Никас Сафронов: «Я большой художник»
Готовясь к интервью, я перечитал о будущем собеседнике в интернете три десятка материалов и совершенно запутался. В голове перемешались сотни журналистских «точных» эпитетов и «верных» сравнений. Если принять написанное о нем за правду, получалось, что Никас – признанный гений само-пиара, непредсказуемый любовник, объект поклонения академиков и скандальный друг всех в мире президентов. Но даже больше, чем корреспондентские изыски, меня поразило то, что, едва начав разговор, художник сообщил мне: «Этой весной у меня в Петербурге будет выставка в Исаакиевском соборе...» «Как в Исаакиевском?» – не сдержав удивления, спросил я. – Разве вы пишете на религиозные темы?» И услышал в ответ: «Конечно! У меня много картин на евангельские и ветхозаветные сюжеты. Еще я пишу иконы и передаю их в дар церквям».
– Вот уж не знал, Никас, что вы религиозны...
– Почему же нет? В моем роду 12 поколений священников, я рожден христианином и горжусь своими предками. Когда-то даже подрабатывал в храме неким мальчиком на побегушках – просвирочки подносил, свечечки. Теперь я понимаю, что делал это, скорее всего, из романтических соображений, – мне очень нравилось облачение священника, ряса. Но через год церковь, где я работал, закрылась на ремонт, и то чувство отошло у меня на задний план.
– В одном из ваших интервью я прочитал, что вы мечтаете залезть на небо, сесть против Господа Бога и рисовать его портрет. Разве это не гордыня?
– Вообще-то я не тщеславен, но такие мысли могут появляться, если у человека есть чуть-чуть фантазии... Но если говорить о религиозности, вы никогда не замечали, как звезды исподволь наблюдают в церкви, глядят ли на них люди, когда они молятся?
– Да... Но как-то вы про звезд не по-доброму сейчас сказали... Вы вообще злой на язык?
– Нет. Наоборот, стремлюсь быть добрым, общительным. Без этого просто нельзя. Потому что, подходя к полотну, человек словно готовится к таинству. Он смотрит, скажем, на лик Христа и соприкасается с подсознательно переданным художником зарядом энергии. Этот момент очень важен, и поэтому мастер должен быть обязательно заряжен на позитив.
– Согласен. Общеизвестно, что картина может излечить тяжелую болезнь или, напротив, довести человека до критической точки.
– Можно в эти вещи верить или нет, но хороший портрет может стать ангелом-хранителем того, кто на нем изображен. А допустим, автопортрет Ван Гога с отрезанным ухом меняет уже десятого владельца, и у каждого из них одна за другой следуют трагедии.
– Таких случаев множество. Но разве можно быть постоянно заряженным на позитив, живя в мире столичной тусовки?
– Честно говоря, я в последнее время почти перестал ходить на эти мероприятия, мне просто уже не интересно. Куда бы ты ни пришел, видишь одни и те же лица, причем люди идут туда не потому, что им там нравится, а только для того, чтобы их заметили, сфотографировали.
– И это, кстати, вполне понятно. Известные люди должны оставаться на виду. Говорят же, что, если человека полгода не видно на телеэкране, его перестают узнавать на улице.
– Это жесткая статистика, и она заставляет появляться на экране, давать множество интервью. Но узнавание на улице как раз совсем не имеет никакого значения. Важно только то, что останется после тебя. Для меня это картины, которые будут жить в истории.
– То есть вы настроены на вечность?
– Слава художника может быть различной. Одному достаточно быть известным и получать дивиденды сегодня, другой думает о том, чтобы остаться в веках...
Я допускаю, что человек, пытаясь привлечь к себе внимание, может прыгнуть с Эйфелевой башни, стать серийным убийцей или, как Кулик, бегать голым и кусаться. Он, мысля примитивно, способен на все с одной целью: добиться, чтобы о нем заговорили. Но это же глупо, примитивно и для меня – неприемлемо. Я отношусь к известности философски. Местечкового «устал от бремени славы» в моем лексиконе нет. Но и человек во славе, шагающий по подиуму под рукоплескания Земли, – понятие для меня недосягаемое. Пока.
Вообще с возрастом становишься мудрее. Человек, ставший знаменитым внезапно, в 18 лет, может начать пить или пристраститься к наркотикам. Но когда ты прошел в творчестве долгий, трудный путь через невзгоды, успехи, провалы, взлеты и падения, то начинаешь относиться к таким вещам по-другому, думать: а слава ли это или просто начало какого-то нового пути?
Я вполне мог бы, хотя было бы чуточку обидно, жить непризнанным. Но случилось иначе. И хорошо, что это есть! И лучше, если бы всего было больше! Потому что людям важна непререкаемая знаменитость. Важны регалии. Важно быть на виду.
– Для этого вы и участвуете в разных ток-шоу и снимаетесь в эпизодических ролях в фильмах?
– Бывает так, что человек, который меня вчера обидел, просмотрев посвященную мне ТВ-программу, сегодня просит прощения: «Я не знал, что ты профессор, академик...» Но случается, что я не могу правильно себя подать и пасую перед тем, кто мизинца моего не стоит. И это тоже говорит о том, что я художник. Большой художник.
– Мэтр?
– Знаете, можно чувствовать себя кем угодно. Художник должен все время искать. Я очень часто недоволен своими картинами, хотя они высоко оценены музеями и искусствоведами. Неудовлетворенность собой должна быть у каждого. Но человек, который себя ненавидит, сидит в палате № 6.
Искусство ведь рассчитано на разные слои: на торговцев, самих арт-людей, аристократов – да хоть на дегенератов! Кто-то без ума от Шишкина, а кому-то нравится Дали. Причем три четверти этих людей ничего ни в Дали, ни в Шишкине не понимают! Впрочем, искусство и не нуждается в понимании...
– А в чем нуждается? В признании?
– Тоже не однозначно. Вы, допустим, любите сметану, я лью в салат майонез, а третий ненавидит то и другое... И это вовсе не значит, что у него нет вкуса! Просто нужно определиться, кто относится к категории «твоей» публики, на кого ты работаешь.
– Если я правильно понял, вы работаете на историю. Но принято считать, что великих признают только после их ухода. А вы увенчаны лаврами и сегодня. Как вам это удается?
– Вы не правы! Все известные художники мира были ангажированы. Рембрандт, Веласкес, Рубенс, Леонардо да Винчи, Рафаэль были придворными художниками! Кстати, древние греки считали, что если ты при жизни оставил след, то у тебя есть шанс остаться и после смерти. Однажды меня спросили, был ли уже в моей жизни звездный час. И я совершенно четко ответил: не был! Все, что я сейчас делаю, – бледные попытки его подготовить... Я думаю, жизнь – это легкие прыжки – причем очень далеко не всегда – вперед. Ты переступаешь со ступеньки на ступеньку и искренне думаешь: вот она, моя лестница в небо! Впрочем, у всех свои понятия... А что касается меня, мне, разумеется, приходится поддерживать определенный уровень жизни.
– Для этого надо быть богатым человеком...
– Как говорил Дали: каждый мазок должен выбивать золотой. Деньги дают в общем свободу. Они дают мне возможность печатать альбомы и размещать свои картины на выставках, заниматься благотворительностью...
– Это в принципе понятно. Но я так и не могу взять в толк: в чем же все-таки секрет вашего успеха?
– Мне стыдно говорить о таких вещах, но это талант... Если его у творца нет, значит, нет самого важного, от чего простой химический элемент превращается в золото. Все это замешано на божестве, на чем-то сверхъестественном...
– А как вы относитесь к тем, кто не признает ваше искусство или хотя бы просто равнодушен?
– Равнодушных к моим картинам людей я встречал мало, хотя, безусловно, есть люди, которые безразличны абсолютно ко всему. Это эго в чистом виде.
– И еще есть такие, кто все и вся ругает...
– Я их называю сарафанными людьми. Это их путь жизни. Они сами ничего не создают, но всегда что-то муссируют, разносят про тебя негативную информацию, не задумываясь о том, правдива она или нет. А художника это может очень больно ранить, и многие такие раны остаются на всю жизнь...
– Скажите, Никас, вот если бы в те времена, когда вы только-только начинали и были никому не известны, вам рассказали о вашем сегодняшнем дне – не только о парадной стороне, но обо всем, без прикрас, – вы согласились бы пройти такой путь?
– Думаю, что нет... Для того чтобы создать что-то по-настоящему большое, следует пострадать... То есть если бы была возможность не делать ошибок, которые я совершал, наверное, я бы согласился на такую жизнь. А если нет – наверняка избрал бы для себя какую-нибудь другую дорогу...
