Геройская доля

 

Война не щадила никого, корежа судьбы людей даже через много лет после Победы

Светлой памяти Марии Ефимовны Ляховой (Гапоновой)

Вот она, высокая, статная, с длинной густой косой, нимбом уложенной на голове, подплывает к пропускному пункту на окраине родного райцентра Жуковка.

– Куда направилась? – сплевывает один из полицаев.

– К ученикам в деревню, – деревянным голосом отвечает Мария. А у самой внутри все дрожит, словно на ниточке, потому что в корзинке, под тетрадками, – пара магнитных мин, да в лифчике – два десятка листовок.

– А несешь чего? – И сразу похотливо тянет руки.

– Куда лезешь! – она кричит так, что слышно на весь райцентр. – Вот позову господина офицера, он те даст! – И тут же еще пронзительней: – Герр офицер!..

Лейтенант, стоящий поодаль, чтоб ему не воняло от «этих грязных русских», лениво взмахивает рукой: проходи, мол. Еще бы, ведь Мария учит не только местных ребятишек, сам немецкий майор, заместитель начальника штаба, берет у нее уроки русского языка.

Каждый урок – а они проходили прямо в штабном кабинете – облысевший тучный ученик не сводил с учительницы влюбленных глаз. Поначалу она ни о чем не догадывалась, но когда однажды он вдруг робко погладил ее по ладони – обмерла: ухажер-то был всесилен, и превратить ее в наложницу ему не составляло труда. Однако шли дни, месяцы, а майор по-прежнему уроки напролет сидел не шелохнувшись. Вся его страсть ограничивалась лишь тем, что он предупредительно подвигал учительнице стул, слегка пожимал ей руку у запястья и говорил:

– Ошень г’ад тиб’я видет. Как ты паживает?

Любая разведчица могла только мечтать о таком майоре: в присутствии Марии он частенько вел служебные разговоры с другими офицерами, забывал задергивать шторкой висевшую на стене карту и оставлял на столе бумаги с грифом «секретно». Бедняга даже не подозревал, что русские деревенские учительницы способны довольно сносно понимать по-немецки. Ему и в голову не приходило, что, покидая расположение части, он напрасно берет с собой охрану: командир партизан в местных брянских лесах давно отдал строжайший приказ – беречь майора как зеницу ока.

Так продолжалось полтора года. Пока Марию не забрали в гестапо.

– Ты – разведка партизан. Твой связь с бандиты доказан, и твой признаний не требуется, – говорил долговязый офицер-гестаповец, расхаживая по кабинету. – Требуется: явки, фамилии сообщников. Даю час на размышление. Расскажешь – мы тебя отпускать, нет – все равно расскажешь, но будет больно. Отшень больно.

Ровно неделю таскали Марию на допросы. И каждый раз все повторялось в том же порядке: уговоры, крики, ругань, пытки, издевательства... К несчастью, здоровье у нее было крепкое, обмороки случались редко.

Она ждала только одного избавления – смерти. Однако жизнь не любит коротких и простых сюжетов. На восьмой день Марию вновь притащили в кабинет к долговязому гестаповцу.

– Партизанский отряд уничтожен, – устало улыбаясь, сказал он. – Твой командир убит. Теперь от тебя уже ничего не требуется. Теперь тебя надо убивать – и все. Но мы великодушная нация. Ты подписывать, что не будешь давать показания, и я тебя отпускать.

 Мария ждала новых истязаний, смерти, а тут свобода... И она подписала. Подписала, не читая. Да она и не могла читать: вот уже два дня ее били по глазам, и теперь буквы расплывались перед ней бесформенными крючками. Правда, в последний миг у нее еще мелькнуло в голове, что это какая-то ловушка, но согласиться с этим было для нее уже непосильным испытанием.

…День за днем, словно нехотя, погромыхивали на стыках колеса, лениво скрипели доски в полу, на остановках рвущим душу скрежетом обрушивались в тишину тормоза. По ту сторону битком набитой теплушки километр за километром, лес за лесом, река за рекой уползала на запад нескончаемая Россия.

Мария лежала, уткнувшись лицом в грязное сено, не в силах забыть перекошенное ненавистью лицо капитана-смершевца:

– Родину продала, паскуда! Гестаповская ищейка! – И он стучал кулаком по столу, а на столе лежал перед ней лист бумаги, на котором в верхнем углу был оттиснут фиолетовый штамп с орлом, а внизу стояла ее собственная подпись…

Очнулась Мария только посреди высокого дремучего леса. Весь их эшелон гнали по заснеженному большаку чуть не бегом. Стужа такая, что даже вздохнуть больно, а они в городских пальтишках, некоторые в осенних еще шляпках. Руки и ноги вмиг одеревенели, ныли до острой боли в висках, и с омертвелых щек градом катились слезы: холод оказался сильней горя.

И потекла лагерная жизнь – размеренная, отупляющая. Еще до рассвета перекличка, полмиски баланды и – на работу: шить брезентовые рукавицы для окрестных мужских лагпунктов, борющихся за выполнение планов по лесоповалу, закладке новых дорог и поселков... До самой темноты, когда черная нитка сливается с твоей тенью, сидели они, склонившись над заготовкой. В барак колонна возвращалась уже в кромешной тьме. Но прежде всех ждал большой шмон, во время которого искали несданные иголки.

Весна, как всегда, добралась до этих забытых Богом мест с большим опозданием. Вот уже и солнце стало не по-зимнему ярким, и птицы засуетились в ветвях, а высокие непроходимые снега все так же окружали лагерь.

В один из тех дней всех выстроили на плацу в неурочный час. Начлаг привычно взгромоздился на трибунку и повел по рядам мрачным взглядом. Мария стояла, подняв голову к небу. Она делала так всегда – чтобы не видеть ни этих черных ватников, ни охраны, ни желтых дырчатых следов мочи на снегу. Сегодня небо было светло-молочным, совсем весенним, тихо уходящим в бездонную высь.

А кум тем временем непривычно тихо, без обычного надрыва, ругани и мата, вел речь о всенародном великом горе – кончине вождя. Каждое слово он слегка растягивал, словно раздумывая, стоит ли марать такую святую и горькую весть вниманием этого вражьего отродья.

Вскоре возникли слухи о близких переменах. Прогрохотав тысячи километров по железным дорогам, натолкавшись в магазинных очередях, пообкатавшись в бесчисленных догадках всезнающих умников, слухи эти разбухли настолько, что и малый ребенок усомнился бы в их правдивости. Но они были так сладостны, так приятно волновали сердце!..

И ведь сбылось! И вот уже Мария сидит в плацкартном вагоне, на столике мелодично дребезжит подстаканником чай, и за окном мелькают, отпрыгивая назад, деревянные столбы. Навсегда, навсегда, навсегда! И рядом – Иван, Ванюша, еще полгода назад расконвоированный зэк, а теперь ее муж. Худющий, нос с горбинкой, иссиня-черные выбритые щеки, и ежик начинающей отрастать шевелюры.

Они устроились под Ленинградом, в Славянке. Купили домик с палисадником и поступили на службу: Мария – воспитательницей в детсад, Иван – начальником цеха на тарную фабрику. Днем оба пропадали на работе, а вечером хлопотали по хозяйству и смотрели волшебные картинки в новеньком КВН-49.

Все было хорошо. Да, видно, чересчур, потому что Иван стал на часок-другой запаздывать с работы. Поначалу Мария говорила себе: задерживает начальство, фабком, то да се... Да только сердце разве обманешь? И она поняла: женщина у него, чего уж там. Бороться, скандалить Мария не стала. Верила: переболеет, и все вернется на свои места. Короче, когда Иван вдруг предложил продать дом и уехать куда-нибудь, ну хоть в Мариин родной райцентр, – она согласилась с ходу. Но уже перед самым отъездом Иван заявил, что она должна ехать одна, а он прибудет следом, через недельку. Мол, на службе просили задержаться, пока подыщут замену. Мария и тут не перечила: будь как будет.

Пустующий уютный дом она подыскала в тот же день. Едва въехала, растыкала по углам вещи, сразу отписала Ивану, что да как. Ответа ждала мучительно долго. Только спустя почти месяц, совсем изведясь, вынула письмо из прибитого к калитке почтового ящика. Адрес был написан незнакомым ровным почерком. Она рванула конверт, и в глазах зарябили отпечатанные на пишущей машинке казенные строчки: «Такого-то числа с вашего мужа, такого-то, была взята подписка о невыезде... в связи с тем, что против него возбужден иск по поводу растраты государственных средств. ...Такого-то числа следователь такой-то сообщил, что ваш муж не явился к нему. Направленный по адресу проживания вашего мужа сотрудник милиции такой-то информировал, что ваш муж, такой-то, покончил с собой...» И дальше – даты, номера справок, заключений, место захоронения. Подпись: районный прокурор.

Она очнулась только к вечеру. Лежала у себя в огороде, между грядками. Солнце давно закатилось, и от земли несло смертельным холодом.

 

Сергей Ачильдиев