Сергей Овчаров: «У нас появилась литературная «инквизиция»
Фильм Сергея Овчарова «Сад» критики назвали попыткой «фольклоризировать и мифологизировать Чехова». Сам же режиссер утверждает, что он о неразделенной любви. «Эта картина о том, что, живя в раю, люди его покидают», – говорит Сергей Михайлович. Он также признался, что решился на съемки по пьесе Чехова «Вишневый сад» буквально за 15 минут. И что они с продюсером Андреем Сигле хотели снять комедию, как предполагал Антон Павлович, но дали волю воображению, поэтому в титрах и написано «по мотивам».
– Сергей Михайлович, куда канул «Сад»? Последний раз, если не ошибаюсь, он был представлен на Московском кинофестивале? Да еще в передаче Александра Гордона «Ночной показ», где ему устроили чудовищную обструкию...
– Там его показывали пять раз при полном зале. В Доме кино он шел две недели. А сегодня денег на рекламу нет. Да и прокат не жалует отечественные фильмы кроме «блокбастеров». В передаче у Гордона показали лишь полуторачасовой фильм. Нет средств, чтобы завершить 2-часовую и 4-часовую версии.
– Сложилось ощущение, что многие из ругавших вас на передаче Гордона, и фильма-то не видели. На мой взгляд, он – самый чеховский. Получается, что вы пострадали за Чехова…
– Чехова настолько, с позволения сказать, «канонизировали», что появилась своего рода литературная «инквизиция», которая решает, где настоящий Чехов, а где нет. Я в Доме книги наткнулся на гигантский «фолиант» критических высказываний по поводу Чехова, где сотни негодяев, скрывшихся под псевдонимами, обвиняли его в безграмотности и выискивали стилистические ошибки. Я с ужасом прочитал, что Чехов – пошляк и его надо послать на каторгу, потому что он растлевает молодежь. Эти критиканы убили его в 40 лет. Все его болезни и от этого. Если он так страдал, то мне грех жаловаться.
– Вы говорите, что пьеса современна на все времена…
– Конечно. Ведь она о потере родины. Многие до сих пор говорят – «в этой стране», хотя живут и умрут здесь. Это же наше все. А мы дичаем, становимся временщиками. Если восстановить все, что было уничтожено нашими руками, то мы оказались бы в земном раю. Но в пьесе эта потеря сада-рая происходит исподволь, как в жизни, поэтому трагедией не выглядит. Кстати, семья Чехова тоже потеряла дом и сад в Таганроге. Так что в пьесе нет придуманных героев. Я бы назвал Чехова магическим реалистом. Все твердили, что он ввел в театр обычных людей, говорящих обычные слова. Символисты его не принимали. И только Брюсов вступился: «Он же наш человек! Это символизм. Космическое произведение». Чехов создал новый тип искусства, предвосхитив современный нам кинематограф и телевидение.
Чехов – человек будущего, соль нации. И не только в творчестве. Он врачевал души и тела людей. К нему шли за советом, как идут порой к монаху или старцу, хотя он был живой, азартный человек с хохмами, розыгрышами. Он поехал на Сахалин в самое пекло, причем на пике славы и богатства. Все думали, что он сумасшедший. Все свое состояние потратил на просвещение: библиотеки, школы – и разорился. Столько злоупотреблений выявил на Сахалине, где царил беспредел, против которого он выступил на всю страну. Это чудо, что он живым вернулся. Бог помог. Он недолго прожил после этой поездки. И его завещанием стал «Вишневый сад». А Станиславский понял пьесу как драму, где все рыдают, в том числе над потерей собственности и уходом старых ценностей. Скорее всего, поэтому он и отказался от роли Лопахина, предложенной ему Чеховым. А захотел сыграть Гаева, с которым себя ассоциировал. И это говорит о некотором непонимании идеологии произведения. Потом он понял что-то и стал менять спектакль. Добавил клоунады. Но Чехова это тоже не устроило: «Зачем столько смешного? Там юмор внутри, а не снаружи. Не надо туда добавлять ничего». Но самую большую бестактность допустили с Чеховым, когда остановили премьеру его пьесы на середине и вызвали уже совсем больного писателя на сцену, начав чествование по поводу юбилея. Как можно было прервать выстраданную автором пьесу! И когда ему сказали на сцене: «Многоуважаемый…», Чехов продолжил: «Шкаф». И этим выразил отношение к происходящему. Он же тонкий человек был. А они не понимали, как его уничтожали. Он умирал в страшных мучениях, но не озлобился. Непостижимо, как можно в таком состоянии написать с юмором столь светлую вещь.
– Но это еще и пророческая пьеса. Под знаменем епиходовщины прошел весь XX век с его революциями, войнами, терроризмом. У вас он на Швондера смахивает.
– Кстати, я внес в текст Чехова «контрабанду» – постулаты Ницше. Причем это настолько по-чеховски прозвучало, что никто не заметил, иначе бы меня обвинили еще и в этом. «Я по ту сторону добра и зла» или «Я – антихристьянин», «Подтолкни падающего», – вещает Епиходов, скрипя несмазанными сапогами.
– Он вроде бы безобидный. И только когда его просят позаботиться о Фирсе, он бросает страшную фразу: «Долголетний Фирс в починку не годится, ему надо к праотцам».
– Вот Чехов и предостерегал, мол, смотрите, пролезет такая мразь и расцветет махровым цветом.
– В пьесе все говорят об одиночестве. Не слышат друг друга. Любят без взаимности.
– Бог любит их всех. Он дал им сад, дал поместье, возможность друг друга обрести. Что в результате? Они не любят Бога. Хотя слово «Господи» упоминают всуе все время. Кто со знаком минус, как Епиходов, кто со знаком плюс, как Варя. Но все демагогия, ханжество. От этого предостерегает нас Чехов. Хотя человека, более приближенного к Богу среди писателей, чем он, я себе не представляю.
