«Путь в искусстве начал с Деда Мороза»
Один из самых известных петербуржцев, он еще и один из самых открытых, доброжелательных знаменитых артистов. Его жизнь как на ладони, и все же в канун юбилея народный артист России сумел удивить своих поклонников. Вместо пышного помпезного празднования Михаил Сергеевич решил показать в родном Театре имени Ленсовета камерный премьерный спектакль «Смешанные чувства».
– Михаил Сергеевич, буквально несколько слов о спектакле.
– После того, как 13 лет назад Олег Леваков поставил спектакль «Интимная жизнь», новых театральных премьер у меня не было. Да и зачем? «Интимка» (спектакль «Интимная жизнь». – Прим. ред.), которая начиналась на малой сцене, разрослась в антрепризный проект, с которым мы объехали весь мир. Всего сыграно больше 500 спектаклей. Но накануне юбилея тот же Олег Леваков принес нам с Ларисой пьесу «Смешанные чувства» и убедил меня, что, во-первых, мы должны все-таки сыграть вдвоем, а во-вторых, новый спектакль станет хорошей заменой пышному юбилею. И я, как говорится, сломался. Пьеса Ричарда Баэра о двух одиноких стариках. Спектакль по-владимировски (имеется в виду учитель Боярского выдающийся режиссер И.П. Владимиров. – Прим. ред.) консервативен. Мне приятно, что в нем много музыки, я пою, мы с Ларисой танцуем рок-н-ролл. Пока мы будем играть его на сцене Театра Ленсовета, потом, наверное, сделаем гастрольный вариант.
– Ваш брак с Ларисой Луппиан необычайно долгий и успешный.
– С Ларой мы прожили больше 30 лет. И этим, конечно, можно гордиться. Найдется немало мужиков, что похвастают: «У меня были сотни баб!» Но мало таких, что воскликнут: «А у меня женщина, с которой я прожил 50 лет!» Есть девочки, которые прекрасно проведут с тобой ночь, день, неделю, месяц. Но это тает, как снежок летом. А есть вещи, что не тают, а сохраняют твердость и, как бриллиант, с каждым годом блестят все ярче…
– Вокруг вас всегда было столько женщин! Неужели верите в дружбу между мужчиной и женщиной?
– Верю мало, а вот партнерские отношения, когда делаем общее дело, – почему нет? У меня, например, такие отношения сложились с Соней Ротару. По сценарию мы с Соней не любовники, а коллеги, поем песни… Андрея Макаревича (речь о фильме «Душа». – Прим. ред.). Сначала на роль певицы пробовалась Алла Пугачева, но потом режиссер картины Александр Стефанович, тогдашний муж Аллы, с ней разругался в пух и прах… Картина уже была запущена в производство, и, к счастью, в лице Ротару нашлась достойная замена. Мы отлично сработались и подружились – в кадре и за кадром.
– Интересно, согласны вы со Львом Толстым, что все счастливые семьи счастливы одинаково, а несчастливы – каждая по-своему?
– У Льва Николаевича было много детей, ему, конечно, видней, но он женщин презирал напрочь. У меня все спокойней. Я вообще считаю, что в семье не может быть несчастья. Все могут быть счастливы по-разному, но несчастливы в семье быть не могут. Что ни говорите, а семья – это то счастье, к которому должны стремиться и мужчина, и женщина.
– На этом пути всякое бывает. Вот ведь и ваш отец обрел семейное счастье только во втором браке…
– Война, фронт, эвакуация… Что-то там у них случилось, меня в детали родители особенно не посвещали, но важно то, что после развода две вновь образовавшиеся семьи не просто мирно ладили, а были очень дружны, часто встречались, хотя жили в разных городах. Такие теплые отношения сохранились и среди детей, внуков. Отец нашел свое счастье в Ленинграде с моей мамой, а Эльга – с дядей Жаном в Риге. Мой старший брат Александр подолгу жил у нас, когда поступил в театральный институт, а я с удовольствием приезжал в Ригу к своим родным – тете Эльге и дяде Жану. Мои родители были счастливы даже тогда, когда мы жили на Гончарной улице в коммуналке, впятером в шестиметровой комнате, с крысами, с холодной водой, при отсутствии стола и стульев. В актерской семье никогда не было средств, чего я, честно говоря, стеснялся. Сейчас-то понимаю, что это глупо.
Счастье выбирает жилище не по обстановке. Люди в неустроенных, маленьких комнатках после войны были в сто раз счастливей, чем многие нынче в хоромах, с суперзамками, бронированными дверями, где страшно, боязно. Там, где боятся, как бы гости не натоптали, не разбили, да и вообще – что не те гости пришли, счастье не живет. Вот однажды я пришел в гости к Юрию Владимировичу Никулину, и меня словно током шарахнуло: стало стыдно – я у себя недавно евроремонт отгрохал, а у Никулина ничего подобного не было. А ведь этого человека боготворила вся страна! Успокаиваю себя тем, что моя квартира – прежде всего для детей: это их дом, их крепость. Да и не такой уж сногсшибательный ремонт у меня по сравнению с иностранцами и новыми русскими, что живут по соседству на Мойке.
– Про вашего отца и вашего дядюшку – народных артистов России Боярских Михаила и Николая написано много. А вот про вашу маму говорят редко…
– Моя мама Екатерина Михайловна Мелентьева работала в театре, снималась в кино, но, родив сына, всю себя посвятила мне. Так продолжалось до моего совершеннолетия, а потом она стала телережиссером. Помню, на съемки «Д’Артаньяна» маму пригласил режиссер Юрий Юнгвальд-Хилькевич, и она с радостью приехала во Львов. Чтобы оправдать проезд и гостиницу, маму даже сняли в эпизодике: в фильме есть момент, где она тестом бьет гвардейцу по роже. Кстати, меня вначале звали на роль Рошфора, Атоса, но только когда предложили сыграть Д’Артаньяна, мудрая мама сказала: «Вот теперь поезжай!»
– Ваша дочь Лиза выросла в достойную продолжательницу актерской династии.
– Лизу недавно опять назвали «актрисой года». Приятно, хотя и волнительно – ей недавно исполнилось всего 24. Впереди еще столько событий, а вокруг все больше завистников, недоброжелателей. Но у Лизы такой стержень, такой характер, что к ней никакая желтизна, грязь не прилипает.
– А Лариса сейчас много играет?
– Она очень востребована в Театре имени Ленсовета. А сейчас еще «вляпалась» в сериал. Ее попросили отсняться один-два дня, а она снимается уже два месяца, и я с ужасом вижу, что каждый вечер у нее все больше и больше страниц текста. Они пишут сценарий сегодня, а сниматься надо завтра, и это бесконечный процесс. Жена уже перестала со мной говорить, только учит и учит текст, а в семь утра уходит на съемку.
– Вы довольны фильмом «Тарас Бульба»? Он много призов взял, собрал 20 миллионов долларов в прокате…
– Про призы и сборы ничего не знаю, это не актерское дело, но я получил большое удовольствие. Володя Бортко обожает со мной работать. Сначала он мне предложил роль француза. Я Гоголя знаю наизусть: нет там такого! А режиссер говорит: «Ты – француз, будешь стрелять по запорожцам из пушки!» Я ему ответил: «Пошел ты подальше, не буду я у тебя сниматься!» – «Как не будешь?!» – «Против своих не пойду». – «Говори тогда, чего ты хочешь?» – «Хочу запорожца сыграть!» – «Ну, иди, гримируйся!» Я загримировался, Бортко пришел в восторг. И я… Важно, что буду среди казачества, среди запорожцев, среди мужиков, которые мне дороги и любимы. А какие были съемки: огромная массовка, лошади, была возможность поскакать, посражаться, умереть за родину. Больше ничего и не надо! О фильме ходят разные мнения (причем их высказывали даже до того, как фильм вышел в прокат), я видел только полный метр, а ведь еще будет и телевизионный. Но в любом случае Гоголь у Бортко живой, полемичный, отсюда и споры.
– У вас в кабинете на стене фотография, где вы сняты вместе с Владимиром Путиным и Светланой Дружининой на каком-то награждении…
– В Кремле, на награждении орденами и медалями, завязался наш разговор с Владимиром Путиным и кинорежиссером Светланой Дружининой. Помню, мы говорили про «Гардемаринов», про необходимость снимать больше хороших исторических картин, столь нужных молодежи. А я не мог не вспомнить про то, как в 1978 году, направляясь на съемки фильма «Сватовство гусара» Дружининой, попал в жуткую автокатастрофу – с гипсом, переломами, реанимацией. Света сразу примчалась на место аварии, с присущей ей энергией руководила действиями врачей «Скорой помощи», а потом пришла к директору картины: «Без Боярского снимать не буду!» – и дождалась-таки моего выздоровления!
– А говорили, когда вы попали в аварию, первым к вам пришел Александр Абдулов…
– Я лежал не в гипсе, а на доске – у меня был перелом позвоночника. От радости, что я лежу живой, улыбаюсь, Саша схватил меня в охапку и обнял: «Мишуля, здорово!», а я взвыл от боли, искры из глаз посыпались. Он пришел с вином, цветами, как полагается… Такие светлые воспоминания остались о моем друге и коллеге Саше Абдулове. Какой был замечательный человек! Недаром говорят, что Господь забирает на небеса лучших. Таким лучшим был и Игорь Старыгин, наш любимый, отважный и благородный мушкетер, что ушел совсем недавно, в расцвете лет и сил.
– Если раньше Боярского было трудно представить без шляпы, то сейчас еще и без зенитовского шарфа. Как отнеслись к последним новостям из штаба любимой команды, к смене тренера?
– Анатолию Давыдову огромное спасибо, он всегда будет при «Зените», он в тренерском штабе, его талант еще понадобится. Каждый театр болезненно переживает смену главного режиссера, и только по осени можно говорить что-то серьезно. Конечно, Спаллетти – мэтр, он наверняка привезет с собой итальянцев, наладит игру. Футбол – это уже бизнес. Рассуждать на тему петербургского патриотизма становится все наивней. Но я по-прежнему люблю свою команду за ее почерк, и мне бы не хотелось, чтобы на «Петровский» выходила еще одна «Рома», чтобы исчез творческий питерский азарт. Обидно наблюдать, как таланты слишком быстро превращаются в расчетливых профессионалов. А для некоторых наших парней расчет важней спортивного азарта. Может быть, я ошибаюсь. Очень сложно футболисту рассуждать про актера, и наоборот. Но, увы, пока далековато мы от европейского футбола. Наши игроки получают сумасшедшие деньги, но нужно кроме денег иметь еще кое-что за душой. Вот Пол Маккартни – миллиардер, давно мог бы отдыхать. Но он пишет музыку, ездит на гастроли явно не из-за денег. А у наших футболистов после миллиона-двух в кармане крыша едет.
– Поражение сборной России стало для вас сюрпризом?
– Нет, конечно. Если футбол – национальная идея, то это перебор, если увлечение – нормально. Наша страна по-прежнему нефутбольная. А вот клуб «Зенит» – по-настоящему футбольный, и он мне дороже. Везение Хиддинка окончилось, теперь везет другим… Хиддинк уедет, а планы о преобразовании всего футбольного российского хозяйства останутся мечтами.
– Как-то вы сказали с иронией, что любой артист с годами приближается к роли Деда Мороза… А вы своего Деда Мороза уже сыграли?
– Я с него начал путь в искусстве. В первом классе на Новый год в представлении по мотивам «Мухи-Цокотухи» учительница назначила меня Дедом Морозом. Мой папа, известный артист, принес из театра красный костюм Деда Мороза, мама его подкоротила, мне налепили бородку, сделали грим, и стал я похож на… Деда-карлика. Однако мое чудесное новогоднее превращение произвело фурор в школе. Мало того что зрители ревели от восторга, так я, войдя в образ, в гриме и бороде, с посохом, потом еще долго носился по коридорам, вспотевший, весь заведенный, пугая своим видом ничего не понимающих школьников. За это получил нагоняй от учителя.
– Как нынче отметите Новый год?
– Надеюсь, без приключений, по старой доброй семейной традиции. Вечером сыграем с Ларой «Интимную жизнь» в ДК имени Горького, потом – домой, к праздничному столу, где соберутся Боярские разных поколений: моя двоюродная сестра Катя (она автор книги «Театральная династия Боярских»), Лиза, Сережа с женой и дочками. Шампанское – под звон курантов с самыми близкими людьми. И я возьму гитару и поспешу на работу, которой в новогоднюю ночь всегда немало.
