«Не хочу я в полвосьмого утра Пугачеву слушать!»
В феврале в Мариинском театре стартует абонемент, посвященный творчеству Родиона Щедрина. В его программе – симфонические, балетные и оперные произведения композитора, включая премьеру балетов «Анна Каренина» (в хореографии Алексея Ратманского) и «Кармен-сюита». В преддверии этого события в концертном зале театра состоялась творческая встреча композитора с поклонниками его таланта, на которой ему приходилось отвечать на самые неожиданные вопросы. Впечатлениями от этой беседы композитор поделился с корреспондентом «НВ».
– Родион Константинович, творческая встреча – не слишком популярный в наше время формат общения композитора и слушателей. Это была ваша инициатива?
– Это была инициатива театра, но я с удовольствием принял в ней участие.
– Приходилось ли вам участвовать в таких мероприятиях на Западе?
– Приходилось. На Западе принято перед каждым серьезным симфоническим концертом устраивать беседу с композитором – если будет исполняться его сочинение и он еще на этом свете, а не на небесах. Там тоже задаются вопросы. Мне думается, что это очень правильно – для того, чтобы внимание человека сконцентрировать на музыке и как-то заразить его бациллой любви к серьезному искусству.
– А современную эстраду исправит приход в нее серьезных композиторов?
– Не думаю. Мне кажется, что процесс зашел слишком далеко. Надо просто сильнее воздействовать на ту аудиторию, которая больше интересуется классикой, – и от этого пускать дальше свои щупальца. А так, если кто-то будет писать шлягеры, которые поют наши «роковые стары», – я не думаю, что это поможет поднять уровень. Я думаю, что процесс должен быть естественным. И один из аргументов за это – опять-таки проведенная творческая встреча: на нее пришли именно те, кто этим действительно интересуется. И мы в их лице имели внимательную и небезразличную аудиторию – это, думается, важнее.
– Вот вы говорите, что «процесс зашел слишком далеко». Как же мы дошли до жизни такой?
– Лет тридцать пять, а может, и больше в музыке была диктатура авангарда. А всякая диктатура в искусстве – это трагично. Я даже могу назвать фамилии этих людей – среди них тот же Пьер Булез во Франции. Ругали Тихона Хренникова за то, что он работал в угоду власти, – но он был абсолютно как ребенок из детского сада по сравнению с Булезом, который держал в своих руках даже финансовую часть процесса – те деньги, которые Франция отпускает на музыку. Но мне кажется, что этот период закончился довольно бесславно для людей, которые исповедуют эту религию. Потому что публика отторгла то принудительное просвещение людей – более теорией, чем музыкой.
Сейчас, поскольку мне приходится давать мастер-классы в разных странах, я вижу, что в каких-то странах еще идут по инерции, поклоняясь авангарду. Но в Америке, в той же Германии, конечно, в России люди становятся уже менее пугливыми, стараются больше верить самим себе, а не просто критикам, диктующим им, что достойно похвалы. Мне кажется, сейчас молодежь стала слушать больше то, что им задано генетическим кодом и той культурой, на которой они воспитывались. Это мои наблюдения, притом достаточно широко подтвержденные географически.
Но и то обилие поп-, рок-музыки, которое нас окружает, причем принудительно, во всех местах общественного пользования, ужасно. Мы с Майей (Майя Плисецкая – супруга Родиона Щедрина. – Прим. авт.) живем сейчас в «Астории» – и я вынужден на завтрак, знаете ли, – извините за грубость – этих кошек драных слушать. Все на одну интонацию, одно и то же – и это считается совершенно нормальным. На самом деле это, конечно, совершенно не так. Но и тут вина авангарда, что он оставил это пространство свободным. Слушатели, не кончившие консерваторию, не знающие мнения критика А или критика Б, прежде всего хотели получать от музыки эмоциональный заряд. И в это пространство, не занятое авангардом, ринулось цунами поп-музыки. Садишься в поезд Петербург – Москва – обязательно тебе в полвосьмого утра в постель кладут Пугачеву. Ну не хочу я в полвосьмого утра Пугачеву слушать! Нет, слушайте…
– Поправьте меня, если я ошибаюсь, вы работали в Союзе композиторов при Шостаковиче…
– Это не совсем так. Дмитрий Дмитриевич организовал Союз композиторов РСФСР. Как раз в 2010 году этому событию исполнится ровно 50 лет. Ну а потом это же председательское кресло было уже подо мной. И я традиции, заложенные не просто великим музыкантом, а великим человеком, старался в меру своих возможностей и сил просто поддерживать дальше.
– Вы с ним много времени проводили?
– Еще бы, конечно. Но это длинный рассказ – лучше почитать автобиографические записи, которые были изданы. Шостакович меня знал с девятилетнего возраста, потому что мой отец был ответственным секретарем Союза композиторов под председательством Шостаковича – когда тот в Куйбышеве кончал Седьмую симфонию. Но я тогда был сопливый мальчишка, а он – великий гений. Он всегда для меня был богом, с моего детства. Он пример для меня. Я сказал слово «бог» – бог всегда является примером.
– Вы с супругой Майей Плисецкой сейчас живете большей частью в Мюнхене?
– Мы живем в Москве, в Мюнхене и в Литве – на три дома. Но больше всего времени проводим в самолете. Конечно, не так, как Валерий Гергиев, – сотую долю от него, – но тем не менее на перелеты и переезды уходит много времени.
– Права на исполнение ваших сочинений до сих пор остаются у немецких издательств?
– Да, так это и остается. У меня так подписаны контракты: но в России – права по-прежнему за мной.
– Вы когда-то говорили, что так будет до тех пор, пока ситуация в нашей стране не стабилизируется. Она еще не изменилась?
– По-моему, нет. Я этого не чувствую.
– Вы так скептически стали относиться к нашей родине после того, как побывали политиком?
– Не политиком. Я был членом депутатской межрегиональной группы, где, кстати, были и Собчак, и Сахаров, и Ельцин даже – двести двадцать семь человек было, что ли. Поэтому какую-то часть ощущений – что такое политика – я получил не из газет, а из собственного опыта.
– Каково вообще творческому человеку в политике?
– Вы знаете, и творческие люди ходили на баррикады, и подымали знамена, и гибли за идеи. Мне думается, что все-таки суть жизни решают политики, а не художники. Но во временном пространстве потом выясняется, что художники важнее. Человек должен чувствовать свою миссию – хочет ли он жить сиюминутным или же жить в более протяженном пространстве. Но это все очень серьезные вопросы. Мы на ходу поговорим – потом вы от меня оставите два слова…
– Почему же два слова? Я же сама вас спрашиваю, значит, мне интересно. Кстати, я сама музыкант и вас играла.
– Да? Надо же! И где же?
– На музыкальном вечере в Университете. Кстати, скажите: а вы преподаете?
– Я преподавал, но сейчас нет. Я даю иногда мастер-классы, в том числе и в Петербургской консерватории. Как-то сейчас уже не хватает моего расписания на повседневную педагогическую деятельность.
– А много ли времени удается уделять семье? Много ли времени с Майей Михайловной вы проводите вместе?
– Мы провели вместе уже 51 год. А если серьезно – стараемся проводить как можно больше времени вместе. Сейчас она уехала на балет «Шурале» – поэтому мы разлучены. Но я надеюсь, она скоро вернется.
