Культура
Пушкин: ремарки по-американски
03 октября
В Пушкинские Горы я отправилась вместе с американскими стажерами, получившими гранты от Фонда имени Д.С. Лихачева, благодаря которым они сумели приехать к нам, чтобы снимать фильмы о Пушкине. Это драматург Лесли Ли (интервью с ним вышло в «НВ»), его помощница актриса Хизер Мэсси, Томас Пул – продюсер документальной ленты о том, как Лесли снимает свой художественный фильм, а также Майкл Бекельхаймер, получивший грант от фонда в прошлом году. На этот раз он приехал в Россию самостоятельно и продолжил съемки документального фильма о важности Пушкина в современной России.
Однако почти два столетия минуло, и вдруг такой ажиотаж: сразу три картины о Пушкине. Почему, невзирая на языковой барьер, разгадывать код гениальности русского поэта ринулись американцы?! Может, они откроют нам то, чего мы не видим? И после интервью с эрудированным Лесли Ли, соображений Майкла, их любопытства к жизни Пушкина я уверилась: нет, не сделают гости из «нашего всего» эдакий лубок. Они просто честно хотят понять его, а через него и нас, и себя.
«Ближе к милому пределу»
Парк в Михайловском заворожил американцев среднерусской красотой, обилием живописных прудов, беседок, мостиков, захватывающих дух видов на реку Сороть. «Я не ожидал, что будет так красиво!» – воскликнул Майкл. Тишина, покой, казалось, живыми были только жирные утки в прудах, величаво плывущие на голос нашего экскурсовода Виктора Григорьевича, их кормильца.
Усадьба с господским домом располагается на холме, над Соротью, путь туда лежит в горку, но прежде следовало преодолеть горбатый мостик, это делало невозможным передвижение Лесли в инвалидной коляске. Он оставил ее в машине и, опираясь на палку, предпринял отчаянную, но неудачную, попытку перебраться через мостик, на котором так любил стоять Пушкин. Но отступил, присел на скамейку и предался размышлениям.
Майкл жадно принялся за съемки чудесных видов. Том, вооруженный видеокамерой, слушал нашего эрудированного экскурсовода, который поведал, что сельцо, пожалованное Елизаветой Петровной «арапу Петра Великого», Абраму Ганнибалу, по наследству перешло к матери Пушкина – Надежде Осиповне. А поэт впервые припал к родимым просторам после окончания лицея.
В автобиографических записках признался, как «обрадовался сельской жизни, русской бане, клубнике и пр.», а в стихотворении «Деревня» возмущенно живописал картины крепостной жизни крестьян, за что и угодил в первую ссылку в Кишинев, ну а вторую провел здесь. Родители обрадовались его приезду, но когда узнали, что прибыл в новую ссылку, страшно испугались. Уехали и больше не навещали сына.
Том и Хизер расстроенно покачали головами.
– А подлинный ли это дом? – поинтересовался Том.
– А, – махнул рукой Виктор Григорьевич, – это десятый дом на старом фундаменте.
«Как же так – у Пушкиных и без пушки?»
– Какие экспонаты музея подлинные? – спросил Майкл.
Виктор Григорьевич пригласил нас в дом и указал на стоявшую в передней пушечку-мортиру 1831 года выпуска. Как вспоминал крестьянин Иван Павлов: «Пушечка у них для потехи завсегда стояла около ворот еще с давних пор… Как же так – у Пушкиных и без пушки?»
И вот кабинет Александра Сергеевича, восстановленный по воспоминаниям современников. По словам кучера Парфенова, свечка в комнате Пушкина горела всю ночь. «И что, он лежа работал?» – спросила Хизер, указав на кровать слева от прохода. И такое бывало.
– А кроватка-то маленькая, как у ребенка! – шепнула мне Хизер.
Слева старинный письменный стол, кресло, а под ним бархатная скамеечка, подаренная Анной Керн, этажерка, на ней футляр с дуэльными пистолетами...
Но больше всего из личных вещей поэта американцев впечатлила железная трость весом 4 килограмма. «А Пушкин был хоть и маленьким, но сильным», – заметила Хизер. Именно с этой тростью он ездил на Святогорскую ярмарку.
«Пушкин любил ходить, где более было собравшихся нищих. Он, бывало, вмешается в их толпу и поет с ними разные припевки, шутит и записывает, что они поют, иногда даже переодевался… и ходил с ними по ярмарке», – вспоминал псаломщик местной церкви Скоропост.
«Поэт любил Анну Керн целый сезон»
Северный фасад дома выходит к Сороти. Гармонию пейзажа нарушают лишь возведенные на другом берегу роскошные коттеджи, из-за которых давно не утихают страсти в Пушкинских Горах.
– Мы договорились с владельцами, чтобы они закрыли свои коттеджи деревьями, а то получается, что их дома лучше, чем у Пушкина, – сетует Виктор Григорьевич.
Продвигаемся в глубь парка. Американцы восхищенно оглядываются. А вот и знаменитая аллея Анны Керн. Ступив на нее, слышим строгий голос гида: «Ходить по ней нельзя!» «А что, упадет что-нибудь сверху?» – поинтересовался не без опаски Том.
– Да нет. По ней столько ходили. Землю затрамбовали. И деревья начали болеть. Некоторые из них погибли. Но вам позволим, в качестве исключения, – пояснил Виктор Григорьевич.
Осторожно ступая, мы торжественно шествовали по аллее. Майкл спросил: «А кто назвал аллею именем Керн?»
– Советский народ, – невозмутимо ответствовал наш очаровательный экскурсовод. Американцы понимающе закивали. Прошлому нужны декорации. Его тени должны где-то селиться… Между тем Виктор Григорьевич окунал нас в романтическую любовную историю:
– Анна Керн, гостившая в Тригорском, сказала поэту: «Любезный Пушкин, покажите же свое Михайловское». По этой аллее они и прогуливались. Он проводил ее, вернулся и подобрал камушек с аллеи. Ему показалось, что Анна Петровна за него зацепилась. Положил его на стол, зажег свечу и стал писать. Утром пришел в Тригорское и подарил Анне Петровне главу романа «Евгений Онегин» и сложенный вчетверо листок бумаги со стихами: «Я помню чудное мгновенье»…
Виктор Сергеевич артистично подобрал какой-то камушек на аллее и прижал его к сердцу, декламируя стих. Все это Том добросовестно снял на камеру.
– Один наш экскурсовод как-то, зарапортовавшись, сказал, по-моему, чудесно: «Пушкин любил Анну Керн целый сезон», – вспомнил Виктор Григорьевич. «Это непереводимо», – расхохоталась наша переводчица.
Далее мы шли по фруктовому саду. Американцы даже попробовали яблочек, упавших с яблонь тех же сортов, которые росли тут при Пушкине.
А вот памятник зайцу мы так и не увидели. (Как известно, заяц перебежал Пушкину дорогу перед поездкой в Петербург накануне восстания декабристов, из-за чего поэт не уехал и был спасен.) Виктор Григорьевич пояснил: заяц спрятан в надежном месте, поскольку хранители боятся, что его украдут в качестве сувенира. Зато порадовал строками из собственной поэмы «Про зайца»:
Он Пушкина спас, может быть,
от Сибири,
От петли поэта опального спас,
И лапки его – крылья ангела были.
И глазки его – самый точный алмаз…
«Есть покой и воля»
– Возможно, образ Ольги, сестры Пушкина, получит в фильме Лесли развитие, ведь Виктор Григорьевич практически ничего о ней не сказал, кроме того, что она отличалась болезненностью, была чутким, но нервным человеком, занималась спиритизмом, то есть общалась с другими мирами, а ее дочь стала известной художницей, – отметила помощница драматурга Хизер.
– Об Ольге вообще пишут мало. А ведь они с Пушкиным дружили, – согласился Лесли.
Было ощущение, что многое из того, что рассказал наш экскурсовод, Лесли знал, ведь он прочитал более 20 книг о Пушкине. В Петровском, слушая рассказ нашего гида о библиотеке Ганнибала, одной из лучших в России, которую он привез из Парижа, Лесли воскликнул: «О, да!» Он даже знал про написанный Ганнибалом по просьбе Петра учебник по геометрии и фортификации для русских офицеров, однако удивился, что автор посвятил его не Петру I, а его жене Екатерине I.
Кстати, Лесли всегда был уверен, что Ганнибал был родом из Камеруна, а не из Эфиопии, хотя и там, и там есть султанат Логон, о чем ученые долго спорили. Только несколько лет назад это окончательно доказала экспедиция в Камерун Игоря Данилова (главного редактора журнала «Наш следопыт»). Он даже видел дворец, откуда выкрали Ганнибала. Однако, когда Виктор Григорьевич рассказал, что у африканского султана выкрали двух младших сыновей и увезли в Константинополь, Лесли забеспокоился. Ведь в начале его сценария говорится, что только одного – самого младшего – сына султана насильно посадили в пирогу и увезли по реке Логон. Кроме того, посол и купец Рагузинский, которому сподвижник Петра Головин приказал привезти в подарок Петру для прислуги черных арапских ребятишек, приобрел (или выкрал) в Константинополе троих арапчат. Один умер в дороге, другого он оставил себе и только самого крепкого отправил Петру.
Сотрудница музея рассказала Лесли еще одну удивительную историю о похищении Ганнибала. «Когда его насильно увозили в Турцию на пирогах, сестра, не желавшая расставаться с ним, бросилась в воды реки и плыла за его кораблем, пока не утонула. После этого Ганнибал не мог смотреть на воду». Лесли захотел вставить эту историю в свой сценарий. Однако Виктор Григорьевич сказал, что это лишь красивая легенда.
На Савкиной горке Том попросил Виктора Григорьевича почитать стихи на камеру и прокомментировать их, что наш гид сделал с удовольствием. Особенно Тома интересовали пушкинские строки: «На свете счастья нет, а есть покой и воля». Он был полностью согласен с русским поэтом и был удивлен, что Виктор Григорьевич с этими строками решил поспорить. Том признался нам, что впервые встречает человека, который знает столько стихов наизусть. Американцы вообще не слишком любят поэзию и уж тем более не учат ее наизусть – они больше читают прозу.
А Майклу, читавшему «Евгения Онегина», больше всего понравилось Тригорское, которое так и называют домом Лариных, и история его обитателей – прототипов романа. А также как Пушкин прыгал в окна Тригорского и устраивал переполох среди девиц. Милые чудачества с младшей дочерью хозяйки имения Евпраксией, с которой они как-то задумали меряться поясами. «Или у меня талия 15-летней девочки или 15-летняя девочка имеет талию 25-летнего мужчины, – шутил Пушкин и добавлял: «Зизи дуется и очень мила».
Майкл решил, что обязательно вернется в Пушгоры зимой и порадует своих зрителей роскошными зимними пейзажами, ведь в Америке не бывает такого снега.
память
Не о Щорсе, о Доваторе, написал он о Довлатове...
–Я спрашивал многих людей на улице: «Вы любите Пушкина?» – «Ну, это не вопрос. Этого не может быть, что мы не любим Пушкина», – отвечали они. Все любят Пушкина, это даже не интересно. Мне нужны альтернативные мнения, – сокрушается Майкл.
– Пусть только попробуют не любить. Ведь у Пушкина есть свои фанаты – пушкинисты страшные люди, съедят, – я подмигиваю Майклу, он улыбается. – Они прощают ему рисунки обнаженных красавиц и даже оргий. «Да, да, а что вы думаете, он был такой», – говорила, глядя с благоговением на рисунки Пушкина, пушкинистка средних лет, которая только что с возмущением рассуждала о падении нравов в обществе.
– Но что же делать мне?
– Тебе нужен Сергей Довлатов! Он же тоже работал в Пушгорах. И написал очень смешную книгу «Заповедник», где смеется над культом обожествления Пушкина. Когда его в сотый раз спрашивали экскурсоводы, любит ли он Пушкина, он отвечал: «Любить публично – скотство». Кстати, в заповедник едут не только к Пушкину, но и к Довлатову, – говорю я Майклу.
– Совсем о нем ничего не слышал, – признается Майкл.
– Как же, он же и ваш писатель. После эмиграции жил и работал в Нью-Йорке – Лесли его читал… – удивилась наша переводчица Анна.
– О! Я хочу знать о Довлатове все! – восклицает Майкл.
– Кстати, сохранился дом, в котором он жил.
– Я хочу это видеть!
…Лидия Павловна, женщина средних лет из отдела экскурсий, сразу его вспомнила. «Большой человек с грустными глазами. Я тогда такая юная была, в облаках витала. Не в его вкусе», – не без сожаления заметила она.
Наш экскурсовод Виктор Григорьевич любезно показал нам жилище классика в деревне Березино. Лачужка, через щели которой, как писал Довлатов, входили собаки, и сегодня имеет не лучший вид. Стены небрежно обиты рубероидом. Глядишь, и выглянет из жутковатой хаты прелестный матерщинник Михаил Иванович и спросит: «Вы насчет ружья?» Иностранцы от жилища классика остались под большим впечатлением. Майкл и Том принялись жадно снимать. Лесли наблюдал из окна машины. Хизер спросила с сомнением: «И здесь можно жить?»
Хозяйки, Анны Семеновны, к нашему сожалению, дома не оказалось. «Она филолог из Петербурга. Приобрела когда-то дом за бесценок. А когда дом захотели приспособить для музея, хозяйка согласилась, но попросила взамен купить ей другое жилье, на что денег у заповедника не оказалось», – поведал нам Виктор Григорьевич. На входе в жилище висел внушительных размеров замок. Майкл съел яблоко с тощей яблони и выплюнул, сказал: «Кислое, как в саду у Пушкина». Оказалось, и Виктор Григорьевич знал Довлатова:
– Он был сдержанным. Если улыбался, то скупо. Очень парадоксально шутил. Смешивал то, что не смешивалось. Не помню, чтобы он сильно пил. Впервые я его увидел на нашей Пушкиногорской турбазе. Слышу, в соседней комнате хохочут. Зашел, смотрю, ребята знакомые сидят, и такой огромный грузин чемоданы раскрывает, вытаскивает оттуда носки, причем разные, рубашки и начинает рассказывать, что и как он заработал. Потом Довлатов описал это в повести «Чемодан». Думаю тогда он на нас тренировался, смотрел на реакцию.
Он тоже начал водить здесь экскурсии. Мы не то чтобы подружились, но он со мной советовался, уважал. Ведь он в пушкиноведении не был силен. А туристы вопросы задавали. Он выкручивался как-то. А потом меня спрашивал. Я ему отвечаю. А он: «Ну, я примерно так и сказал». Довлатов вообще выдумщик был. Иногда на очередной экскурсии давал себе такое вот задание – не назвать слова «Пушкин». И вот он выкручивался: «автор «Евгения Онегина», «создатель русского языка», «творец Бориса Годунова»… И потом какая-нибудь бабулька подходила и спрашивала: «Сынок, а в имении какого поэта мы были?» И ему было очень приятно, что задание выполнено. А тому, как он читал туристам стихи Есенина вместо пушкинских, о чем он в «Заповеднике» написал, я был свидетелем.
А так, пить вместе не пили. Я же местный. Провел экскурсию и домой, к семье. А они тут, ленинградцы, гудели по вечерам: Андрей Арьев, Яша Гордин, Герасимов (прототип Митрофанова) и наш местный фотограф Валера Карпов (прототип Валеры Маркова). Помню, рассказывали, как они с ним в кафе занавески порвали…
А о том, что он писатель, я узнал гораздо позже. Наш рентгенолог мне тайком вручил «Заповедник». Смешная книга, но уж очень односторонняя, выпячивала лишь недостатки. Фотограф Валера Карпов не всегда был пьяным, он хорошо, со вкусом фотографировал. Кстати, Валера злился на Сергея за то, что он его так опозорил. И Михаил Иванович пил, конечно, но не настолько.
Жаль, теперь молодежь Довлатова не знает. Только старики. Был у нас такой экскурсовод Женя Петров. Вот он все собирал все о Довлатове. И я написал такую эпиграмму:
Не о Щорсе, о Доваторе,
написал он о Довлатове.
Книги все его купил
И в конце концов запил.
О его эмиграции я узнал случайно. Увидел по телевизору в передаче о писателях-эмигрантах старое, изможденное лицо… И так мне стало больно и печально…
Автор выражает благодарность за помощь в создании материала экскурсоводу Виктору Григорьевичу Никифорову, а также сотрудникам Фонда имени Д.С. Лихачева и переводчице Анне Шульгат
Лидия Березнякова
Однако почти два столетия минуло, и вдруг такой ажиотаж: сразу три картины о Пушкине. Почему, невзирая на языковой барьер, разгадывать код гениальности русского поэта ринулись американцы?! Может, они откроют нам то, чего мы не видим? И после интервью с эрудированным Лесли Ли, соображений Майкла, их любопытства к жизни Пушкина я уверилась: нет, не сделают гости из «нашего всего» эдакий лубок. Они просто честно хотят понять его, а через него и нас, и себя.
«Ближе к милому пределу»
Парк в Михайловском заворожил американцев среднерусской красотой, обилием живописных прудов, беседок, мостиков, захватывающих дух видов на реку Сороть. «Я не ожидал, что будет так красиво!» – воскликнул Майкл. Тишина, покой, казалось, живыми были только жирные утки в прудах, величаво плывущие на голос нашего экскурсовода Виктора Григорьевича, их кормильца.
Усадьба с господским домом располагается на холме, над Соротью, путь туда лежит в горку, но прежде следовало преодолеть горбатый мостик, это делало невозможным передвижение Лесли в инвалидной коляске. Он оставил ее в машине и, опираясь на палку, предпринял отчаянную, но неудачную, попытку перебраться через мостик, на котором так любил стоять Пушкин. Но отступил, присел на скамейку и предался размышлениям.
Майкл жадно принялся за съемки чудесных видов. Том, вооруженный видеокамерой, слушал нашего эрудированного экскурсовода, который поведал, что сельцо, пожалованное Елизаветой Петровной «арапу Петра Великого», Абраму Ганнибалу, по наследству перешло к матери Пушкина – Надежде Осиповне. А поэт впервые припал к родимым просторам после окончания лицея.
В автобиографических записках признался, как «обрадовался сельской жизни, русской бане, клубнике и пр.», а в стихотворении «Деревня» возмущенно живописал картины крепостной жизни крестьян, за что и угодил в первую ссылку в Кишинев, ну а вторую провел здесь. Родители обрадовались его приезду, но когда узнали, что прибыл в новую ссылку, страшно испугались. Уехали и больше не навещали сына.
Том и Хизер расстроенно покачали головами.
– А подлинный ли это дом? – поинтересовался Том.
– А, – махнул рукой Виктор Григорьевич, – это десятый дом на старом фундаменте.
«Как же так – у Пушкиных и без пушки?»
– Какие экспонаты музея подлинные? – спросил Майкл.
Виктор Григорьевич пригласил нас в дом и указал на стоявшую в передней пушечку-мортиру 1831 года выпуска. Как вспоминал крестьянин Иван Павлов: «Пушечка у них для потехи завсегда стояла около ворот еще с давних пор… Как же так – у Пушкиных и без пушки?»
И вот кабинет Александра Сергеевича, восстановленный по воспоминаниям современников. По словам кучера Парфенова, свечка в комнате Пушкина горела всю ночь. «И что, он лежа работал?» – спросила Хизер, указав на кровать слева от прохода. И такое бывало.
– А кроватка-то маленькая, как у ребенка! – шепнула мне Хизер.
Слева старинный письменный стол, кресло, а под ним бархатная скамеечка, подаренная Анной Керн, этажерка, на ней футляр с дуэльными пистолетами...
Но больше всего из личных вещей поэта американцев впечатлила железная трость весом 4 килограмма. «А Пушкин был хоть и маленьким, но сильным», – заметила Хизер. Именно с этой тростью он ездил на Святогорскую ярмарку.
«Пушкин любил ходить, где более было собравшихся нищих. Он, бывало, вмешается в их толпу и поет с ними разные припевки, шутит и записывает, что они поют, иногда даже переодевался… и ходил с ними по ярмарке», – вспоминал псаломщик местной церкви Скоропост.
«Поэт любил Анну Керн целый сезон»
Северный фасад дома выходит к Сороти. Гармонию пейзажа нарушают лишь возведенные на другом берегу роскошные коттеджи, из-за которых давно не утихают страсти в Пушкинских Горах.
– Мы договорились с владельцами, чтобы они закрыли свои коттеджи деревьями, а то получается, что их дома лучше, чем у Пушкина, – сетует Виктор Григорьевич.
Продвигаемся в глубь парка. Американцы восхищенно оглядываются. А вот и знаменитая аллея Анны Керн. Ступив на нее, слышим строгий голос гида: «Ходить по ней нельзя!» «А что, упадет что-нибудь сверху?» – поинтересовался не без опаски Том.
– Да нет. По ней столько ходили. Землю затрамбовали. И деревья начали болеть. Некоторые из них погибли. Но вам позволим, в качестве исключения, – пояснил Виктор Григорьевич.
Осторожно ступая, мы торжественно шествовали по аллее. Майкл спросил: «А кто назвал аллею именем Керн?»
– Советский народ, – невозмутимо ответствовал наш очаровательный экскурсовод. Американцы понимающе закивали. Прошлому нужны декорации. Его тени должны где-то селиться… Между тем Виктор Григорьевич окунал нас в романтическую любовную историю:
– Анна Керн, гостившая в Тригорском, сказала поэту: «Любезный Пушкин, покажите же свое Михайловское». По этой аллее они и прогуливались. Он проводил ее, вернулся и подобрал камушек с аллеи. Ему показалось, что Анна Петровна за него зацепилась. Положил его на стол, зажег свечу и стал писать. Утром пришел в Тригорское и подарил Анне Петровне главу романа «Евгений Онегин» и сложенный вчетверо листок бумаги со стихами: «Я помню чудное мгновенье»…
Виктор Сергеевич артистично подобрал какой-то камушек на аллее и прижал его к сердцу, декламируя стих. Все это Том добросовестно снял на камеру.
– Один наш экскурсовод как-то, зарапортовавшись, сказал, по-моему, чудесно: «Пушкин любил Анну Керн целый сезон», – вспомнил Виктор Григорьевич. «Это непереводимо», – расхохоталась наша переводчица.
Далее мы шли по фруктовому саду. Американцы даже попробовали яблочек, упавших с яблонь тех же сортов, которые росли тут при Пушкине.
А вот памятник зайцу мы так и не увидели. (Как известно, заяц перебежал Пушкину дорогу перед поездкой в Петербург накануне восстания декабристов, из-за чего поэт не уехал и был спасен.) Виктор Григорьевич пояснил: заяц спрятан в надежном месте, поскольку хранители боятся, что его украдут в качестве сувенира. Зато порадовал строками из собственной поэмы «Про зайца»:
Он Пушкина спас, может быть,
от Сибири,
От петли поэта опального спас,
И лапки его – крылья ангела были.
И глазки его – самый точный алмаз…
«Есть покой и воля»
– Возможно, образ Ольги, сестры Пушкина, получит в фильме Лесли развитие, ведь Виктор Григорьевич практически ничего о ней не сказал, кроме того, что она отличалась болезненностью, была чутким, но нервным человеком, занималась спиритизмом, то есть общалась с другими мирами, а ее дочь стала известной художницей, – отметила помощница драматурга Хизер.
– Об Ольге вообще пишут мало. А ведь они с Пушкиным дружили, – согласился Лесли.
Было ощущение, что многое из того, что рассказал наш экскурсовод, Лесли знал, ведь он прочитал более 20 книг о Пушкине. В Петровском, слушая рассказ нашего гида о библиотеке Ганнибала, одной из лучших в России, которую он привез из Парижа, Лесли воскликнул: «О, да!» Он даже знал про написанный Ганнибалом по просьбе Петра учебник по геометрии и фортификации для русских офицеров, однако удивился, что автор посвятил его не Петру I, а его жене Екатерине I.
Кстати, Лесли всегда был уверен, что Ганнибал был родом из Камеруна, а не из Эфиопии, хотя и там, и там есть султанат Логон, о чем ученые долго спорили. Только несколько лет назад это окончательно доказала экспедиция в Камерун Игоря Данилова (главного редактора журнала «Наш следопыт»). Он даже видел дворец, откуда выкрали Ганнибала. Однако, когда Виктор Григорьевич рассказал, что у африканского султана выкрали двух младших сыновей и увезли в Константинополь, Лесли забеспокоился. Ведь в начале его сценария говорится, что только одного – самого младшего – сына султана насильно посадили в пирогу и увезли по реке Логон. Кроме того, посол и купец Рагузинский, которому сподвижник Петра Головин приказал привезти в подарок Петру для прислуги черных арапских ребятишек, приобрел (или выкрал) в Константинополе троих арапчат. Один умер в дороге, другого он оставил себе и только самого крепкого отправил Петру.
Сотрудница музея рассказала Лесли еще одну удивительную историю о похищении Ганнибала. «Когда его насильно увозили в Турцию на пирогах, сестра, не желавшая расставаться с ним, бросилась в воды реки и плыла за его кораблем, пока не утонула. После этого Ганнибал не мог смотреть на воду». Лесли захотел вставить эту историю в свой сценарий. Однако Виктор Григорьевич сказал, что это лишь красивая легенда.
На Савкиной горке Том попросил Виктора Григорьевича почитать стихи на камеру и прокомментировать их, что наш гид сделал с удовольствием. Особенно Тома интересовали пушкинские строки: «На свете счастья нет, а есть покой и воля». Он был полностью согласен с русским поэтом и был удивлен, что Виктор Григорьевич с этими строками решил поспорить. Том признался нам, что впервые встречает человека, который знает столько стихов наизусть. Американцы вообще не слишком любят поэзию и уж тем более не учат ее наизусть – они больше читают прозу.
А Майклу, читавшему «Евгения Онегина», больше всего понравилось Тригорское, которое так и называют домом Лариных, и история его обитателей – прототипов романа. А также как Пушкин прыгал в окна Тригорского и устраивал переполох среди девиц. Милые чудачества с младшей дочерью хозяйки имения Евпраксией, с которой они как-то задумали меряться поясами. «Или у меня талия 15-летней девочки или 15-летняя девочка имеет талию 25-летнего мужчины, – шутил Пушкин и добавлял: «Зизи дуется и очень мила».
Майкл решил, что обязательно вернется в Пушгоры зимой и порадует своих зрителей роскошными зимними пейзажами, ведь в Америке не бывает такого снега.
память
Не о Щорсе, о Доваторе, написал он о Довлатове...
–Я спрашивал многих людей на улице: «Вы любите Пушкина?» – «Ну, это не вопрос. Этого не может быть, что мы не любим Пушкина», – отвечали они. Все любят Пушкина, это даже не интересно. Мне нужны альтернативные мнения, – сокрушается Майкл.
– Пусть только попробуют не любить. Ведь у Пушкина есть свои фанаты – пушкинисты страшные люди, съедят, – я подмигиваю Майклу, он улыбается. – Они прощают ему рисунки обнаженных красавиц и даже оргий. «Да, да, а что вы думаете, он был такой», – говорила, глядя с благоговением на рисунки Пушкина, пушкинистка средних лет, которая только что с возмущением рассуждала о падении нравов в обществе.
– Но что же делать мне?
– Тебе нужен Сергей Довлатов! Он же тоже работал в Пушгорах. И написал очень смешную книгу «Заповедник», где смеется над культом обожествления Пушкина. Когда его в сотый раз спрашивали экскурсоводы, любит ли он Пушкина, он отвечал: «Любить публично – скотство». Кстати, в заповедник едут не только к Пушкину, но и к Довлатову, – говорю я Майклу.
– Совсем о нем ничего не слышал, – признается Майкл.
– Как же, он же и ваш писатель. После эмиграции жил и работал в Нью-Йорке – Лесли его читал… – удивилась наша переводчица Анна.
– О! Я хочу знать о Довлатове все! – восклицает Майкл.
– Кстати, сохранился дом, в котором он жил.
– Я хочу это видеть!
…Лидия Павловна, женщина средних лет из отдела экскурсий, сразу его вспомнила. «Большой человек с грустными глазами. Я тогда такая юная была, в облаках витала. Не в его вкусе», – не без сожаления заметила она.
Наш экскурсовод Виктор Григорьевич любезно показал нам жилище классика в деревне Березино. Лачужка, через щели которой, как писал Довлатов, входили собаки, и сегодня имеет не лучший вид. Стены небрежно обиты рубероидом. Глядишь, и выглянет из жутковатой хаты прелестный матерщинник Михаил Иванович и спросит: «Вы насчет ружья?» Иностранцы от жилища классика остались под большим впечатлением. Майкл и Том принялись жадно снимать. Лесли наблюдал из окна машины. Хизер спросила с сомнением: «И здесь можно жить?»
Хозяйки, Анны Семеновны, к нашему сожалению, дома не оказалось. «Она филолог из Петербурга. Приобрела когда-то дом за бесценок. А когда дом захотели приспособить для музея, хозяйка согласилась, но попросила взамен купить ей другое жилье, на что денег у заповедника не оказалось», – поведал нам Виктор Григорьевич. На входе в жилище висел внушительных размеров замок. Майкл съел яблоко с тощей яблони и выплюнул, сказал: «Кислое, как в саду у Пушкина». Оказалось, и Виктор Григорьевич знал Довлатова:
– Он был сдержанным. Если улыбался, то скупо. Очень парадоксально шутил. Смешивал то, что не смешивалось. Не помню, чтобы он сильно пил. Впервые я его увидел на нашей Пушкиногорской турбазе. Слышу, в соседней комнате хохочут. Зашел, смотрю, ребята знакомые сидят, и такой огромный грузин чемоданы раскрывает, вытаскивает оттуда носки, причем разные, рубашки и начинает рассказывать, что и как он заработал. Потом Довлатов описал это в повести «Чемодан». Думаю тогда он на нас тренировался, смотрел на реакцию.
Он тоже начал водить здесь экскурсии. Мы не то чтобы подружились, но он со мной советовался, уважал. Ведь он в пушкиноведении не был силен. А туристы вопросы задавали. Он выкручивался как-то. А потом меня спрашивал. Я ему отвечаю. А он: «Ну, я примерно так и сказал». Довлатов вообще выдумщик был. Иногда на очередной экскурсии давал себе такое вот задание – не назвать слова «Пушкин». И вот он выкручивался: «автор «Евгения Онегина», «создатель русского языка», «творец Бориса Годунова»… И потом какая-нибудь бабулька подходила и спрашивала: «Сынок, а в имении какого поэта мы были?» И ему было очень приятно, что задание выполнено. А тому, как он читал туристам стихи Есенина вместо пушкинских, о чем он в «Заповеднике» написал, я был свидетелем.
А так, пить вместе не пили. Я же местный. Провел экскурсию и домой, к семье. А они тут, ленинградцы, гудели по вечерам: Андрей Арьев, Яша Гордин, Герасимов (прототип Митрофанова) и наш местный фотограф Валера Карпов (прототип Валеры Маркова). Помню, рассказывали, как они с ним в кафе занавески порвали…
А о том, что он писатель, я узнал гораздо позже. Наш рентгенолог мне тайком вручил «Заповедник». Смешная книга, но уж очень односторонняя, выпячивала лишь недостатки. Фотограф Валера Карпов не всегда был пьяным, он хорошо, со вкусом фотографировал. Кстати, Валера злился на Сергея за то, что он его так опозорил. И Михаил Иванович пил, конечно, но не настолько.
Жаль, теперь молодежь Довлатова не знает. Только старики. Был у нас такой экскурсовод Женя Петров. Вот он все собирал все о Довлатове. И я написал такую эпиграмму:
Не о Щорсе, о Доваторе,
написал он о Довлатове.
Книги все его купил
И в конце концов запил.
О его эмиграции я узнал случайно. Увидел по телевизору в передаче о писателях-эмигрантах старое, изможденное лицо… И так мне стало больно и печально…
Автор выражает благодарность за помощь в создании материала экскурсоводу Виктору Григорьевичу Никифорову, а также сотрудникам Фонда имени Д.С. Лихачева и переводчице Анне Шульгат
Лидия Березнякова
