Эдвард Радзинский: «Завидую тем, кому снятся страшные сны»
Известный писатель говорит, что «на сцене возникает удивительное ощущение свободы и полета, но потом на несколько дней выходишь из строя»
Интерес к его визиту в Петербург был настолько велик, что билеты в Большой зал Филармонии раскупили за неделю до выступления. Да и сам он приехал на три дня раньше, остановился в Гранд-отеле «Европа», почти ни с кем не общался, зато неустанно бродил по городу, в котором происходили многие из событий его новой авторской программы «Пророк и бесы».
– Эдвард Станиславович, неужели это правда, что вы решили распрощаться со сценой? Хочу напомнить вам, что еще четыре года назад, приехав в наш город, вы сказали: «Моя «гастрольная деятельность» завершена – начинается трудовая писательская жизнь!»
– Я, конечно, рад, что появилась такая большая тяга к слову, но сократил число выступлений на сцене до минимума, хотя предложений по-прежнему очень много. Недавно отказался от выступления в Киеве, хотя в Одессе вышел на сцену. Выступление для меня – огромная отдача энергии, когда возникает обратная связь с залом и ты отдаешь ему абсолютно все. Я окончательно формирую программу, выйдя на сцену. Только там ощущаю, что мне нужно сказать, только там понимаю, что нужно этому залу. Иногда начинаю повторять то, о чем уже говорил в другом городе, если понимаю, что залу это нужно. Весь вопрос в том – что кому нужно. Это же не лекция, а импровизация. Зал каждый раз – другой, и я обязан «учитывать» сидящих в зале, стараться понять. Но это не значит, что я буду говорить именно то, что им хочется. Нет, я буду говорить на тему, которую они хотят. Конечно, приятно, что был полный зал, но, если бы пришли восемь человек, я бы все равно говорил. Мне же себе надо рассказать, не только им…
На сцене возникает удивительное ощущение легкости, свободы, полета, но потом бывает крайне тяжело, на несколько дней выходишь из строя.
Съемки на телевидении проходят намного легче…
– Многих удивило, что на вашем вечере в Филармонии было много молодежи.
– Мне всегда было очень скучно разговаривать с людьми, которые были моими сверстниками, чуть старше или младше. Не потому, что они плохие, просто все, что они говорили, я вроде знал. Поэтому каких-то особо близких друзей у меня никогда не было. Но вот эти ребята, новые, 20–25-летние, которые со мной общаются через интернет, на встречах, мне самому очень интересны. Наверное, они это тоже как-то чувствуют. Это уже вполне состоявшееся молодое поколение. Не дети кого-то, а вот они, сами. И разговаривать с ними мне безумно легко. Больше скажу: мне уже шлют по интернету очень много писем и совсем молодые, люди очень сурового возраста – 14–16 лет.
– Ваши исторические биографии пользуются огромным спросом не только в России, но и на Западе… Каким суммарным тиражом они уже вышли – есть такая цифра?
– Она, скорее всего, чудовищна! Но, боюсь, ее никто и никогда не узнает. У меня нет точных сведений ни о моих тиражах, ни о моих гонорарах, потому что в нынешней ситуации узнать реальный тираж невозможно.
– Из-за пиратства?
– Не только. Просто я этим не занимаюсь, для этого надо иметь в России литературного агента, который будет отслеживать тиражи, а такого человека здесь у меня нет. Что касается Запада, там все прозрачно, урегулировано, все подсчитывается.
– В каких западных странах лучше всего читают книги Радзинского?
– Очень хорошо читают в Америке, где я издавался в самых больших издательствах. Три книги вышли в издательстве «Дабл Дэй», а книгу «Александр II. Последний великий царь», которую президент Джордж Буш читал, выпустило издательство «Саймон энд Шустер». В Германии, Италии, Франции, Японии я тоже имел дело с самыми крупными издательствами.
– Интересно, есть еще кто-то из современных российских писателей, кого так охотно и с таким пиететом издают на Западе?
– Может быть, и есть. Я не знаю. Это огромные коммерческие издательства. Как правило, новая книга издается сначала на Западе, а уже потом в России.
– Но ведь в последние годы вы работаете не над историческими биографиями, а взялись писать роман… Почему же отошли от своего любимого жанра?
– Я писал биографии, честные исторические биографии, где два шага влево от документов, два шага вправо караются расстрелом. Там все построено на источниках. Это был проект, который я придумал в конце восьмидесятых, когда должны были открыться архивы. Зная страну, где живу, я понял, что они так же откроются, как потом и закроются, поэтому надо спешить…
В конце восьмидесятых в Москве у меня шло девять пьес одновременно, в лучших театрах. После перестройки все разрешили! И в этот момент, когда наконец-то осуществилась моя мечта и цензура закончилась, я мог писать пьесы, зная, что их тут же поставят, а не ждать по шесть лет, как я ждал «Бесед с Сократом», я решил уйти из театра, потому что исторический проект, за который я взялся, требовал жизни как в монастыре, то есть отдачи целиком.
Смысл этого проекта в том, что я хотел объяснить не только стране, не только миру, а самому себе – что случилось с Россией во второй половине XIX – первой половине XX века. Почему 300-летняя империя рухнула в три дня! Я сделал четыре книги – последний царь (Николай), последний великий царь (Александр II), первый большевистский царь (Сталин) и между ними мужик Распутин. Книги вышли в двадцати странах.
После этого я счел себя свободным и решил писать исторические романы на темы этих книг. Могу сказать вам, что мне это очень интересно и очень… весело.
– В журнале «Сноб» уже напечатано начало вашего романа «Железная Маска и граф Сен-Жермен», но вы говорили, что пишете сразу не один роман…
– Да, и действие другого – «Стукач» – происходит в вашем городе. Это история III отделения – русской тайной полиции, которая занята очень интересной вещью: она, как бы защищая империю, ее же губит. Причем губит изо всех сил. Но «Стукач» – это русский капитализм, там есть новейшие господа.
Помимо книги про XVII век, романа «Стукач» меня ждет еще третья книга. Наверное, о самой интересной, фантастической, кровавой фарсовой империи, которая была до 1953 года, когда все ценности XVII и XIX веков были отринуты. И люди заново решили построить удивительное общество. Но у человека, к сожалению, тяга со времен Рима одна и та же. Вот эту тягу и все его нормальные, плохие поползновения к корысти, к любви, к семье было решено убрать и сделать совершенно нового человека… Ну вы и сами знаете, что из этого вышло. Был невероятный, невозможный эксперимент, и о нем моя книга, в которой 1400 страниц.
– Вы давно уже говорили, что завершаете роман, но что же мешает?
– Самое интересное, что отдать это я не могу, хотя все время звонят какие-то издательства, думают, что денег надо дать больше. А дело не в деньгах, дело в том, что отдать жалко – вы то живете в XVII веке (а это удивительный век!), то попадаете после этого к Сталину.
Вечер в Большом зале Филармонии – это прощание с этим моим прошлым, с этим периодом, попытка понять, что произошло, потому что вы знаете: то, что произошло, не обязательно должно было произойти. Вполне возможно, это все воспоминания о будущем.
Основной урок истории заключается в том, что люди не извлекают никаких уроков, и что тут поделать… Это как смерть: всегда касается других, а тебя не касается. Смерть – это то, что произошло с другим. Так и история… Я хотел, чтобы это было понято, все, что с нами случилось. И это бы помогло избежать того, что может случиться.
– Смеетесь ли вы над пародиями на Радзинского?
– Я люблю, когда люди смеются, мне очень нравится, когда надо мной шутят. Мне нравится то, что делает Галкин. В Риме был такой обычай – перед триумфатором, цезарем бежали шуты с криками: «Вот едет лысый развратник…» Делалось это для того, чтобы человек не поверил в свою непогрешимость, непререкаемость, значимость… Это очень важный момент, когда вам говорят: а ты-то вообще такой смешной! Тогда у вас не вырастет эта вечная русская борода пророка… Когда надо мной шутить перестанут, это будет означать, что я ушел с телевидения, я ушел на покой. А пока пародируют, значит, я еще ничего (смеется). Пусть смеются – это хорошо!
– Эдвард Станиславович, как вам удалось сохранить такую ясность ума, такую физическую форму?
– Каждый день восемь километров на лыжах – зимой. Очень помогает, и настроение отличное… Причем бегу в одну сторону четыре километра, до столба, а потом уже деваться некуда – приходится возвращаться домой по той же тропе (смеется). Поверьте, как только вы перестанете заниматься делом, там распорядятся, и вас уберут. Все же это так: пока вы правильно делаете, вы живете. А потом поступит сигнал, и рассыпетесь в один день. А пока я работаю, пишу, прочитываю несколько книг в день, езжу по миру, но не в путешествия, не на отдых, а на презентации своих книг, что обязан делать по договору. Засыпаю мгновенно, как только ложусь, просыпаюсь сразу. Завидую людям, кому снятся страшные сны, потому что мне уже давно ничего не снится.
