Николай Кропачев: «Дух Университета никуда не исчезнет»
Пожалуй, еще в ХХ веке стало очевидно, что решающим конкурентным преимуществом любой страны является качество образования. Экономический потенциал, финансовое благополучие, обороноспособность, культура – все это так или иначе производные от уровня образования граждан. Казавшиеся раньше фундаментальными иные составляющие благополучия – климат, природные ресурсы, численность населения – сейчас отходят на второй план. В интеллектуальной (основанной на знаниях) экономике образование, базирующееся на мощной научной основе, становится главным ресурсом. Между тем сегодня ведущие российские «кузницы интеллектов», в первую очередь МГУ и СПбГУ, далеко не на первых местах в списках самых престижных вузов мира. И даже не в первой сотне. Почему? И что нужно делать, чтобы не отстать в мировой гонке умов? Именно об этом наш разговор с ректором Санкт-Петербургского государственного университета Николаем Кропачевым.
– Итак, по рейтингу СПбГУ и МГУ сейчас во второй половине второй сотни вузов мира…
– Ученому не пристало воспринимать такую информацию без тщательного анализа. И анализировать стоит не только динамику: что было и что стало, но и критерии рейтингования, различия образовательных систем разных стран, влияние результатов конкретных рейтингов на перспективу развития Университета. Тем более что, насколько я знаю из выступлений директора отдела по оценке научных исследований агентства Thomson Reuters Джонатана Адамса, те эксперты, которые формируют рейтинги, сами признают «однобокость» или «непрозрачность» критериев, либо просто «неприменимость» их к вузовским системам, отличным от англо-американских. Возможно, и даже, наверное, нужно совершенствовать критерии существующих рейтингов или создавать новые рейтинги, как был создан в свое время так называемый Шанхайский рейтинг.
А руководителю есть смысл задуматься над вопросом: каковы управленческие механизмы для того, чтобы целенаправленно «подниматься» в рейтингах? Например, можно использовать «китайский» способ – публикацию результатов нового научного исследования в российских журналах дублировать, допустим, английским переводом. Очевидно, что результаты станут доступнее для ученых всего мира и индексы цитирования (а в большинстве рейтингов именно этот критерий является существенным) возрастет.
Или можно повышать качество, а следовательно, и востребованность результатов самих исследований. Начиная уже с этого года, мы будем транслировать в сети Интернет защиты кандидатских и докторских диссертаций в наших диссертационных советах. На портале Университета будет организован открытый архив таких записей.
Конечно, в ближайшем будущем стоит задача сопровождать трансляцию английским переводом и сделать авторефераты кандидатских и докторских двуязычными. Я уверен, что, несмотря на кажущуюся простоту, эти действия способствуют открытости системы, могут обеспечить резкий скачок качества научной деятельности и, в конечном счете, приведут к систематическому росту, а не к разовому поднятию места Университета в рейтингах.
Хотя сопоставлять классические университеты, деятельность которых простирается в сотни разных (от химии до юриспруденции, от нанотехнологий до редких языков и культур) направлений, по-видимому, достаточно сложно как друг с другом, так и с университетами, имеющими более узкие профили, – продолжает Николай Кропачев. – Поэтому мы стараемся ориентироваться не только на вузовские, но и на профессиональные рейтинги. Например, университетская Высшая школа менеджмента в числе трех лучших в Восточной Европе и в числе 30 лучших в мире. Крупнейшие российские компании направляют руководящих сотрудников для повышения квалификации не в Лондон, а к нам. Всего неделю назад четверо магистрантов университета стали чемпионами страны в престижном конкурсе бизнес-кейсов и в апреле должны выступить в международном финале конкурса в Греции. Таковы оценки профессиональных сообществ.
То же самое могу сказать и о наших востоковедах, занимающихся, в частности, историей и лингвистикой Древнего Египта (специалистов-египтологов такого уровня, включая даже археологов, всего в мире не более 40–50 человек). Подобной научной школы изучения Древнего Египта нигде нет, и даже специалисты Каирского университета имеют зачастую более низкий уровень цитируемости.
Одним словом, подходить к столь многогранной деятельности с помощью простых методов оценки эффективности научной школы довольно трудно. В научном мире гуманитариев, например, гораздо более, чем индекс цитирования, показательны следующие цифры: на нашем восточном факультете изучаются и преподаются более 100 языков и диалектов. Единственный в мире институт, более-менее приближающийся по количеству изучаемых языков, – Inalco – Институт изучения цивилизаций народов Востока (Париж, Франция). И так я могу перечислить все два десятка факультетов, и каждый из них будет по оценке профессиональных сообществ как минимум в первой сотне мира, а кое-кто и в первой десятке.
– Может, для авторов рейтингов главным показателем является количество иностранных студентов? Если едут люди со всего мира и готовы платить за обучение – значит, обучение в этом вузе действительно того стоит? Недаром же состоятельные россияне посылают учиться детей в Оксфорд и Кембридж.
– Думаю, даже уверен – далеко не все эти дети смогли бы учиться в СПбГУ или МГУ, и их родители прекрасно это понимают. Что же касается количества иностранных студентов, то это тоже всего лишь один из показателей, причем не главный. Российские, как до них и советские вузы, изначально нацелены на обучение своих граждан, нам нужно себя обеспечивать кадрами, а лишь потом заботиться об остальном мире. И инфраструктура Университета – общежития, библиотеки и прочее – рассчитана в первую очередь на российских студентов. К тому же, выбирая университет, абитуриенты ориентируются не только на показатели вуза, но и на другие обстоятельства, например на вопросы безопасности.
Более того, и теперь это не секрет, авторы рейтинга не знали реального числа иностранных студентов в СПбГУ. Их в десять раз больше, чем по данным, используемым составителями рейтингов. Выяснилось, что оставшаяся неизменной с советских времен статистика учитывает лишь тех, кто учится на дневном и за счет бюджета. Вечерники, заочники, студенты договорной основы обучения, те, кто получает второе высшее, кто учится на различных образовательных курсах, повышает квалификацию, они почему-то не учитывались. И это, кстати, касается не только иностранцев. Вот, к примеру, озвученная в СМИ цифра: СПбГУ выпускает в год 5,5 тысячи дипломированных специалистов. На самом деле – 12 тысяч. Такая вот погрешность.
– И все же есть вузы – такие же мировые бренды, какими в России являются СПбГУ и МГУ.
– Да, безусловно, есть мировые центры образования – как правило, они «узкопрофильные». В Йель принято ездить за правовым образованием, в Массачусетский технологический институт – за инженерным. Сравнивая себя с Кембриджем, мы знаем, в чем он сильнее. Но в чем-то сильнее мы.
Поймите меня правильно. Я пока не говорю, что СПбГУ – лучший вуз мира, но я не могу не признать, что место в «рейтинге вузов» – как пресловутая «средняя температура по больнице» – мало коррелирует с реальной оценкой профессионального сообщества, рекрутинговых структур, консалтинговых компаний и так далее.
– Качество вуза во многом зависит от качества абитуриентов. Как вы оцените подготовку тех ребят, что к вам поступают? Принято считать, что уровень школьного образования в стране снижается.
– Я не склонен без скрупулезного анализа судить об интегральном качестве средней школы только по уровню наших абитуриентов, потому что мы собираем лучших. Я отлично помню приемные экзамены, которые сдавал сам, поступая тогда еще в ЛГУ, и могу отметить – нынешние требования на порядок выше. И конкуренция при поступлении на порядок жестче.
Но однозначно могу сказать, что география абитуриентов резко расширилась за последний год. К нам подали заявления ребята из 78 регионов страны. Кто раньше преимущественно поступал в наш университет? В первую очередь питерские ребята и выпускники школ из ближайших областей. Остальные зачастую не могли позволить себе рисковать. Есть города, откуда перелет в Петербург стоит не один десяток тысяч рублей. А если с мамой? Ведь не каждый пошлет свое чадо через всю страну одного. Много ли в России семей, которые могут позволить себе такие траты, зная, что у нас на каждое место претендуют до 40 человек? Сейчас благодаря ЕГЭ мы собираем лучших выпускников школ со всей страны.
– Вы – сторонник ЕГЭ?!
– Я бы даже сказал – горячий сторонник. Ведь это секрет Полишинеля – в вузах всегда было «телефонное право», а в последние 10–15 лет оно стало, к большому сожалению, всеобщим. ЕГЭ решил сразу две проблемы: не стало «звонков» и получили реальную возможность поступать ребята из дальних регионов, которые раньше просто боялись подавать к нам документы. Тему единого экзамена зачем-то политизировали. Когда я на Дне первокурсника зачитывал поздравительную телеграмму от министра образования Андрея Александровича Фурсенко, среди первокурсников засвистели. Я прервался и сказал: «Ребята, если бы не Фурсенко, половины вас здесь бы сейчас не было».
И это правда.
Я хорошо знаю и претензии к ЕГЭ: есть «неудачные» вопросы в тестах, сама тестовая форма экзамена предполагает некоторый уклон на запоминание и заучивание, а не на творчество и прочее. Но кто мешает нам заменить неудачные, некорректные вопросы на умные, улучшить форму и структуру экзамена? Претензии к ЕГЭ кажутся мне не принципиальными (как это зачастую слышишь, особенно из вузовской среды, где у некоторых сохранились меркантильные мотивы), а техническими.
– Благодаря ЕГЭ СПбГУ и другие ведущие вузы получили возможность «собирать сливки» со всех школ страны. Но ведь и учить таких студентов должна преподавательская элита, а не малооплачиваемые профессора, которые вынуждены подрабатывать репетиторством и чтением лекций в коммерческих вузах.
– Профессорский состав в Университете всегда соответствовал высочайшему уровню, но вы правы, что нельзя требовать полной отдачи от человека, которому не хватает денег на нормальное питание, книги и отдых. Мы учимся эффективно решать эту проблему. За два года мы увеличили среднюю зарплату в Университете более чем в два раза. Профессора получают в среднем около 50 тысяч рублей. Уровень еще не европейский, но на такие деньги у нас уже можно нормально жить.
Хочу сразу, не дожидаясь вопроса, сказать, что зарплату сотрудникам мы подняли не за счет увеличения средств из федерального бюджета и не за счет студентов-платников. Напротив, выполняя поручение президента России, мы более 200 одаренных ребят, у которых в связи с кризисом возникли финансовые трудности, перевели на бюджетные места.
– Откуда же тогда деньги появились?
– Они были и раньше, однако расходовались не всегда рационально, да и не всегда куда надо. Когда два года назад меня избрали на пост ректора, одной из первых задач, которые я поставил перед собой и перед университетскими управленцами, было повышение финансовой эффективности нашей деятельности.
Университет – это огромное хозяйство. У нас учатся и работают более 40 тысяч человек – как в крупнейших корпорациях. Когда я, как говорится, «вник в тему», выяснилось, что у нас очень большие проблемы с распределением и использованием практически всех материальных ресурсов – от земель и зданий до финансовых потоков.
– Некоторые вещи уже получили огласку…
– Да, например, история с нашим медицинским центром. Фактически при полной бесконтрольности со стороны университетского руководства он превратился в «частную коммерческую клинику», хозяева которой, по сути, бесплатно пользовались оборудованием, площадями Университета, а мы оплачивали электричество, отопление и прочее. Аналогичная ситуация была с одной псевдонаучной лабораторией, которая на самом деле работала как предприятие по выпуску ходовой, хорошо продающейся продукции. Но при этом руководители лаборатории еще и зарплату получали как сотрудники Университета, также бесплатно пользовались помещениями, электричеством.
И дело даже не в этих прямых убытках. Из-за таких вот занимавших университетские площади фирм (а их было несколько) нарастала нехватка учебных и лабораторных помещений. Даже собрались еще два факультета переводить в Петродворец. Одни только новые корпуса для них обошлись бы в 20–30 миллионов долларов бюджетных средств. А сколько оборудования потеряли бы при переезде? Скольких преподавателей, как показал в 1970–1980-е годы печальный опыт переезда 4 факультетов, мы бы потеряли?
А какой была ситуация с общежитиями? Нам студентов, в том числе иностранных, некуда было селить, а некоторые общежития, по сути, превратились в гостиницы, причем, как и в предыдущих примерах, все их коммунальные расходы оплачивал из средств государственного бюджета Университет. В общей сложности более 1500 «посторонних» незаконно проживали в общежитиях СПбГУ.
Были, к сожалению, и такие примеры. Два года назад высокопоставленный сотрудник Университета – физик по образованию – пытался от имени Университета направить отчет о своей «научной» работе, выполненной по заказу федерального министерства. Объем ее финансирования… миллион рублей. Я ее читаю – абсолютное пустословие, набор общих фраз. Да и сама идея, лежащая в основе работы, противоречит здравому смыслу. Ведь нельзя путем научного исследования организовать заключение договора между органами исполнительной власти разных уровней: между президентом РФ, полномочным представителем президента в СЗФО и губернатором Петербурга! Прямо говорю об этом автору. А он удивляется и пожимает плечами: «Ну и что, заказчик ведь одобрил».
И такие факты были не единичными. Сложился круг людей, которые выделяемые на научные исследования средства фактически распределяли между собой, в то время как настоящие ученые, чьи работы могли бы принести Университету славу и новые заказы, не могли получить ни рубля.
Еще одним финансовым резервом стало просто наведение порядка в сфере оплаты труда. Но некоторые деканы доплачивали себе и приближенным к ним сотрудникам по 70–100 тысяч рублей в месяц из внебюджетных средств за ту работу, которую они обязаны были выполнять за бюджетную зарплату. Притом что не входящие в этот круг преподаватели получали по 10–15 тысяч. На самом деле только доплатами дело не ограничивалось, именно ближний круг был в курсе «деканского списка» – тех, кого обязательно нужно было принять, других дел…
– А вы покусились на эти незыблемые «университетские традиции»?
– Да, кое-кто трактовал это именно как расшатывание традиций, установление авторитарного режима...
– А действительно, как совместить необходимость реформ, ведь Университет должен повысить свой рейтинг, и сохранение вековых университетских традиций «вольности»?
– Ничего сложного. В научной и преподавательской деятельности у сотрудников должна быть полная свобода. В финансово-хозяйственной деятельности – эффективное управление и жесткий контроль.
– Но только финансовым контролем и повышением зарплат всех проблем, наверное, не решить? Вы сказали, что сравнивали наш Университет с Кембриджем и видели, в чем мы слабее. В чем?
– Речь идет о фундаментальных отличиях нашего высшего образования и науки от западной модели. У нас еще в советское время искусственно разделили высшую школу и науку. Создали Академию, институты которой занимаются «только наукой», а университетам и институтам предписано было «обучать». Однако развитие науки только тогда и происходит, когда существует преемственность и возможность обучения студентов, молодых ученых «вживую» – у лидеров научной школы. Во всем мире образование и наука нераздельны. Это, собственно, одна сфера. И с организационной, и с правовой точки зрения. У нас же объединение существует только на уровне наименования Министерства образования и науки. Но фактически деятельности отделены одна от другой. И только крупные университеты в силу традиций и органичного единства исследовательского и образовательного процессов реализуют эту гармонию.
Сейчас в Университете все знают, что каждый, от студента до академика, может предложить научную идею и получить средства для ее воплощения. Удалось создать центр нанотехнологий, по уровню оснащения один из лучших в мире. Я направил приглашения некоторым известным российским ученым – в том числе и тем, кто сейчас работает за рубежом. Ведь многие из них уехали вынужденно, из-за отсутствия условий для работы, материально-бытовых проблем. Сейчас мы можем гарантировать им не только достойную оплату, но и служебные квартиры (сложнейший вопрос создания фонда служебного жилья удалось решить всего за полтора года). Несколько человек уже выразили согласие жить и работать у нас. Слишком долго было бы перечислять все, что делается в этом направлении.
– Ну а «дух Университета» под напором новых веяний никуда не исчезнет?
– Скорее всего вернется. Ведь в 1724 году Российская академия наук и Университет создавались как единое целое указом императора Петра I.
– Выходит, все основные проблемы решены?
– Нет, конечно. В Университете есть множество проблем, которые мы только начинаем решать, например есть серьезная проблема – территориальная разбросанность зданий, в которых мы ведем научные исследования и образовательные программы. Часть их расположена на разных линиях Васильевского острова, часть – в Центральном районе, часть – в Петродворце. Чем это плохо? Главные преимущества классического университета – возможность организации междисциплинарных научных исследований и готовность предложить студентам на каждой образовательной программе самых лучших преподавателей. Понятно, что преподавать историю или право даже в локальных аспектах будут лучше и профессиональнее преподаватели исторического и юридического факультетов. Кроме того, общая ресурсная база – лаборатории, исследовательские центры – даст возможность сконцентрировать усилия на более современном ее оснащении. Но сейчас мы вынуждены распылять оборудование и средства для обеспечения однотипных работ в удаленных зданиях.
От этого страдает и тот самый «дух Университета», о котором мы говорили. Формально все наши студенты учатся в Большом университете, а на деле будущий экономист, к примеру, может за все время обучения не встретить будущего юриста, ни разу не побывать в главном здании на Университетской набережной. Из-за географической разбросанности мы сейчас, к сожалению, больше похожи на набор факультетов.
В последний год нам удалось путем оптимизации внутренних перемещений и нестандартных управленческих решений сделать размещение чуть компактнее и наметить перспективу развития. Но пока проблемы это не решает. Чтобы объединить Университет в пределах хотя бы двух площадок – на Васильевском острове и в Петродворце, – нужен, наверное, комплекс решений на федеральном и городском уровне. Ведь все здания вокруг нашей главной площадки активно используются разными организациями, а теперь еще и новостройки появляются…
– Искренне желаю вам успеха, но, признаться, верится в это с трудом.
– Проблема не в градостроительных решениях, не в затратах – сносят же у нас дома, расселяют кварталы ради строительства новых дорог, нового жилья. Проблема в осознании ценности образования и науки. Показателен опыт Китая, совершившего за последние десять лет резкий скачок. Там на месте старых кварталов промышленной застройки в центрах крупных городов создают современные кампусы для университетов под ключ. Я не буду сейчас повторять банальности об экономике, основанной на знаниях, это и так всем понятно, скажу о другом: наш Университет может работать на уровне ведущих мировых университетов и с прибылью крупной успешной корпорации. Научные исследования – фундаментальные и прикладные, научные разработки и их внедрение – это самый востребованный товар в современном мире. Наша высшая школа может стать ведущей отраслью экономики города и одним из локомотивов российской экономики. Поэтому практически любые затраты окупятся. Но когда? Все зависит от нашего желания: построить интеллектуальную экономику или остаться с той, что имеется сейчас.
