил на отборы, на которых были представлены разные варианты памятника, но мне ничего не нравилось. А потом мне по электронной почте прислали изображения еще одного, работы скульптора Константина Гарапача, и он оказался лучше всех. Действительно, похож на моего отца. Чтобы памятник понравился родственникам – это довольно сложно, так же, впрочем, как и кино: про моего отца снимали художественные фильмы, но все было немного не то.
А этот памятник угодил моей душе. Жалко, конечно, что для него выбрано такое место: я всегда ратовал за то, чтобы его установили в районе того Петербурга, который Шостакович видел своими глазами. А это все-таки новый район… Но потом я подумал, что, дай Бог, будет время – поставят еще и где-нибудь в центре.
– Какие уголки Петербурга можно назвать местами Шостаковича?
– Трудно сказать, он, по-моему, весь Петербург любил. К сожалению, после войны так называемая общественная деятельность заставила его жить в Москве, но он всегда хотел вернуться в родной город.
– Разделял ли с вами отец традиционные мальчишеские игры, забавы?
– Он очень любил футбол. Помню, пишет музыку, пишет – а потом обязательно начнет слушать трансляцию футбольного матча, и тогда в квартире раздавался голос знаменитого и всеми любимого Вадима Синявского. Болел за «Зенит». И со мной играл на даче в Комарово. То он на воротах постоит – я ему постучу, голы позабиваю, то он мне. Мама нас фотографировала, очень много таких снимков сохранилось.
– Как он учил вас музыке?
– После посещения Консерватории, музыкальных театров мы дома обсуждали, что хорошо, что плохо. Я все это наматывал на ус, для меня это была удивительная школа.
Отец никогда меня не учил интерпретации своей музыки. Я задавал ему вопросы, на которые он охотно отвечал. У нас было взаимное доверие. Он переворачивал страницы симфонии, приговаривая: «Ну, ты понимаешь, как здесь». Предполагал, что я понимаю, и иногда только просил – громче, тише, быстрее, медленнее.
Отец настаивал, чтобы я закончил фортепианный факультет. Он считал, что нужно обязательно владеть инструментом, и даже по окончании школы посвятил мне Второй фортепианный концерт, первым исполнителем которого я и был.
Я долгие годы работал на радио – там дирижер должен играть вообще все. А теперь с годами я позволяю себе роскошь: в основном стараюсь дирижировать отцовские вещи. Это мой долг сына, моя любовь к этой музыке, это жизнь моя. И отец через свою музыку всегда со мной. Я в его музыкальной фразе слышу его речь.
– Что происходит сейчас с созданной Мстиславом Ростроповичем и Галиной Вишневской Музеем-квартирой Шостаковича на улице Марата?
– Там все надолго затянулось, я недавно с Галиной Павловной обсуждал эту проблему. Все время есть какие-то надежды, что вопрос будет решен, но постоянно возникают какие-то камни преткновения. Идут разбирательства из разряда: если это общественное место, то из него должно быть два выхода. А это же просто квартира! Но если все это преодолеть, может, какие-то знатоки, туристы, которым дорого имя Шостаковича, получат возможность увидеть своими глазами его вещи, письма, рукописи…
– Скажите, в Москве ведь тоже вроде планировали открыть музей-квартиру Шостаковича?
– Этим занимается его вдова, Ирина Антоновна. Я ничего не могу сказать насчет этого проекта, не знаю, что она решила и когда это будет. Есть только предположение, что его квартира станет музеем, но тогда ведь она натолкнется на те же проблемы, с которыми столкнулся петербургский музей.
– Максим Дмитриевич, в 80-е годы вы с семьей уехали в Америку. Почему все-таки решили вернуться?
– Я уехал тогда, когда казалось, что все это будет вечным – этот застой, брежневизм. Можно сказать, уехал по политическим мотивам – был против «совка». Но потом Россия стала оживать. А если можно жить на Родине – надо жить дома, а не за рубежом. Наша семья религиозная, а здесь все православные святыни. И потом, если вы хотите, чтобы ваши дети были настоящими русскими людьми, а не говорили на родном языке через пень-колоду, с акцентом, – живите в России. Так мы пришли к выводу, что надо возвращаться, тем более что это стало возможным.
Беседовала Алина Циопа
