Культура
«Живу воспоминаниями и размышлениями»
02 октября
Тихая улочка недалеко от центра Вильнюса. Скромная уютная квартира на третьем этаже с видом на зеленый дворик. Здесь живет великий советский и литовский актер, народный артист СССР, человек-легенда, кумир многих поколений, выдающийся мастер сцены и кино – Донатас Банионис. Ему 85. Он обаятелен и строг. Без него невозможно представить серьезное советское кино. Он снимался в культовых фильмах у культовых режиссеров. Он – обладатель всевозможных кино- и театральных премий, правительственных и общественных наград за вклад в искусство. Я собирался говорить с Донатасом на родном ему литовском языке, но, зная, что интервью он будет давать для «Невского времени», актер перешел на русский.
– Вы часто бывали в Петербурге, там работали. Какие у вас ассоциации с этим городом? Что он для вас значит?
– Для меня это очень приятные воспоминания. Все началось давным-давно, в конце 40-х. Еще в начале моей работы в театре я приехал в тогдашний Ленинград. Тогда мы гуляли по городу, потом пошли посмотреть Эрмитаж. Для меня это было колоссальное духовное потрясение. Я увидел сокровища искусства. До сих пор помню то ощущение трепета от работ Рембрандта. Потом я там много работал, снимался. Именно в Ленинграде начинались съемки фильма «Мертвый сезон», после которого я стал известен на весь Союз, и фильма «Гойя». Уже гораздо позже я познакомился с замечательными людьми из театра «Балтийский дом» и стал ездить к ним в Петербург очень часто. Ленинград, Санкт-Петербург для меня был и остался великим городом.
– Вы работали с выдающимися актерами, режиссерами, замечательными личностями. Скажите, кто из них произвел на вас самое яркое впечатление?
– Трудно сразу сказать. Этих имен было так много. Но вот одним из первых людей не из театра был прекрасный человек и замечательный художник Юрий Межиров. На подготовках к съемкам фильма «Гойя», где я играл главную роль – гениального испанского живописца, он учил меня, как надо правильно держать кисть, как смотреть на холст – как работает художник. В БДТ колоссальное впечатление на меня произвел Евгений Лебедев. А вообще мне трудно кого-то выделить. Всех их я помню и каждому благодарен за что-то свое.
– Вы снялись у Андрея Тарковского в фильме «Солярис». Как работать с режиссером мирового уровня?
– Да, это было не просто. Не тяжело и не легко, а именно – не просто. Сложная картина. Трудные съемки. Я относился к этой работе очень серьезно. Там без текста надо было играть так, чтобы передать переживания человека, попавшего в фантастическую и даже метафизическую ситуацию. Фантастику вообще играть непросто. Я не мог брать примеры из жизни. Например, играя в «Мертвом сезоне», я встретился с моим прототипом. Это был реальный разведчик Конон Молодый. Я на него смотрел, слушал и на площадке передавал то, что видел. В «Солярисе» надо было очень сосредоточиться и много думать. Я делал то, что мне подсказывал Тарковский. Он был очень требовательным.
– А свой личный жизненный опыт приходилось воплощать на сцене?
– Это очень сложный вопрос. Мой первый театральный режиссер, учитель, можно сказать, отец – Юозас Мильтинис говорил, что я должен раскрыть то, что у человека внутри, а не на поверхности, и показывать не себя, а мир моего героя. Этот опыт я перенес из театра в кино. Но это «срабатывало» только когда режиссер был очень высокого уровня: Жалакявичус, Кулиш, Козинцев или Тарковский. Только у них. У других режиссеров я ничего хорошего не создал. У меня было около 70 картин, но из них только 7–8, которые имеют какую-то ценность, остальное – проходящие роли. Я актер психологической школы. Думать меня заставляли выдающиеся режиссеры. Они требовали от меня глубины.
– Вы сказали, что в кино для вас имеют смысл всего 7–8 сыгранных ролей...
– Первая – роль Вайткуса в фильме «Никто не хотел умирать». Это была моя четвертая картина, но я считаю ее первой своей большой работой в кино. Фильм заслуженно получил широкое признание и в СССР, и на международных фестивалях. Потом роль Ладейникова в фильме «Мертвый сезон». Там я создавал не «штамп» разведчика, а образ реального человека. Я пытался понять, как Конону Молодому было трудно, ведь он каждый день рисковал жизнью. На эту роль пробовались Вячеслав Тихонов, Олег Видов и другие известные актеры с «героико-романтической» внешностью. По мнению сценаристов, моя внешность не соответствовала теме фильма. Я играл не стереотипного героя-разведчика, а живого и где-то несчастного человека. За это меня даже хотели снять с роли, но меня отстояли режиссер и сам Конон Молодый. Потом еще была небольшая, но очень интересная работа у Козинцева в «Короле Лире». Там я играл герцога Олбенского. И, конечно, «Солярис» Андрея Тарковского, где я сыграл главную роль – Криса Кельвина. Для меня это была очень сложная роль. Перед съемками я посмотрел запрещенный тогда фильм Тарковского «Андрей Рублев». Я был потрясен личностью Рублева и глубиной искусства Тарковского. Рублев создавал свою Троицу, не взирая на всякие ужасы, потому что его красота была в душе. Это мне помогло сыграть Криса. Вот эти роли, пожалуй, самые значимые.
– Что вы хотели бы донести до зрителя, до человека?
– Знаете, я не философ, чтобы так обобщать, и не критик. Мне сложно рассуждать на такие темы. Предназначение художника – раскрывать вечные темы. Для меня это тоже важно. Но это придумал не я. Меня так учил Мильтинис. Искусство – это не увеселение публики. Надо стремиться раскрыть суть. Сейчас в искусстве главное – выделиться, красиво и оригинально пошутить и посмеяться. Важно не то, почему Гамлет думает «быть или не быть?», а напустить на него побольше дыма, дождя и чтоб он скакал на одной ноге. И все будут рады. Многим это нравится больше, чем Тарковский.
– Вы сейчас заняты в театре или кино?
– Нет. Сейчас абсолютно нигде. Возраст такой, что живу воспоминаниями и размышлениями.
Беседовал Андрюс Калугинас, собкор «НВ» в странах Балтии, Вильнюс – Петербург
– Вы часто бывали в Петербурге, там работали. Какие у вас ассоциации с этим городом? Что он для вас значит?
– Для меня это очень приятные воспоминания. Все началось давным-давно, в конце 40-х. Еще в начале моей работы в театре я приехал в тогдашний Ленинград. Тогда мы гуляли по городу, потом пошли посмотреть Эрмитаж. Для меня это было колоссальное духовное потрясение. Я увидел сокровища искусства. До сих пор помню то ощущение трепета от работ Рембрандта. Потом я там много работал, снимался. Именно в Ленинграде начинались съемки фильма «Мертвый сезон», после которого я стал известен на весь Союз, и фильма «Гойя». Уже гораздо позже я познакомился с замечательными людьми из театра «Балтийский дом» и стал ездить к ним в Петербург очень часто. Ленинград, Санкт-Петербург для меня был и остался великим городом.
– Вы работали с выдающимися актерами, режиссерами, замечательными личностями. Скажите, кто из них произвел на вас самое яркое впечатление?
– Трудно сразу сказать. Этих имен было так много. Но вот одним из первых людей не из театра был прекрасный человек и замечательный художник Юрий Межиров. На подготовках к съемкам фильма «Гойя», где я играл главную роль – гениального испанского живописца, он учил меня, как надо правильно держать кисть, как смотреть на холст – как работает художник. В БДТ колоссальное впечатление на меня произвел Евгений Лебедев. А вообще мне трудно кого-то выделить. Всех их я помню и каждому благодарен за что-то свое.
– Вы снялись у Андрея Тарковского в фильме «Солярис». Как работать с режиссером мирового уровня?
– Да, это было не просто. Не тяжело и не легко, а именно – не просто. Сложная картина. Трудные съемки. Я относился к этой работе очень серьезно. Там без текста надо было играть так, чтобы передать переживания человека, попавшего в фантастическую и даже метафизическую ситуацию. Фантастику вообще играть непросто. Я не мог брать примеры из жизни. Например, играя в «Мертвом сезоне», я встретился с моим прототипом. Это был реальный разведчик Конон Молодый. Я на него смотрел, слушал и на площадке передавал то, что видел. В «Солярисе» надо было очень сосредоточиться и много думать. Я делал то, что мне подсказывал Тарковский. Он был очень требовательным.
– А свой личный жизненный опыт приходилось воплощать на сцене?
– Это очень сложный вопрос. Мой первый театральный режиссер, учитель, можно сказать, отец – Юозас Мильтинис говорил, что я должен раскрыть то, что у человека внутри, а не на поверхности, и показывать не себя, а мир моего героя. Этот опыт я перенес из театра в кино. Но это «срабатывало» только когда режиссер был очень высокого уровня: Жалакявичус, Кулиш, Козинцев или Тарковский. Только у них. У других режиссеров я ничего хорошего не создал. У меня было около 70 картин, но из них только 7–8, которые имеют какую-то ценность, остальное – проходящие роли. Я актер психологической школы. Думать меня заставляли выдающиеся режиссеры. Они требовали от меня глубины.
– Вы сказали, что в кино для вас имеют смысл всего 7–8 сыгранных ролей...
– Первая – роль Вайткуса в фильме «Никто не хотел умирать». Это была моя четвертая картина, но я считаю ее первой своей большой работой в кино. Фильм заслуженно получил широкое признание и в СССР, и на международных фестивалях. Потом роль Ладейникова в фильме «Мертвый сезон». Там я создавал не «штамп» разведчика, а образ реального человека. Я пытался понять, как Конону Молодому было трудно, ведь он каждый день рисковал жизнью. На эту роль пробовались Вячеслав Тихонов, Олег Видов и другие известные актеры с «героико-романтической» внешностью. По мнению сценаристов, моя внешность не соответствовала теме фильма. Я играл не стереотипного героя-разведчика, а живого и где-то несчастного человека. За это меня даже хотели снять с роли, но меня отстояли режиссер и сам Конон Молодый. Потом еще была небольшая, но очень интересная работа у Козинцева в «Короле Лире». Там я играл герцога Олбенского. И, конечно, «Солярис» Андрея Тарковского, где я сыграл главную роль – Криса Кельвина. Для меня это была очень сложная роль. Перед съемками я посмотрел запрещенный тогда фильм Тарковского «Андрей Рублев». Я был потрясен личностью Рублева и глубиной искусства Тарковского. Рублев создавал свою Троицу, не взирая на всякие ужасы, потому что его красота была в душе. Это мне помогло сыграть Криса. Вот эти роли, пожалуй, самые значимые.
– Что вы хотели бы донести до зрителя, до человека?
– Знаете, я не философ, чтобы так обобщать, и не критик. Мне сложно рассуждать на такие темы. Предназначение художника – раскрывать вечные темы. Для меня это тоже важно. Но это придумал не я. Меня так учил Мильтинис. Искусство – это не увеселение публики. Надо стремиться раскрыть суть. Сейчас в искусстве главное – выделиться, красиво и оригинально пошутить и посмеяться. Важно не то, почему Гамлет думает «быть или не быть?», а напустить на него побольше дыма, дождя и чтоб он скакал на одной ноге. И все будут рады. Многим это нравится больше, чем Тарковский.
– Вы сейчас заняты в театре или кино?
– Нет. Сейчас абсолютно нигде. Возраст такой, что живу воспоминаниями и размышлениями.
Беседовал Андрюс Калугинас, собкор «НВ» в странах Балтии, Вильнюс – Петербург
