Культура
Иосиф Кобзон: «Боже, что они поют…»
29 октября
Достигнув 72-летия, Иосиф Давыдович по-прежнему блистает на эстраде, заседает в Государственной думе. Пережив сложнейшие операции, он не стал менее энергичен и бодр. Глядя на него, зрители–ровесники певца тоже стараются не скисать, жить красиво и мудро. Чем живет-может Иосиф Кобзон, что помогает артисту выстоять в жизненных перипетиях, что ведет его по жизни – обо всем этом он рассказал в интервью корреспонденту «НВ».
– Иосиф Давыдович, с удивлением узнал, что вы поддерживаете идею возвращения цензуры?
– Когда я проводил кастинг молодых певцов на фестиваль «Пять звезд», прослушал немало песен и, извините, отравился молодыми исполнителями. Не потому, что я великовозрастный артист. А потому, что качество уж больно отвратительное. Молодые, способные, в шикарных нарядах, многие талантливы. Но, боже, что они поют… Выходит певица с хорошенькой фигуркой, вся такая сексапильная и голосит: «Губки бантиком, попка крантиком, грудки гоп-ца-ца»… Я уже не говорю о песнях Шнура, о шедеврах типа: «Зараза, не дала два раза», «Ты целуй меня везде, я ведь взрослая уже». Что это такое? Я понимаю, что существует целый жанр песен блатных, шуточных, поющихся на вечеринках и так далее. Но они не стоят того, чтобы выносить на большую эстраду, на широкую публику.
Конечно, я согласен с тем, что должна быть художественная цензура. Не путайте, пожалуйста, ее с цензурой аракчеевской или какой-нибудь другой. Цензура в искусстве – это художественный совет. Худсовет, который состоит из настоящих профессиональных мастеров – исполнителей, композиторов, писателей, поэтов. Они дурного не посоветуют.
– А вы сами любите прислушиваться к чьим-то советам?
– Я вырос в эпоху ренессанса – мне повезло. Тогда на эстраде активно творила целая плеяда мастеров. Я их застал, с большинством просто дружил: Соловьев-Седой, Блантер, Островский, Фрадкин, Колмановский, Бабаджанян, Френкель, Пахмутова, которая по-прежнему в песенном строю. А на какие замечательные стихи писали эти композиторы! На стихи Евтушенко, Рождественского, Долматовского, Ошанина, Матусовского, Ваншенкина… Назовите мне сейчас столь же звонкие имена авторов! Нынче выходит на сцену молодой артист и с пафосом объявляет: «Музыка и слова мои». Спасибо хоть за то, что он говорит: «Слова». Мы ведь говорили: «Стихи».
– Так вы убежденный ортодокс?
– Почему же? Если в этом новом что-то хорошее, я это замечаю. Еще до нахлынувшей на Диму Билана популярности я часто говорил, что мне нравится этот парень – выпускник Гнесинского института – за умение петь не только попсу, но и классику, за то, что он достойный, вдумчивый человек, не из тех, кто захлебнется в волне моды, популярности… На фестивале «Славянский базар» в Витебске мы жили в одном небольшом отеле, и под окнами девчонки день и ночь кричали: «Дима! Дима!» – что меня совершенно не удивляет. Сегодня его время, его звездный час. И я желаю Диме, чтобы он достойно прошел испытание медными трубами, задержался на нашей эстраде надолго, создал бы не просто волну популярности, а что-то по-настоящему ценное.
– Вы известны как активный борец с фонограммой, но, согласитесь, если назавтра ее запретить, то любимым всеми эстрадным звездам старшего возраста придется уйти на пенсию, так как на самом деле краски их голоса давно стерлись…
– Голос – уникальный инструмент, способный не стареть многие годы, если, конечно, его беречь, за ним постоянно ухаживать. Мне предрекали вокальную смерть еще много лет тому назад. Я первый в стране начал петь по два, по три концерта в день. Но, как видите, по сей день пою без фонограмм. Ни в коем случае себя не надо беречь. Тренированный спортсмен всегда лучше того, кто решил отдохнуть.
Когда вселился в свою первую московскую кооперативную квартиру, то соседи поначалу испугались: Кобзон будет орать с утра до ночи. Никогда в жизни дома я рта не раскрывал, никогда никто не слышал, как Кобзон дома распевается. Но я никогда не позволял себе выходить на сцену, не подготовив свой аппарат для работы. Обязательно должен был распеться, физически и дыхательно подготовить себя к работе.
– Вы как-то сказали: «Помогая людям, я раздаю долги». Что вы имели в виду?
– Никто в Днепропетровске, откуда я приехал в Москву после армии, поверить не мог: как же так, Кобзон поступил в Москву учиться! Мол, Кобзоны прятались, под бедных рядились, а сколько же денег заплатили, чтобы он в Москве поступил… Нас было шестеро детей в семье, и мы действительно очень бедно жили.
Я приехал в Москву в солдатской форме, брюк обычных не было, я вышел из размера, пока служил в армии. Жил в общежитии, работал на картошке: мне мешка картошки, которую я зарабатывал в колхозе, хватало на зиму. И мне все время помогали люди: композиторы, поэты, чиновники, к которым я обращался. Педагоги из Института Гнесиных. И наступило время, когда я сам стал человеком достаточно обеспеченным и могущим что-то сделать полезное людям. И я стал это делать с огромным удовольствием. Мне ничего не надо, никаких благодарностей. Мне даже Борис Николаевич Пастухов, мой комсомольский вождь, говорил: «Слушай, перестань ты со своими письмами носиться! Неужели ты думаешь, что все верят, что ты это делаешь бескорыстно?» Я отвечал: «Борис Николаевич, мне важно, чтобы я так думал, а то, что дурное говорят, меня это мало волнует».
У меня уже 25 лет есть в Ясной Поляне «мой» детский дом, где живут дети старшего возраста. А после ухода из жизни мамы я опекаю в Туле детский дом для дошкольников. У нас общение происходит не по праздникам, не ограничивается конфетками и цветочками. Я в курсе всего, в том числе и медицинского обслуживания, обеспечения мебелью, постели, ремонтов домов. То есть это настоящая работа.
Однажды одну известную московскую журналистку редакция командировала сделать материал о «домах Кобзона», как говорится, «накопать негатив». Она приехала в Ясную Поляну, и когда познакомилась с детским домом, пообщалась с воспитателями и детьми, то просто расплакалась. Ей стало стыдно…
– В последнее время пресса уделяет внимания вашему здоровью больше, чем когда-либо, коллеги пишут о перенесенных операциях… Как дела обстоят на самом деле?
– Не дождетесь (смеется)! Это я, разумеется, говорю своим недругам. А друзей благодарю за поддержку, письма, звонки, добрые слова в мой адрес. Мой дух пока побеждает недуги.
– В свое время вы и курили, и выпивали, но в отличие от многих людей искусства сумели вовремя остановиться…
– 52 года курил, но бросил, как только узнал, что вопрос стоит между жизнью и смертью. Жизнь интересней! Был у меня и период увлечения алкоголем, хотя до запоев не доходило и на сцене я никогда не появлялся подшофе. Но когда я почувствовал, что выпиваю много, теряю физические силы и думаю, как бы с этого концерта соскочить, чтобы посидеть с друзьями, то я взял себя в руки и сумел, как вы говорите, остановиться. Трезвый образ жизни, то время, которое я расходую на интересные встречи, на творчество, на концерты, – это намного интересней, чем самые теплые компании.
К тому же я не люблю праздный образ жизни и всегда находил удовольствие в том, чтобы работать, как говорится, на всю катушку. Говорят, Кобзон человек богатый! Богатый. Потому что Кобзон работал больше всех. У меня за всю жизнь не было ни одного метра государственной площади. Я всегда покупал. Трудился и покупал, трудился и покупал.
– У вас большая крепкая, красивая семья. Неужели в ней не бывает конфликтов, или просто не выносите сор из избы?
– Семья – моя опора. Но не надо идеализировать… Конечно, мы помогаем друг другу всегда, но и споров хватает! Был момент, я с сыном целый год не разговаривал… Когда моим детям было лет по 13–14, у нас в стране начался дискотечный бум – мы с женой не спали ночами, ждали возвращения Андрея или Наташи домой. А время было более неспокойное, чем сейчас.
Беседовал Виктор Казаков
– Иосиф Давыдович, с удивлением узнал, что вы поддерживаете идею возвращения цензуры?
– Когда я проводил кастинг молодых певцов на фестиваль «Пять звезд», прослушал немало песен и, извините, отравился молодыми исполнителями. Не потому, что я великовозрастный артист. А потому, что качество уж больно отвратительное. Молодые, способные, в шикарных нарядах, многие талантливы. Но, боже, что они поют… Выходит певица с хорошенькой фигуркой, вся такая сексапильная и голосит: «Губки бантиком, попка крантиком, грудки гоп-ца-ца»… Я уже не говорю о песнях Шнура, о шедеврах типа: «Зараза, не дала два раза», «Ты целуй меня везде, я ведь взрослая уже». Что это такое? Я понимаю, что существует целый жанр песен блатных, шуточных, поющихся на вечеринках и так далее. Но они не стоят того, чтобы выносить на большую эстраду, на широкую публику.
Конечно, я согласен с тем, что должна быть художественная цензура. Не путайте, пожалуйста, ее с цензурой аракчеевской или какой-нибудь другой. Цензура в искусстве – это художественный совет. Худсовет, который состоит из настоящих профессиональных мастеров – исполнителей, композиторов, писателей, поэтов. Они дурного не посоветуют.
– А вы сами любите прислушиваться к чьим-то советам?
– Я вырос в эпоху ренессанса – мне повезло. Тогда на эстраде активно творила целая плеяда мастеров. Я их застал, с большинством просто дружил: Соловьев-Седой, Блантер, Островский, Фрадкин, Колмановский, Бабаджанян, Френкель, Пахмутова, которая по-прежнему в песенном строю. А на какие замечательные стихи писали эти композиторы! На стихи Евтушенко, Рождественского, Долматовского, Ошанина, Матусовского, Ваншенкина… Назовите мне сейчас столь же звонкие имена авторов! Нынче выходит на сцену молодой артист и с пафосом объявляет: «Музыка и слова мои». Спасибо хоть за то, что он говорит: «Слова». Мы ведь говорили: «Стихи».
– Так вы убежденный ортодокс?
– Почему же? Если в этом новом что-то хорошее, я это замечаю. Еще до нахлынувшей на Диму Билана популярности я часто говорил, что мне нравится этот парень – выпускник Гнесинского института – за умение петь не только попсу, но и классику, за то, что он достойный, вдумчивый человек, не из тех, кто захлебнется в волне моды, популярности… На фестивале «Славянский базар» в Витебске мы жили в одном небольшом отеле, и под окнами девчонки день и ночь кричали: «Дима! Дима!» – что меня совершенно не удивляет. Сегодня его время, его звездный час. И я желаю Диме, чтобы он достойно прошел испытание медными трубами, задержался на нашей эстраде надолго, создал бы не просто волну популярности, а что-то по-настоящему ценное.
– Вы известны как активный борец с фонограммой, но, согласитесь, если назавтра ее запретить, то любимым всеми эстрадным звездам старшего возраста придется уйти на пенсию, так как на самом деле краски их голоса давно стерлись…
– Голос – уникальный инструмент, способный не стареть многие годы, если, конечно, его беречь, за ним постоянно ухаживать. Мне предрекали вокальную смерть еще много лет тому назад. Я первый в стране начал петь по два, по три концерта в день. Но, как видите, по сей день пою без фонограмм. Ни в коем случае себя не надо беречь. Тренированный спортсмен всегда лучше того, кто решил отдохнуть.
Когда вселился в свою первую московскую кооперативную квартиру, то соседи поначалу испугались: Кобзон будет орать с утра до ночи. Никогда в жизни дома я рта не раскрывал, никогда никто не слышал, как Кобзон дома распевается. Но я никогда не позволял себе выходить на сцену, не подготовив свой аппарат для работы. Обязательно должен был распеться, физически и дыхательно подготовить себя к работе.
– Вы как-то сказали: «Помогая людям, я раздаю долги». Что вы имели в виду?
– Никто в Днепропетровске, откуда я приехал в Москву после армии, поверить не мог: как же так, Кобзон поступил в Москву учиться! Мол, Кобзоны прятались, под бедных рядились, а сколько же денег заплатили, чтобы он в Москве поступил… Нас было шестеро детей в семье, и мы действительно очень бедно жили.
Я приехал в Москву в солдатской форме, брюк обычных не было, я вышел из размера, пока служил в армии. Жил в общежитии, работал на картошке: мне мешка картошки, которую я зарабатывал в колхозе, хватало на зиму. И мне все время помогали люди: композиторы, поэты, чиновники, к которым я обращался. Педагоги из Института Гнесиных. И наступило время, когда я сам стал человеком достаточно обеспеченным и могущим что-то сделать полезное людям. И я стал это делать с огромным удовольствием. Мне ничего не надо, никаких благодарностей. Мне даже Борис Николаевич Пастухов, мой комсомольский вождь, говорил: «Слушай, перестань ты со своими письмами носиться! Неужели ты думаешь, что все верят, что ты это делаешь бескорыстно?» Я отвечал: «Борис Николаевич, мне важно, чтобы я так думал, а то, что дурное говорят, меня это мало волнует».
У меня уже 25 лет есть в Ясной Поляне «мой» детский дом, где живут дети старшего возраста. А после ухода из жизни мамы я опекаю в Туле детский дом для дошкольников. У нас общение происходит не по праздникам, не ограничивается конфетками и цветочками. Я в курсе всего, в том числе и медицинского обслуживания, обеспечения мебелью, постели, ремонтов домов. То есть это настоящая работа.
Однажды одну известную московскую журналистку редакция командировала сделать материал о «домах Кобзона», как говорится, «накопать негатив». Она приехала в Ясную Поляну, и когда познакомилась с детским домом, пообщалась с воспитателями и детьми, то просто расплакалась. Ей стало стыдно…
– В последнее время пресса уделяет внимания вашему здоровью больше, чем когда-либо, коллеги пишут о перенесенных операциях… Как дела обстоят на самом деле?
– Не дождетесь (смеется)! Это я, разумеется, говорю своим недругам. А друзей благодарю за поддержку, письма, звонки, добрые слова в мой адрес. Мой дух пока побеждает недуги.
– В свое время вы и курили, и выпивали, но в отличие от многих людей искусства сумели вовремя остановиться…
– 52 года курил, но бросил, как только узнал, что вопрос стоит между жизнью и смертью. Жизнь интересней! Был у меня и период увлечения алкоголем, хотя до запоев не доходило и на сцене я никогда не появлялся подшофе. Но когда я почувствовал, что выпиваю много, теряю физические силы и думаю, как бы с этого концерта соскочить, чтобы посидеть с друзьями, то я взял себя в руки и сумел, как вы говорите, остановиться. Трезвый образ жизни, то время, которое я расходую на интересные встречи, на творчество, на концерты, – это намного интересней, чем самые теплые компании.
К тому же я не люблю праздный образ жизни и всегда находил удовольствие в том, чтобы работать, как говорится, на всю катушку. Говорят, Кобзон человек богатый! Богатый. Потому что Кобзон работал больше всех. У меня за всю жизнь не было ни одного метра государственной площади. Я всегда покупал. Трудился и покупал, трудился и покупал.
– У вас большая крепкая, красивая семья. Неужели в ней не бывает конфликтов, или просто не выносите сор из избы?
– Семья – моя опора. Но не надо идеализировать… Конечно, мы помогаем друг другу всегда, но и споров хватает! Был момент, я с сыном целый год не разговаривал… Когда моим детям было лет по 13–14, у нас в стране начался дискотечный бум – мы с женой не спали ночами, ждали возвращения Андрея или Наташи домой. А время было более неспокойное, чем сейчас.
Беседовал Виктор Казаков
