Культура
«Мой отец – настоящий «Ворошиловский стрелок»
01 октября
Пообщаться с Еленой Михайловной, когда она приезжала на церемонию спуска на воду танкера «Михаил Ульянов», мне не позволили редакционные дела. По телефону договорились, что я подъеду в Москву. Для оформления командировки нашелся и информационный повод: открытие мемориальной доски на доме, где жил Михаил Александрович, созданной московским скульптором Андреем Балашовым при участии петербургского архитектора Вячеслава Бухаева.
–После ухода папы где-то полгода я вообще не помню, что было, – рассказывает Елена Ульянова. – А потом понемножку стала выходить из этого состояния – поняла, что, наверное, стоит жить дальше ради того, чтобы отца помнили. Потому что у нас даже «небожителей» часто забывают – некоторых при жизни. А уж после смерти…
– Насколько Михаил Александрович понимал уровень своего таланта? Знаете, однажды Высоцкий прочитал Шемякину какое-то свое стихотворение или песню спел, точно не помню, и Шемякин ему говорит: «Володя, да ты же гений». А тот отмахнулся: «Да знаю, знаю!»
– Точно так же и Михаил Александрович: «Да ладно, ладно! Прекратите». Конечно, он был великим актером. Но он был и великим пахарем. Всю жизнь. Для отца актерство было обожаемое искусство, единственный свет в окне. Но при этом профессия требовала от него непрерывного напряжения. У него не было эйфории от успехов. Папа был человеком в крайней степени ответственным. Есть такие люди: надо – значит, надо. Он взваливал на себя все, о чем его ни просили. Возглавить Театр Вахтангова? «Если не я, то кто?» А Союз театральных деятелей? «Если не я, то кто?» В таких делах он был совершенно безотказен. Десять лет он в СТД пахал как проклятый.
Он все всегда пропускал через себя. После его ухода я разобрала его бумаги, записи, дневники, которые он, оказывается, вел, и с помощью подруги, профессора и литературоведа Марии Зоркой, подготовила к изданию книгу «Неизвестный Михаил Ульянов». Она вот-вот должна выйти в издательстве «Зебра-Е».
Как он себя напрягал! Оказывается, он был всегда собой недоволен. Актер, который получал Ленинские и Государственные премии, звания и ордена; актер, которому предлагали роли на выбор, постоянно приглашали сниматься, в дневниках тех лет пишет: «Миша, надо больше работать! Миша, ты опять сделал все не так! Миша, работай, работай, не ленись! Вкалывай!» И так – из года в год. Когда я это прочла, подумала: «Боже мой, как же он тяжело жил! Человек, который никогда не был собой удовлетворен». Он и свои удачи никогда не воспринимал, как нынешнее поколение актеров (да и не только нынешнее), павлинообразно распустивших хвосты: какой я из себя, а! Отец, наоборот: «Ну что, как? А вот здесь я не дотянул? А здесь?..» И так всю жизнь…
У Михаила Александровича была болезнь Паркинсона, он становился все более и более немощным и чудовищно этого стеснялся. Чудовищно! Ужасно страдал от невозможности жить в том ритме, в котором привык. В бешеном ритме. И несмотря на то что каждое телодвижение ему стоило, ну я не знаю, каких усилий, папа каждый день собирался и шел в театр, еще куда-то, еще куда-то. И так до последнего дня. Я не пытаюсь его идеализировать, я просто рассказываю, как было.
– Многим зрителям казалось, что Михаил Ульянов такой же жесткий человек, как маршал Жуков, которого он неоднократно сыграл.
– В жизни папа был мягким человеком. Страшно мягким. Добрым, сомневающимся, иногда неуверенным в себе. Ему необходимо было плечо, на которое он бы мог опереться в трудную минуту, каких у него было немало, часто нужны были помощь и совет. Слава Богу, что рядом с ним оказался такой человек – мама, Алла Петровна Парфаньяк. Она была потрясающе красивой, талантливой и успешной актрисой, но посвятила свою жизнь отцу, семье и осталась при этом умной, сильной, здравомыслящей женщиной, и папа всегда с ней советовался.
Отец отдавал себе отчет в том, что известен, популярен, и иногда этим очень хорошо пользовался. Говорил: «Всё, пошел лицо продавать!» И отправлялся по кабинетам – пробивать квартиры, устраивать людей в больницы. Ему удалось построить и открыть поликлинику СТД в самом центре Москвы и напичкать ее уникальным по тем временам оборудованием, выбить в те тяжелые времена очень приличные пенсии пожилым актерам по всей России – многих это реально спасло от голода. Актеры на него готовы были молиться. Он всем все выбивал. Всем. Только не себе. Какая у него была квартира когда-то, так она и оставалась до самого его ухода, и маленькая дачка – 55-летней давности.
– Каким Михаил Александрович был дома?
– Усталым. Чаще всего – усталым, случалось – грустным. Последние годы – просто мрачным. И не из-за своих хворей. Он из поколения неравнодушных людей, которые считают себя гражданами своей страны и близко к сердцу принимают все, что в ней происходит. Отец, как это ни странно сегодня звучит, жил для народа. Как истинный демократ, он воспринял с радостью и надеждой перестройку. Потом пришли 90-е годы: беспредел, бандитизм, анархия. Ульянов растерялся, он, как и многие, не понимал, как такое возможно. Он не из тех, что приспосабливаются. Михаил Александрович смотрел телевизор, читал газеты и мрачнел. «Ты представляешь, там опять!..» – «Папа, зачем ты смотришь телевизор? Чтобы получить очередную порцию негатива?!» Он все равно смотрел, все равно переживал, страшно переживал. Переживал за страну, за народ, за меня, за Лизку, внучку свою.
В фильме «Ворошиловский стрелок» отец не играл – он просто с экрана рассказал свои переживания, свое отношение к жизни, передал свою боль. В «Ворошиловском стрелке» был просто стопроцентный Михаил Александрович Ульянов! Его упрекали: «Да как вы можете такое играть!» Но я-то знала, что «Ворошиловский стрелок» – это отец. Помните этого мрачного и загнанного в угол старика и от этой загнанности – беспощадного? Отец в этой роли – грандиозен.
– Вопрос, который, наверное, следовало бы задать режиссеру Станиславу Говорухину: рассматривались ли другие кандидатуры на эту роль или изначально она предназначалась Михаилу Ульянову?
– Я не знаю. Думаю, что последние годы у Михаила Александровича просто на лице было написано, что эта роль его.
– Каким он папой был?
– Папой он был удивительным. Меня так просто обожал.
– В этом никто не сомневается. Но неужели при его занятости находилось время для дочери?
– На меня у него времени было мало, правда, но тем ценнее было общение. Мое детство пришлось на самые активные его годы; папа непрерывно снимался, играл в театре, всякие общественные нагрузки и дела. Могу сказать, что у нас в семье не принято было демонстративно выражать любовь, эмоции. К тому же отец был молчун. Моя тетушка, папина сестра, вспоминала: «Мама говорила: «Миша потерял – молчит, нашел – молчит». А на публике – блестящий оратор, на каких-то выступлениях, в застольях прекрасно говорил с полщелчка; ему не нужно было готовиться, у него моментально возникал некий образ, он его тут же облекал в какую-то форму. И проходил на ура. Дома же в основном молчал. Любил читать. Но чаще всего приходилось читать бездарные пьесы. Если за какую-то роль брался, особенно историческую (он же переиграл всех – Цезаря, Наполеона, Ричарда Третьего, Антония, Сталина, Ленина!), прочитывал максимум литературы по персонажу. Брался за Наполеона – обкладывался Наполеоном. Многие думают: ах, ему все легко давалось. Муки его чудовищные во время выпуска спектакля, съемок в фильме знали только домашние: «У меня ничего не получается! Все опять заваливаю!» Но и дома никогда не жаловался. Приходит весь аж зеленый, чуть ли не качается. Говорю: «Как дела?» Цедит: «Н-н-нормально!» – «Нормально? Ну ладно…»
– Елена Михайловна, у нас какой-то странный разговор получается. Хороший разговор, интересный, но в какую бы сторону мы ни двинулись, все равно выходим на «рабочую тему».
– Лизку, внучку, очень любил. Обожал. Сходил с ума, трясся, звонил мне по сто пятьдесят раз: «Где Лиза? Что Лиза? Как Лиза?» Я говорю: «Во дворе гуляет Лиза». – «Как во дворе? Почему она там одна гуляет?!» – «Папа, ей 15 лет. Она в нашем, закрытом, дворе гуляет».
– Это было после «Ворошиловского стрелка»?
– Это было во время «Ворошиловского стрелка». И до. И после. Он очень боялся – не за себя, за нас. У нас в семье было заведено так, что я один раз в день должна была звонить папе, маме, лучше два раза.
– Елена Михайловна, и – последний вопрос. Самое необычное проявление зрительской любви?
– Не знаю… Была одна история… Не знаю, зрительская не зрительская. Поехал отец с Театром Вахтангова на гастроли в родную Сибирь, в Омск. Принимали его там – сами понимаете: на руках носили. И вот во время одной из встреч со зрителями поднимается на сцену девушка лет 16 и дарит отцу кружку с его портретом: «Михаил Александрович, а вы знаете, что мне жизнь спасли?» – «Как?!» Оказалось, что произошло это давным-давно, лет 12 назад. У дочери одного омича был порок сердца, была она в очень тяжелом состоянии, срочно требовалась операция, а денег, естественно, не было. Кто-то мужчине этому посоветовал: «Петь, вот у нас земляк в Москве, попробуй!» – «Да ты чё, с ума сошел! Где Ульянов, а где мы!» Достали номер телефона, мужчина позвонил. Отец нашел деньги, договорился в клинике, привезли девочку в Москву, сделали операцию. Помог и забыл. И вдруг такое напоминание: «Михаил Александрович, а я бы не жила, если бы не вы!»
Беседовал Владимир Желтов, Москва – Петербург
–После ухода папы где-то полгода я вообще не помню, что было, – рассказывает Елена Ульянова. – А потом понемножку стала выходить из этого состояния – поняла, что, наверное, стоит жить дальше ради того, чтобы отца помнили. Потому что у нас даже «небожителей» часто забывают – некоторых при жизни. А уж после смерти…
– Насколько Михаил Александрович понимал уровень своего таланта? Знаете, однажды Высоцкий прочитал Шемякину какое-то свое стихотворение или песню спел, точно не помню, и Шемякин ему говорит: «Володя, да ты же гений». А тот отмахнулся: «Да знаю, знаю!»
– Точно так же и Михаил Александрович: «Да ладно, ладно! Прекратите». Конечно, он был великим актером. Но он был и великим пахарем. Всю жизнь. Для отца актерство было обожаемое искусство, единственный свет в окне. Но при этом профессия требовала от него непрерывного напряжения. У него не было эйфории от успехов. Папа был человеком в крайней степени ответственным. Есть такие люди: надо – значит, надо. Он взваливал на себя все, о чем его ни просили. Возглавить Театр Вахтангова? «Если не я, то кто?» А Союз театральных деятелей? «Если не я, то кто?» В таких делах он был совершенно безотказен. Десять лет он в СТД пахал как проклятый.
Он все всегда пропускал через себя. После его ухода я разобрала его бумаги, записи, дневники, которые он, оказывается, вел, и с помощью подруги, профессора и литературоведа Марии Зоркой, подготовила к изданию книгу «Неизвестный Михаил Ульянов». Она вот-вот должна выйти в издательстве «Зебра-Е».
Как он себя напрягал! Оказывается, он был всегда собой недоволен. Актер, который получал Ленинские и Государственные премии, звания и ордена; актер, которому предлагали роли на выбор, постоянно приглашали сниматься, в дневниках тех лет пишет: «Миша, надо больше работать! Миша, ты опять сделал все не так! Миша, работай, работай, не ленись! Вкалывай!» И так – из года в год. Когда я это прочла, подумала: «Боже мой, как же он тяжело жил! Человек, который никогда не был собой удовлетворен». Он и свои удачи никогда не воспринимал, как нынешнее поколение актеров (да и не только нынешнее), павлинообразно распустивших хвосты: какой я из себя, а! Отец, наоборот: «Ну что, как? А вот здесь я не дотянул? А здесь?..» И так всю жизнь…
У Михаила Александровича была болезнь Паркинсона, он становился все более и более немощным и чудовищно этого стеснялся. Чудовищно! Ужасно страдал от невозможности жить в том ритме, в котором привык. В бешеном ритме. И несмотря на то что каждое телодвижение ему стоило, ну я не знаю, каких усилий, папа каждый день собирался и шел в театр, еще куда-то, еще куда-то. И так до последнего дня. Я не пытаюсь его идеализировать, я просто рассказываю, как было.
– Многим зрителям казалось, что Михаил Ульянов такой же жесткий человек, как маршал Жуков, которого он неоднократно сыграл.
– В жизни папа был мягким человеком. Страшно мягким. Добрым, сомневающимся, иногда неуверенным в себе. Ему необходимо было плечо, на которое он бы мог опереться в трудную минуту, каких у него было немало, часто нужны были помощь и совет. Слава Богу, что рядом с ним оказался такой человек – мама, Алла Петровна Парфаньяк. Она была потрясающе красивой, талантливой и успешной актрисой, но посвятила свою жизнь отцу, семье и осталась при этом умной, сильной, здравомыслящей женщиной, и папа всегда с ней советовался.
Отец отдавал себе отчет в том, что известен, популярен, и иногда этим очень хорошо пользовался. Говорил: «Всё, пошел лицо продавать!» И отправлялся по кабинетам – пробивать квартиры, устраивать людей в больницы. Ему удалось построить и открыть поликлинику СТД в самом центре Москвы и напичкать ее уникальным по тем временам оборудованием, выбить в те тяжелые времена очень приличные пенсии пожилым актерам по всей России – многих это реально спасло от голода. Актеры на него готовы были молиться. Он всем все выбивал. Всем. Только не себе. Какая у него была квартира когда-то, так она и оставалась до самого его ухода, и маленькая дачка – 55-летней давности.
– Каким Михаил Александрович был дома?
– Усталым. Чаще всего – усталым, случалось – грустным. Последние годы – просто мрачным. И не из-за своих хворей. Он из поколения неравнодушных людей, которые считают себя гражданами своей страны и близко к сердцу принимают все, что в ней происходит. Отец, как это ни странно сегодня звучит, жил для народа. Как истинный демократ, он воспринял с радостью и надеждой перестройку. Потом пришли 90-е годы: беспредел, бандитизм, анархия. Ульянов растерялся, он, как и многие, не понимал, как такое возможно. Он не из тех, что приспосабливаются. Михаил Александрович смотрел телевизор, читал газеты и мрачнел. «Ты представляешь, там опять!..» – «Папа, зачем ты смотришь телевизор? Чтобы получить очередную порцию негатива?!» Он все равно смотрел, все равно переживал, страшно переживал. Переживал за страну, за народ, за меня, за Лизку, внучку свою.
В фильме «Ворошиловский стрелок» отец не играл – он просто с экрана рассказал свои переживания, свое отношение к жизни, передал свою боль. В «Ворошиловском стрелке» был просто стопроцентный Михаил Александрович Ульянов! Его упрекали: «Да как вы можете такое играть!» Но я-то знала, что «Ворошиловский стрелок» – это отец. Помните этого мрачного и загнанного в угол старика и от этой загнанности – беспощадного? Отец в этой роли – грандиозен.
– Вопрос, который, наверное, следовало бы задать режиссеру Станиславу Говорухину: рассматривались ли другие кандидатуры на эту роль или изначально она предназначалась Михаилу Ульянову?
– Я не знаю. Думаю, что последние годы у Михаила Александровича просто на лице было написано, что эта роль его.
– Каким он папой был?
– Папой он был удивительным. Меня так просто обожал.
– В этом никто не сомневается. Но неужели при его занятости находилось время для дочери?
– На меня у него времени было мало, правда, но тем ценнее было общение. Мое детство пришлось на самые активные его годы; папа непрерывно снимался, играл в театре, всякие общественные нагрузки и дела. Могу сказать, что у нас в семье не принято было демонстративно выражать любовь, эмоции. К тому же отец был молчун. Моя тетушка, папина сестра, вспоминала: «Мама говорила: «Миша потерял – молчит, нашел – молчит». А на публике – блестящий оратор, на каких-то выступлениях, в застольях прекрасно говорил с полщелчка; ему не нужно было готовиться, у него моментально возникал некий образ, он его тут же облекал в какую-то форму. И проходил на ура. Дома же в основном молчал. Любил читать. Но чаще всего приходилось читать бездарные пьесы. Если за какую-то роль брался, особенно историческую (он же переиграл всех – Цезаря, Наполеона, Ричарда Третьего, Антония, Сталина, Ленина!), прочитывал максимум литературы по персонажу. Брался за Наполеона – обкладывался Наполеоном. Многие думают: ах, ему все легко давалось. Муки его чудовищные во время выпуска спектакля, съемок в фильме знали только домашние: «У меня ничего не получается! Все опять заваливаю!» Но и дома никогда не жаловался. Приходит весь аж зеленый, чуть ли не качается. Говорю: «Как дела?» Цедит: «Н-н-нормально!» – «Нормально? Ну ладно…»
– Елена Михайловна, у нас какой-то странный разговор получается. Хороший разговор, интересный, но в какую бы сторону мы ни двинулись, все равно выходим на «рабочую тему».
– Лизку, внучку, очень любил. Обожал. Сходил с ума, трясся, звонил мне по сто пятьдесят раз: «Где Лиза? Что Лиза? Как Лиза?» Я говорю: «Во дворе гуляет Лиза». – «Как во дворе? Почему она там одна гуляет?!» – «Папа, ей 15 лет. Она в нашем, закрытом, дворе гуляет».
– Это было после «Ворошиловского стрелка»?
– Это было во время «Ворошиловского стрелка». И до. И после. Он очень боялся – не за себя, за нас. У нас в семье было заведено так, что я один раз в день должна была звонить папе, маме, лучше два раза.
– Елена Михайловна, и – последний вопрос. Самое необычное проявление зрительской любви?
– Не знаю… Была одна история… Не знаю, зрительская не зрительская. Поехал отец с Театром Вахтангова на гастроли в родную Сибирь, в Омск. Принимали его там – сами понимаете: на руках носили. И вот во время одной из встреч со зрителями поднимается на сцену девушка лет 16 и дарит отцу кружку с его портретом: «Михаил Александрович, а вы знаете, что мне жизнь спасли?» – «Как?!» Оказалось, что произошло это давным-давно, лет 12 назад. У дочери одного омича был порок сердца, была она в очень тяжелом состоянии, срочно требовалась операция, а денег, естественно, не было. Кто-то мужчине этому посоветовал: «Петь, вот у нас земляк в Москве, попробуй!» – «Да ты чё, с ума сошел! Где Ульянов, а где мы!» Достали номер телефона, мужчина позвонил. Отец нашел деньги, договорился в клинике, привезли девочку в Москву, сделали операцию. Помог и забыл. И вдруг такое напоминание: «Михаил Александрович, а я бы не жила, если бы не вы!»
Беседовал Владимир Желтов, Москва – Петербург
