Она – на все времена!
ПОМНЮ один из самых-самых первых ее спектаклей... Задумалась за столом девчушка, задумалась и напевает: «Сидели два медведя на ветке зеленОй. Один сидел, как слеДЫВАИТ, другой болтал ногой...» Вроде чепуховая песенка? Но мы в зрительном зале не могли шелохнуться, потому что за этой, казалось бы, ерундишкой каждой клеткой ощущали трудный внутренний монолог героини Алисы Фрейндлих... Так было в театре, недавно получившем имя Комиссаржевской, где «свеженькая» выпускница театрального института очень заразительно играла, кстати, не только девочек, но и мальчиков – Котьку в пьесе «Светите, звезды!..», Гогу в «Человеке с портфелем»...
Молоденькая актриса сразу привлекла особое внимание и зрителей, и журналистов. А лично мне познакомиться с ней посчастливилось летом 1961-го в Сочи, где проводил отпуск и куда на гастроли прикатил наш Театр имени Ленсовета. Собираясь по сему поводу проинтервьюировать для еженедельника «Театральный Ленинград» нового главрежа Игоря Владимирова, вдруг рядом с ним обнаружил и Алису. (Тогда еще не имел понятия о том, что Фрейндлих, приняв от Игоря Петровича предложение руки и сердца, только что перешла в этот коллектив.)
Вскоре именно там стала она «всесоюзно» знаменита. Сейчас, вспоминая те ее спектакли («Таня», «Варшавская мелодия», «Женский монастырь», «Люди и страсти», «Дульсинея Тобосская» – да разве все перечислишь?), отчетливо понимаю: она всегда была главным центром притяжения, и даже самая бытовая роль возвышалась ею до поэзии... Шли годы, она официально стала «народной», появлялись всё новые работы – и мы опять оказывались в плену у ее таланта, и снова волнение перехватывало горло...
Спустя годы стала примой БДТ и киноэкрана...
***
СКОЛЬКО за почти полвека у нас с Алисой Бруновной было говорено-переговорено – слава Богу, всё сохранилось на диктофонных пленках разной поры. Вот, например, как однажды размышляла она по поводу «принципа, по которому выбирает себе роль»:
– Не знаю, «принцип» ли это, но хочется исследовать себя в мире, где еще не была. Потому что, мне кажется, если говорить о чувстве ответственности, то оно диктует и необходимость не повторяться, не угощать зрителя одним и тем же блюдом... Скучно и стыдно тиражировать то, что уже найдено, хотя, наверное, без этого не обойтись. Разные актеры работают по-разному: одни ищут отправные точки где-то вне себя, другие – в себе. Я, например, всегда искала их как раз внутри себя. Но ведь я же не беспредельна, чтобы без конца еще и еще раз обнаруживать это новое... Самоповтор грозит неминуемо. Однако, если работает самоконтроль, тогда возможно то, что уже было внутри тебя, повернуть чуть-чуть иным ракурсом – и уже, смотришь, обнаружилось что-то новое...
Тут я бросил реплику насчет того, что уж моей-то собеседнице самоповтор точно не грозит – не случайно же в характеристике, которую ей дали на выходе из театрального института, помнится, значилось: острохарактерная актриса. Алиса Бруновна согласно кивнула головой:
– Да, в характеристике, подписанной моим учителем Борисом Вульфовичем Зоном, было указано: травести и острохарактерная... Ну, травести – это, как известно, роли детей, а дети так разнообразны! Так что характерность, которая требуется от исполнительниц этих ролей, очень пригодится и для иных, самых разных возрастов...
– А ведь актеру для создания новой характерности, – заметил я, – и в театре, и в кино, пожалуй, много проще, чем актрисе: прилепил нос, бороду – и вот уже определился внешний рисунок роли...
Но Фрейндлих возразила:
– И у актрис возможностей совсем не меньше: тоже лепи нос, надевай парик, и метаморфозы с фигурой вполне доступны... Правда, не всем женщинам на сцене и экране хочется себя уродовать. Что касается меня, то отношусь к этому спокойно. Рассуждаю примерно так: коли выставляю себя прилюдно в подобном обличье (помните, на экране в первой части «Служебного романа»?), то уж потом-то, в своем нормальном виде, наверняка буду казаться краше, чем есть на самом деле... Однако чисто внешнее перевоплощение – дело несложное. Куда важнее для актера перевоплощение именно внутреннее. Глубоко убеждена, что в каждом человеке заложено множество жизней, но реализует он из того, что дано от природы, наверное, лишь одну сотую. Главная задача для представителя моей профессии: отыскать в себе эти дремлющие точки и развить до нужного образа, до нужных размеров, которые диктует пьеса и тот характер, что предстоит создавать. Смотреть и слушать у нас умеют все, а ВИДЕТЬ И СЛЫШАТЬ – увы... Люди искусства эти глаголы обязаны различать, обязаны тренировать свой организм, чтобы именно «видеть» и «слышать» – и не только вне себя, но и внутри себя: отсюда проистекают те самые магические токи, которыми творчество живет, которыми питается...
А что же память детства? Она в работе над ролью помогает?
– Конечно, ведь детская память очень цепкая... Главное впечатление моего детства – война, блокада. Хорошо, например, помню, как напряженно смотрела на часы: когда же стрелка наконец дойдет до нужного деления и можно будет съесть крохотную дольку от пайки хлеба? Такой жесткий режим устроила нам бабушка – и поэтому мы выжили... Да, блокадники были очень сосредоточены на себе, и эта созерцательность своего внутреннего состояния дала нам возможность всё-всё запомнить... Может, когда-нибудь напишу об этом... Однако вместе с трудным, с очень страшным в моих детских впечатлениях из тех дней осталось и острое ощущение того, что у блокадников была особая потребность в улыбке – видимо, в этом заключалась какая-то психотерапия, какая-то защита...
***
В ТУ ПОРУ отца в их семье уже не было. Ее мама, Ксения Федоровна Федорова, познакомилась с актером Бруно Артуровичем Фрейндлихом в Театре рабочей молодежи. Но перед самой войной они расстались. Отец вместе с ТЮЗом уехал в эвакуацию, а мама с Алисой пережили здесь всю блокаду: Ксения Федоровна работала на военном заводе. В родной город Бруно Артурович вернулся с новой семьей... Когда дочке пришла пора выбирать профессию (у Алисы было высокое меццо-сопрано, и ее прочили в консерваторию), отец сказал: «Ты же кроха, а там фактура нужна, поэтому твой удел – драматическая сцена». Разумеется, избежать противных кривотолков (мол, известный артист, премьер Александринки пытается пристроить свою дочь) не удалось, однако Алису это только раззадорило:
– Видимо, у меня оказалось крепкое темечко – я просто не впустила их в себя. К тому же любое шушуканье вызывало во мне приливы здоровой злости: мол, докажу, что я и сама по себе кое-что значу!
***
КАК она определяет свою актерскую тему?
– Моя тема? Не знаю... Может, женское одиночество – во всяком случае, играть про это всегда было интересно. Вероятно, потому, что подобное состояние мне и в жизни близко...
Особую известность когда-то, на ленсоветовской сцене, принесли ей музыкальные спектакли: ее нежнейший камерный голос нас очаровывал. Потом, в БДТ, таких уже не было. Скучает по ним?
– Скучаю. Но те спектакли сослужили мне и дурную службу: музыка обычно записывалась на фонограмму, а угнаться за фонограммой непросто – вот и надсадила связки, заработала болезнь профессиональной певицы... Кстати, некоторый зритель стал со временем оценивать меня не по тому, что играю, а по тому, что пою. Как-то в одном городе в праздничный день выхожу в концерте на сцену – и вдруг слышу заплетающийся, но довольно-таки громкий голос: «Спой, пож-ж-жалуйста, «у природы н-нет п-плохой погоды» – и б-больше ничего не надо...» Значит, кое для кого как актриса я оказалась на втором плане, а как поющая единица – на первом? Это немного огорчает...
Помогает ли ей в работе, вообще в жизни, родной город?
– Еще как! И это – с детства. Мы жили на Мойке, окнами на Исаакий – представляете! А моя школа – то самое, знаменитое, со львами, здание Монферрана. Когда девочкой проделывала этот путь, от дома до школы, то, случалось, просто плакала: оттого что вокруг – такая красота!..
***
С ТОЙ ПОРЫ много воды утекло. Ныне – другие времена, нравы... Какие привычки и манеры современников ей особенно не по душе? Задумалась:
– Один из главных признаков интеллигентности – не считать себя центром мироздания. Если же кто-то считает себя именно таковым, он для меня уже не интеллигентен, даже если проштудировал тысячи книг...
А чувство благодарности – насколько оно для актрисы в человеке ценно?
– Люди, лишенные этого чувства, для меня – уже как бы второй сорт...
Интересуюсь: есть ли такие среди «народных» артистов? Усмехнулась:
– Увы, и среди «народных»... Оттого, наверное, что одни избалованы зрителем, другие лишены чувства юмора по отношению к себе, для третьих, как уже говорила выше, собственное «я» есть главное во всех рассуждениях...
Когда я осторожно поинтересовался насчет того, какой возраст в жизни актрисы, на взгляд моей собеседницы, для творчества – самый благоприятный, вздохнула:
– Не знаю, как у других, но вот у меня, пожалуй, пока что самым благоприятным был период от тридцати пяти до сорока пяти. Когда молодость еще не покинула, сил еще полно, но уже пришел определенный и жизненный, и творческий опыт. Поэтому авторский текст произносишь уже не в пустоте, а опираешь его на что-то прожитое, на собственную боль... Ну а после сорока пяти, увы, начинается диссонанс между еще не увядшей душой и уже увядающим телом. Страшные муки...
***
ОДНАКО мне в зрительном зале всё более становится ясно, что относительно этой актрисы «возраст» – понятие весьма условное, для чего вполне достаточно увидеть ее в «Калифорнийской сюите», «Квартете», «Дядюшкином сне»... Ну и, конечно же, – на «старой» ленсоветовской сцене, в спектакле «Оскар и Розовая дама», который воистину потрясает. Как пронзительно ее героиня проживает там судьбу умершего от рака мальчика; как постепенно в него превращается, читая письма ребенка к Богу, которые учила Оскара писать сама... Оскар в этой придуманной игре за десять дней проживает целую жизнь, так же, как актриса целую жизнь – за спектакль...
У нее – одной из самых гениальных актрис двадцатого и двадцать первого веков (впрочем, она – на все времена!) – масса разных наград, званий, среди которых, наверное, особо значимое – Почетный гражданин Санкт-Петербурга. Еще она – мама и бабушка, кстати, полная вот такого беспокойства:
– Увы, люди сегодня теряют нравственность со столь бешеной скоростью, что становится страшно за внуков. Ведь они попадают в эту же атмосферу и возрастать будут в ней. Успею ли увидеть их большими?..
Однажды я ее спросил: «Алиса Бруновна, вы счастливы?»
Грустно улыбнулась:
– И да, и нет...
