Культура
«Трудно быть женщиной в России»
30 октября
Светлана Крючкова любит повторять: «Мне иногда кажется, что я пришла в этот мир, чтобы сохранить и донести слово Цветаевой и слово Ахматовой. Я знаю точно, что не я выбрала поэзию Ахматовой, меня привел кто-то к ней и сказал: «Вот это читай». На творческом вечере актрисы, который состоится 31 октября, прозвучит поэзия Ахматовой, Цветаевой. Но все-таки в этот вечер в Театре эстрады главной героиней будет сама Светлана Крючкова.
– Светлана Николаевна, вечер называется «Приди от боли обогреться…» и, конечно же, ассоциируется с уютным домом. Для вас дом много значит?
– Конечно же! Я счастлива, что наконец обрела свой дом. Если помните, 10 лет мы с семьей болтались, как беженцы, после той истории с ртутью, что обнаружили под нашей прежней квартирой. А сейчас у нас есть квартира, которую обустроил собственными руками мой муж. Я же родом с юга, где и люди, и дома как будто нараспашку. И я обожаю, когда у нас на кухне собираются друзья и мой сын Алекс, никогда не жеманясь, играет для них на акустической гитаре. А поскольку мы с Сашей (мужем. – Прим. ред.) родились в один день, мы возобновили наши дни рождения – открывается дверь в наш дом, и люди целый день идут, идут.
– Вы родились чуть ли не в один день и с Анной Ахматовой…
– Да, она – 23 июня, а я – 22-го. И вы знаете, таких совпадений много. Одно из них меня особенно потрясло. Однажды во время съемок фильма Дмитрия Томашпольского «Луна в зените», в котором я сыграла, нет, не Анну Ахматову (на это я, как мне казалось, не имею права), но актрису, которая играет Ахматову, мне приснился необычный сон. Будто пришел мой второй муж Юра Векслер, умерший в 1991 году, и попросил его накормить. Наутро я позвонила Томашпольскому и рассказала сон. И он мне сказал: «А вы знаете, это же сон Ахматовой о Гумилеве. Он пришел к ней во сне. Анна Андреевна ему: «Тебя же расстреляли!» – «Нет, меня не расстреляли. Горький хлопотал перед Лениным, и меня в Иркутск выселили. Я очень есть хочу. Накорми меня».
Надо сказать, я долго шла к Ахматовой. Я читала вслух ее раннюю поэзию, но не «Северные элегии», не «Реквием», не «Поэму без героя» – долго была убеждена, что не созрела для них. И вы не представляете себе, как у меня тряслись ноги и мелко дрожала юбка, когда я наконец рискнула прочесть «Северные элегии». Рискнула, потому что поняла – я уже кое-что пережила, знаю не понаслышке, что такое безденежье, как это, когда совсем нечего есть, нет крыши над головой, тебя мучают болезни... Все это я прошла, хотя моя жизнь и мои страдания – ничто по сравнению с тем, что пережили Ахматова, Цветаева.
– За редким исключением – скажем, поэзии Давида Самойлова – вы читаете поэтов-женщин. Принципиально?
– Несмотря на то что я живу в окружении мужчин и хорошо их понимаю, я не знаю про мужчину как мужчина. Понимаете? Да, я читаю Давида Самойлова, но как женщина читает мужские стихи. Тем более у него много философских стихов, в отличие, допустим, от Пастернака, чья поэзия – от лица мужчины. Я же – не мужчина. Я даже не сильная женщина, что бы обо мне ни думали. Мне всегда надо, чтобы рядом был мужчина.
– Больной вопрос вы задели, Светлана Николаевна. Это я про мужчин, которых женщины на свою голову растят слабыми и инфантильными. Вы, как мать…
– …Как мать, скажу, что мы бережем наших мальчиков. Мы сохраняем им жизнь, поэтому они вырастают такими.
– Но почему не делать из них Шварценеггеров?
– А если мальчик поэт или музыкант? Зачем мы будем отдавать его на тхэквондо? Каждый рожден для чего-то своего, правильно? Давайте мы, как спартанцы, будем выбрасывать слабых в пропасть. На одном медицинском симпозиуме был задан вопрос: «Что делать, если родители сифилитики и пятеро их детей больны. Рожать ли им шестого?» «Ни в коем случае» – таков был ответ. А шестым в этой семье был Бетховен. О чем мы с вами говорим? Это дело Божье, а не человеческое. Каждый должен жить, развиваться духовно, душевно, как он хочет. Один рожден слабым цветком, а другой – бревном, которое не перешибить ничем. Не надо никого переделывать. Если вам кто-то не нравится – отойдите от него.
– Вы настолько терпимы?
– Если кто-то непорядочен по отношению ко мне, я долго терплю, а потом просто прекращаю с этим человеком общаться. Я отсекаю его одним движением. И даже если он, умирая, придет ко мне, я никакой жалости к нему не испытаю... Но я понимаю, почему вы задали этот вопрос. Многие считают, что у Крючковой плохой характер. Не в характере дело. Помню, как горько заметила Людмила Марковна Гурченко: «Мы такими не были, нас такими сделала жизнь». Российская женщина выглядит так, насколько ее жизнь замучила. Трудно быть женщиной в России. Насчет моего плохого характера… Можно подумать, у великих актеров, которые работали с Товстоноговым, были ангельские характеры! Да каждый из них был вулкан. И вообще, при чем здесь характер, когда речь идет о работе? Дурным характером бездельники и непрофессионалы называют высокую требовательность. Как говорил Товстоногов: «Нэ нравится тебе человек – нэ приглашай его к себе на чай». И все.
– Помню, Эльдар Рязанов рассказывал, как в Копенгагене зашел в музей Андерсена, где среди прочего была выставлена вставная челюсть сказочника. Как вы относитесь к такому «опрощению» кумиров?
– Я против этого! Трусы, челюсти – все это не имеет никакого значения. Как писала Цветаева: «Я и в предсмертной икоте останусь поэтом». Ахматова, Цветаева – они были совершенно особые, высокие женщины. Надо пытаться понять хотя бы частичку того мира, которым они жили. Я ведь не случайно читать их поэзию выхожу в дешевой юбке, в дешевой кофте. Это чтобы меня было поменьше и побольше самого автора. Я не понимаю, когда артисты надевают одежду от неведомо каких кутюрье и в этом идут читать «И я молюсь не о себе одной, а обо всех, кто там стоял со мною, и в лютый холод, и в июльский зной под красною ослепшею стеною». Разве такое можно читать в платье от Кардена? Вообще не надо этих женщин судить по каким-то общепринятым меркам. Они заплатили счастьем своим, жизнью своей, своими колоссальными страданиями, своей трагической судьбой за свой дар.
Беседовала Елена Боброва
– Светлана Николаевна, вечер называется «Приди от боли обогреться…» и, конечно же, ассоциируется с уютным домом. Для вас дом много значит?
– Конечно же! Я счастлива, что наконец обрела свой дом. Если помните, 10 лет мы с семьей болтались, как беженцы, после той истории с ртутью, что обнаружили под нашей прежней квартирой. А сейчас у нас есть квартира, которую обустроил собственными руками мой муж. Я же родом с юга, где и люди, и дома как будто нараспашку. И я обожаю, когда у нас на кухне собираются друзья и мой сын Алекс, никогда не жеманясь, играет для них на акустической гитаре. А поскольку мы с Сашей (мужем. – Прим. ред.) родились в один день, мы возобновили наши дни рождения – открывается дверь в наш дом, и люди целый день идут, идут.
– Вы родились чуть ли не в один день и с Анной Ахматовой…
– Да, она – 23 июня, а я – 22-го. И вы знаете, таких совпадений много. Одно из них меня особенно потрясло. Однажды во время съемок фильма Дмитрия Томашпольского «Луна в зените», в котором я сыграла, нет, не Анну Ахматову (на это я, как мне казалось, не имею права), но актрису, которая играет Ахматову, мне приснился необычный сон. Будто пришел мой второй муж Юра Векслер, умерший в 1991 году, и попросил его накормить. Наутро я позвонила Томашпольскому и рассказала сон. И он мне сказал: «А вы знаете, это же сон Ахматовой о Гумилеве. Он пришел к ней во сне. Анна Андреевна ему: «Тебя же расстреляли!» – «Нет, меня не расстреляли. Горький хлопотал перед Лениным, и меня в Иркутск выселили. Я очень есть хочу. Накорми меня».
Надо сказать, я долго шла к Ахматовой. Я читала вслух ее раннюю поэзию, но не «Северные элегии», не «Реквием», не «Поэму без героя» – долго была убеждена, что не созрела для них. И вы не представляете себе, как у меня тряслись ноги и мелко дрожала юбка, когда я наконец рискнула прочесть «Северные элегии». Рискнула, потому что поняла – я уже кое-что пережила, знаю не понаслышке, что такое безденежье, как это, когда совсем нечего есть, нет крыши над головой, тебя мучают болезни... Все это я прошла, хотя моя жизнь и мои страдания – ничто по сравнению с тем, что пережили Ахматова, Цветаева.
– За редким исключением – скажем, поэзии Давида Самойлова – вы читаете поэтов-женщин. Принципиально?
– Несмотря на то что я живу в окружении мужчин и хорошо их понимаю, я не знаю про мужчину как мужчина. Понимаете? Да, я читаю Давида Самойлова, но как женщина читает мужские стихи. Тем более у него много философских стихов, в отличие, допустим, от Пастернака, чья поэзия – от лица мужчины. Я же – не мужчина. Я даже не сильная женщина, что бы обо мне ни думали. Мне всегда надо, чтобы рядом был мужчина.
– Больной вопрос вы задели, Светлана Николаевна. Это я про мужчин, которых женщины на свою голову растят слабыми и инфантильными. Вы, как мать…
– …Как мать, скажу, что мы бережем наших мальчиков. Мы сохраняем им жизнь, поэтому они вырастают такими.
– Но почему не делать из них Шварценеггеров?
– А если мальчик поэт или музыкант? Зачем мы будем отдавать его на тхэквондо? Каждый рожден для чего-то своего, правильно? Давайте мы, как спартанцы, будем выбрасывать слабых в пропасть. На одном медицинском симпозиуме был задан вопрос: «Что делать, если родители сифилитики и пятеро их детей больны. Рожать ли им шестого?» «Ни в коем случае» – таков был ответ. А шестым в этой семье был Бетховен. О чем мы с вами говорим? Это дело Божье, а не человеческое. Каждый должен жить, развиваться духовно, душевно, как он хочет. Один рожден слабым цветком, а другой – бревном, которое не перешибить ничем. Не надо никого переделывать. Если вам кто-то не нравится – отойдите от него.
– Вы настолько терпимы?
– Если кто-то непорядочен по отношению ко мне, я долго терплю, а потом просто прекращаю с этим человеком общаться. Я отсекаю его одним движением. И даже если он, умирая, придет ко мне, я никакой жалости к нему не испытаю... Но я понимаю, почему вы задали этот вопрос. Многие считают, что у Крючковой плохой характер. Не в характере дело. Помню, как горько заметила Людмила Марковна Гурченко: «Мы такими не были, нас такими сделала жизнь». Российская женщина выглядит так, насколько ее жизнь замучила. Трудно быть женщиной в России. Насчет моего плохого характера… Можно подумать, у великих актеров, которые работали с Товстоноговым, были ангельские характеры! Да каждый из них был вулкан. И вообще, при чем здесь характер, когда речь идет о работе? Дурным характером бездельники и непрофессионалы называют высокую требовательность. Как говорил Товстоногов: «Нэ нравится тебе человек – нэ приглашай его к себе на чай». И все.
– Помню, Эльдар Рязанов рассказывал, как в Копенгагене зашел в музей Андерсена, где среди прочего была выставлена вставная челюсть сказочника. Как вы относитесь к такому «опрощению» кумиров?
– Я против этого! Трусы, челюсти – все это не имеет никакого значения. Как писала Цветаева: «Я и в предсмертной икоте останусь поэтом». Ахматова, Цветаева – они были совершенно особые, высокие женщины. Надо пытаться понять хотя бы частичку того мира, которым они жили. Я ведь не случайно читать их поэзию выхожу в дешевой юбке, в дешевой кофте. Это чтобы меня было поменьше и побольше самого автора. Я не понимаю, когда артисты надевают одежду от неведомо каких кутюрье и в этом идут читать «И я молюсь не о себе одной, а обо всех, кто там стоял со мною, и в лютый холод, и в июльский зной под красною ослепшею стеною». Разве такое можно читать в платье от Кардена? Вообще не надо этих женщин судить по каким-то общепринятым меркам. Они заплатили счастьем своим, жизнью своей, своими колоссальными страданиями, своей трагической судьбой за свой дар.
Беседовала Елена Боброва
