Владимир Грамматиков: «Наши киношники боятся входить в зону высокого напряжения»
О проблемах детского и подросткового кино Владимир Грамматиков знает не понаслышке. Он снял хиты «Усатый нянь», «Шла собака по роялю», «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты», «Мио, мой Мио», «Маленькая принцесса»… Делал сюжеты для киножурнала «Ералаш». Одно время руководил киностудией имени Горького, специализировавшейся на детской тематике. Был президентом Международного фестиваля детских фильмов в «Артеке», фестиваля визуальных искусств в «Орленке». А сейчас возглавляет Всероссийский форум детского и юношеского экранного творчества «Бумеранг».
– Владимир Александрович, вы известны как режиссер детского кино, но вы и родились в День защиты детей…
– Я должен был появиться на свет в мае. А по народному поверью считается: кто родился в мае, тот всю жизнь будет маяться. Поэтому мама держалась изо всех сил. И я родился 1 июня в три часа утра. До сих пор не устаю благодарить маму за все. Считаю, что жизнь моя сложилась счастливо. У меня два сына и четыре внука. Все в добром здравии, и живем мы в любви и согласии.
– В детстве вы чувствовали себя защищенным?
– В те послевоенные годы семья была и защитой, и крепостью. У меня два брата и две сестры. Во дворе все знали, что за меня всегда постоят старшие братья Коля и Юра. Я не ходил в детский сад, в пионерлагерь не ездил. Я рос в семье, где мама, талантливая оперная певица, отдала себя воспитанию детей. Каким-то чудом мама находила время обласкать каждого из нас.
Самым сильным воспоминанием был переезд из Свердловска в Москву, куда в 1947-м перевели отца. Мама все распродала, оставив только корову и пианино, и мы в товарном вагоне две недели добирались до столицы. Откуда корова? Во время войны многодетным ответственным работникам выдали по корове – своеобразный кремлевский паек. Уж не знаю, в чью обкомовскую голову пришло это мудрое решение, но парное молоко спасло нам жизнь. Другой пищей было толокно, которое разводили в горячей воде. Помню, как я переживал, когда старший брат бегал на очередную станцию за кипятком, пролезая под вагонами.
– Говорят, после войны было меньше беспризорников, чем в девяностые…
– Убежден, что меньше. Те, кто потерял родителей, были прибранные дети. Они жили в других семьях. Сейчас же в бегах два с половиной миллиона несовершеннолетних. Почему? Думаю, все дело в разрушении семейных устоев. Когда жили кучно, в коммуналках, то присматривали друг за другом. Хоть в нищете, но в любви и согласии. А когда все разъехались по бирюлевым и чертановым, старики оказались брошенными, а дети безнадзорными. Сказку на ночь и то некому почитать. Сейчас нередко можно услышать: мой малыш такой самостоятельный! А я не понимаю, чем тут гордиться? Ведь это брошенный ребенок. Он после школы не только сам себе разогревает котлеты из холодильника, но и распоряжается своим свободным временем. Как правило, ничего хорошего из этого не получается.
Вы заметили, что московские, да и не только московские, дворы опустели. А ведь мое детство – это пространство двора, да еще сарай, чердак, черный ход, подвал. Целый мир. Из школы пришел, уроки сделал и во двор. Футбол, хоккей, прятки и все, что придумает детская фантазия. Сейчас дворы другие. Даже мамаш с колясками и тех мало. Куда дети делись? Очевидно, сидят, уткнувшись в компьютеры.
– Ваши родители поддерживали стремление сына к искусству?
– Я пошел в технический вуз, но на втором курсе заявил отцу, что перехожу учиться в ГИТИС. Он был в шоке. Потом сказал: «Окончи свой вуз, и тогда хоть в клоуны». Но я его ослушался. И мы рассорились. Первую мою картину – «Усатый нянь» – отец принял прохладно, а вот «Шла собака по роялю» ему понравилась. На премьере он меня обнял: «Прости, Володя, ты был прав». У него был настоящий мужской характер: свои ошибки признавал. Но сколько для этого понадобилось лет? Больше восьми…
– Александр Митта заявил: то время, что он снимал детское кино, считает проведенным на каторге: дети-актеры быстро устают, их внимание трудно удерживать. У вас такого ощущения никогда не возникало?
– Я понимаю Сашу. Работа с детьми требует от режиссера совершенно других затрат энергии. Одна из последних моих работ – сериал «Горыныч и Виктория» с Володей Ильиным, Гурченко, Ахеджаковой, Ясуловичем и Филозовым. Какое это удовольствие работать с хорошими актерами, которые все понимают с полуслова. С маленькими детьми, конечно, сложнее, но зато они способны передавать необыкновенно искренние чувства. Самый проблемный возраст – это подростки. Разговор о подростковых проблемах нужно облекать в занимательную и близкую им форму.
– Подростковое кино советского периода сильно отличается от его современного преемника?
– В последние десятилетия подросткового кино в России почти что нет. Киношники боятся входить в эту зону высокого напряжения. Туда нельзя вторгаться только со своими творческими изысками и пусть даже правильными концепциями. Там надо болеть и сострадать. А сверхзадачей должно быть только одно: помочь. Это сложный и неблагодарный путь, где успех не гарантирован. Зачем крупному режиссеру так рисковать? Но самое главное, что таким кино не хочет заниматься ни государство, ни телевидение.
– Почему же западные кинематографисты по этой «зоне» двигаются вдоль и поперек?
– Там это основной бизнес. По статистике подростки составляют 70 процентов от числа зрителей. В современные «долби»-звуковые кинотеатры с чипсами и орешками ходят дети от 12 до 18 лет. Но и это уже счастье для кино, что прокат держится пусть и за счет этого. Спилберг построил целую империю на знании детской и подростковой кинопсихологии.
Теперь и в российских кинотеатрах жестко запрограммирован американский прокат. На полгода вперед расписано поступление американских лент. И американцы не подведут. Это экспансия. Но мы делаем вид, что ничего страшного не происходит. Я не берусь судить владельцев кинотеатров, которые в этой ситуации комфортно себя чувствуют, но государство-то должно понимать угрозу. На какого-нибудь очередного «Гарри Поттера» в выходной день не купишь билет. А как же российской детской картине проникнуть в отечественный кинотеатр? Сегодня это практически невозможно.
– Но почему же американское детское кино смотрят во всем мире и оно приносит прибыль?
– Объясню. В западном кино в бюджете будущего фильма на «раскрутку» закладывается 40 процентов средств: реклама, место в фестивальных программах, плакаты, майки, игрушки. Ребенку где-нибудь в далекой Индии за полгода вперед внушат, что он этот фильм должен посмотреть. И вложенные в «раскрутку» деньги возвращаются с лихвой. А у нас на рекламу расходуется ноль целых шиш десятых. Американцы вернули себе зрителя через семейный фильм. Это была мощная идеология государства. До семидесятых годов первым в списке приоритетов у них стояла государственность. И целое поколение молодых сказало: идите вы куда подальше с вашим богатством, мы уедем на Памир есть корешки. И Америка встрепенулась. Потом появились тинейджеры – более жесткие ребята, в кожаных куртках, на мотоциклах. Они сказали: завтра мы у вас все это отберем к чертям собачим. И Америка переполошилась. И вы посмотрите, какой мощный разворот был сделан во внутренней политике. На первое место вышла семья. Вторую строчку заняло здоровье. А государственность оказалась только третьей. И кинематограф тут же откликнулся. Вы думаете, это случайно? С экранов исчезли бугаи-супермены, уступив место обычным обывателям, которые поначалу представлены неудачниками, а к финалу становятся победителями жизни. Вот вам пример, как американское государство приняло стратегическую программу и воплотило ее в жизнь, в том числе и с помощью кино. А мы за эти годы единственно чего добились, так это создали бесстыдный тезис личного благополучия. У нас несколько другие проблемы. Нам не так легко объяснить подростку, что деньги – это еще не все в жизни. Сейчас любой пацан от Уренгоя до Чопа твердо уверен: если у него будут деньги, то он получит все, что захочет. И, как он считает, будет счастлив. За последние годы развилось столь неуважительное отношение к образованию и учителям, что подросток думает: а на фига оно мне надо, я спокойно проживу даже и без аттестата зрелости. И мы должны объяснить, что сейчас проходит очень короткий фрагмент его жизни. Потом все изменится. И кино в силах помочь в решении этой и многих других задач.
