Здесь начинался ад!

Небольшой глухой деревеньке под Новгородом под названием Мясной Бор в 1942 году была уготована страшная судьба. До сих пор о войне здесь напоминают полуразрушенные траншеи, бомбовые воронки. В этих буреломных лесах и болотах попала в окружение и погибла 2-я ударная армия, брошенная и оболганная командованием, ее имя было навечно связано с именем ее командарма генерала-предателя Власова. А неправда о воинах 2-й ударной жила еще полвека после окончания войны и покалечила множество людских судеб.

До 1985 года Изольде Ивановой казалось, что все герои награждены, а все павшие достойно похоронены и война давно закончилась. Хотя воспоминания не отпускали. Ведь с той войны не вернулся ее любимый отчим Наум Самойлович. Он был открытым, доброжелательным человеком. У ее матери из 83 лет жизни было 6 счастливых лет с Наумом Самойловичем. Маленькая Изочка его обожала, ведь он был первым взрослым, который не считал ее маленькой, а серьезно и терпеливо отвечал на все ее «почему» и «зачем». Их дом наполнялся весельем и радостью, когда Наум Самойлович или Умка, как ласково звала его мама, возвращался к ним из очередной экспедиции: большой, шумный, с курчавой бородой и веселыми серыми глазами. Он был геологом, имел бронь. Но как только началась война, отказался от брони и стал проситься на фронт. Изольда Анатольевна вспоминает, как плакала мама, когда узнала об этом. А вскоре ее театр эвакуировали в Киров. Ведь мама, Валентина Кольцова, была актрисой БДТ, между прочим, однокурсницей Владислава Стржельчика и Людмилы Макаровой. Когда началась война, Изочке было 8 лет. Но она помнит, как прощались с Наумом Самойловичем в артиллерийском училище. Он был коротко подстрижен, в пилотке. Звание старшего лейтенанта запаса получил еще в Горном институте. Тяжелое было прощание. А потом от него было много теплых и ласковых писем: «Единственная моя в мире и в жизни, в душе и в мыслях моих! …Нет ничего глубже моего чувства к тебе. Это чувство неисчерпаемый источник вдохновения».

На фронт его отправили не сразу. Он служил комендантом в Рузовских казармах, формировал запасные полки и писал рапорты об отправке на фронт. И только шестой его рапорт был удовлетворен. 4 декабря он был направлен в действующую армию командиром дорожной роты. И писал трогательные письма своей Елочке (так он шутливо называл свою любимую) и маленькой Изочке: «Ничего, моя лапушка, перетерпим, переживем лихое время и забудем его. Хотя нет, никогда и ничего, ни один день и час не забудется! Только станет далеким прошлым. Надо мужаться, находить в себе силы, чтобы перенести лишения и горести сегодняшнего дня. Ведь завтрашний день, несомненно, наш. А проклятые немцы за все заплатят сторицей».

Последнее письмо от него пришло 1 июня 1942 года. Больше никаких сведений. Пропал без вести. «У-у-м-ка-а, где ты?» – слишком часто ее маме приходилось спрашивать так. Если сосчитать все дни и часы, проведенные вместе, то вряд ли наберется полный год в их шестилетней совместной жизни. Но между ними установилось редкое взаимопонимание, они чувствовали состояние друг друга на расстоянии. Она знала: он жив. Пока 15 июля 1942 года ей не приснился страшный сон: в огне погибал седой человек, красно-черное лицо его было в ссадинах и копоти. Но она сразу узнала его и, проснувшись, поняла: нет больше ее Умки. До конца дней она хранила листок бумаги с чернильным рисунком: залив с айсбергами, на одном из них белый медведь, поднявший лапы навстречу елке, растущей на высоком берегу. Под рисунком надпись, сделанная рукой Наума: «Он приплыл на айсберге. Она наклонила к нему вершинку. Для них светила луна и сверкало северное сияние. Неужели это возможно? Такая встреча? Такое счастье? Теперь не бывает…»

Прошло больше 40 лет, и вдруг, в 1985 году, они получают извещение из ЦАМО (Центральный архив Министерства обороны) о том, что номер полевой почты Наума Самойловича – 1550 – относится к штабу 2-й ударной армии (2-й УА). Той самой, власовской! Власовец – было клеймом на всю жизнь. Считалось, что вся армия во главе с командующим добровольно сдалась в немецкий плен. Но сильный, смелый Наум Самойлович писал, что лучше погибнуть. Так что же с ним стало?

И с тех пор расследование судьбы 2-й УА стало делом жизни Изольды Анатольевны. Она приехала в ту самую деревню Мясной Бор, за которую сражалась 2-я ударная. В лесу, у старенького памятника погибшим воинам 2-й УА, она увидела очень бедно одетых пожилых людей в старых пиджачках без знаков отличия. Памятник этот поставили сами ветераны. «Очень трогательный был памятник. Несправедливо, что его снесли», – вспоминает Изольда Иванова. На нем изображена женщина, которая скорбит об убитом солдате, держа в руках его каску. Все четыре десятилетия после войны они боялись признаться, что были бойцами первого формирования 2-й ударной, чтобы не услышать в ответ обидное: «А, в той самой, власовской...» Вся вина за неудачу третьей попытки прорыва блокады Ленинграда и Любанской операции была возложена на власовскую армию. На предателя Власова списали все неудачи, в которых виноват был Сталин.

Безумная идея всеобщего наступления от Баренцева до Черного морей посетила его после освобождения Тихвина. Возражали Жуков и Вознесенский, понимая, что армия к нему материально не готова. 17 декабря Ставка Верховного Главнокомандования объявила о создании Волховского фронта. Его задача: разгромить противника на Волхове и деблокировать Ленинград. В состав фронта вошли четыре армии: 4, 59, 52-я, а в центре 26-я, переименованная во 2-ю ударную. Магия названия действовала ободряюще. Но ни по составу (в нее входила всего одна дивизия и семь бригад), ни по вооружению она ему не соответствовала. «Наша часть была приравнена к гвардейской», – с гордостью писал родным Наум Самойлович, не подозревая, что его армию обрекли на гибель.

Армия прибыла в конце декабря в район Малой Вишеры. И хотя тылы и артиллерия отстали, Мерецков, подгоняемый ставкой, приказывал: «Наступать, невзирая на фланги». Это было преступной ошибкой. Но для Мерецкова, арестованного на третий день от начала войны по ложному обвинению в шпионаже, прошедшего ад бериевских застенков и выпущенного на свободу в октябре 41-го, для скорейшей реабилитации было важно взять каждый населенный пункт. Когда его вызывал по прямому проводу Сталин, он бледнел и отвечал одно: «Будет выполнено!»

В итоге 7 января войска Волховского фронта были брошены в наступление. «На каждую гаубицу было всего по 20 снарядов. Расстреляв их, бойцы оказались безоружными. Пехота, беззащитная перед ураганным огнем немецкой артиллерии, полегла на волховском льду густыми черными точками: маскхалатов стрелкам не полагалось», – вспоминает командир взвода управления 327-й стрелковой дивизии Дмитриев. Наступление захлебнулось. Командующего 2-й УА генерала-лейтенанта Соколова сняли, назначили генерал-лейтенанта Клыкова. Сталин перенес наступление войск фронта на 13 января. «Глубокий снег, мороз до 30°, сильный пулеметный и минометный огонь противника, а у нас ни лыж, ни маскировочных халатов... бойцы вынуждены ползти, зарываясь в снег… Люди измотаны…» – вспоминал командир 327-й дивизии генерал-майор Антюфеев. Первую линию обороны немцев между деревнями Мостки и Мясной Бор все же прорвали узким коридором. Второй рубеж удалось взять только 24 января 1942 года.

Приказ наступать все дальше, невзирая на фланги, привел к образованию Любанской «бутыли» (75 км к западу до станции Рогавка и 40 км к северу, в 6 км от Любани) – площадью в 3 тысячи кв. км с узкой горловиной в месте прорыва (шириной 1 км) длиной 4 км. Этот «коридор» от деревни Мясной Бор до деревни Кречно, узкая полоска истерзанного леса и болот, – единственный путь, обеспечивавший снабжение наступавших частей, немцы все время пытались захлопнуть, а мы силами 52-й и 59-й армий – раскрыть. Наши недаром назвали его «долиной смерти», а немцы поставили указатель с надписью: Hier beginnt der Arsch der Welt («Здесь начинается ад»). По этому насквозь простреливаемому коридору или «чертовому мосту» вручную переносили снаряды на груди и на спине. (Никаких запасов боеприпасов и продовольствия в армию не подвозили из-за отсутствия горючего...) Носильщиков убивали. Лошади подыхали от недостатка фуража. Их называли подснежниками или гусятиной (по фамилии командующего каваллерийским корпусом Гусева). Куски этих павших лошадей варили в котелках. От них шла мыльная пена. Не было ни соли, ни табака, ничего. Но вперед, любой ценой, требовало командование, все дальше загоняя в ловушку Вторую ударную. В результате боев состав всех наших дивизий сократился более чем в три раза. Потери Волховского фронта за январь составили 73 028 человек. 17 февраля на фронт во 2-ю ударную с инспекцией прибыл маршал Ворошилов, он видел истощенность армии и тем не менее передал требование Ставки: к 1 марта во что бы то ни стало овладеть Любанью. А ведь тогда 100-тысячную армию можно было еще спасти, отведя по зимней дороге к Мясному Бору. С конца февраля операция была переименована в Любанскую. Но 19 марта немцы ударами с севера и юга перекрыли горловину. Теперь связь окруженной 2-й ударной армии с базами снабжения осуществлялась только по воздуху. Имелось 20 истребителей на весь Волховский фронт при отсутствии средств противовоздушной обороны. Двухместные фанерные «уточки» – учебные самолеты У-2 могли сбросить мешок сухарей да мешок муки. Но немцы сбивали их ежедневно.

Еще в марте Сталин вспомнил об освободителе Москвы, Солнечногорска, Волоколамска, генерал-лейтенанте Власове. Тогда корреспонденту Волховского фронта «Фронтовая правда» Константину Токареву было поручено написать хвалебную книгу о лучшем сталинском полководце. Генерал Власов прибыл в Малую Вишеру на смену не любимому Сталиным Мерецкову. «Верховный» предлагает Власову взять Волховский фронт в свои руки. Власов, увидев карту Любанской «бутыли», сразу понял, что это ловушка, в которую ему не хотелось попадать. Он рассчитывал, что его отзовут в Москву, поэтому ответил: «Бои в лесисто-болотистой местности Кирилл Афанасьевич (Мерецков) знает лучше». – «Значит, вы останетесь заместителем Мерецкова», – вынес приговор Сталин. Это было 8 марта. А 20 марта генерал-лейтенант Власов вылетел во 2-ю ударную для организации наступления. После неудачного наступления на Любань 3 и 4 апреля генерал-лейтенант Клыков был отстранен от командования 2-й ударной и на его место командующий фронтом Мерецков назначил своего заместителя генерал-лейтенанта Власова. О первой встрече комсостава с Власовым рассказал бывший комиссар 59-й стрелковой бригады Венец: «20 апреля нас собрали на командном пункте. Новый командующий – высокий, рыжеватый, вышколенный – произнес речь: «Товарищи дорогие! Условия у нас тяжелые: распутица, болота засасывают, питание плохое. Что-либо предпринять без директивы Ставки мы не можем. Призываю вас лишь заботиться о солдатах, как заботится товарищ Сталин. Когда после ранения под Москвой я лежал в кремлевской больнице, Иосиф Виссарионович нашел возможность меня навестить». Власов указал на орден Боевого Красного Знамени, который положил ему на тумбочку Сталин в кремлевском госпитале. В то же время Мерецков вылетел в Москву и доложил Сталину: «2-я ударная совершенно выдохлась и в имеющемся составе не может ни наступать, ни обороняться... Если ничего не предпринять, то катастрофа неминуема». В ответ на это Сталин сказал, что «за судьбу армии он может не беспокоиться». 23 апреля Волховский фронт был ликвидирован и переподчинен Ленинградскому фронту. Мерецков получил новое назначение. 

Только 13 мая поступил приказ об отводе войск к Мясному Бору. Но 30 мая немцы вновь перекрыли выход к этой деревне. Новые тяжелейшие бои по прорыву горловины не увенчались успехом. 6 июня Ставка восстановила Волховский фронт и Мерецкова в должности командующего. Сохранилось донесение командующего 2-й ударной генерал-лейтенанта Власова в штаб Волховского фронта от 21 июня 1942 года: «Последние три дня продовольствия совсем не было. Доедаем последних лошадей. Люди до крайности истощены, наблюдается групповая смертность от голода. Боеприпасов нет». Военный совет армии принял решение во что бы то ни стало прорвать вражеское кольцо. Прорывались вдоль узкоколейной железной дороги под сильным огнем противника. Атака обреченных продолжалась немногим более суток. Из боевых частей вышло чуть более 2 тысяч. Старшим по званию был подполковник Кресик. Ни один полковник или генерал из окружения не вышел. У всех, кто видел вырвавшихся из «долины смерти», отпечатались в памяти опухшие лица дистрофиков с лихорадочно горящими глазами. Их встречали медики и интенданты, пытались лечить и кормить. Одни из-за слабости не могли есть, другие набрасывались на еду и умирали тут же. 25 июня в 9.30 утра немцы окончательно захлопнули «горлышко». Более 50 000 воинов-дистрофиков вместе с штабом 2-й ударной оказались в кольце окружения на крошечном «пятачке» (2 х 2 км) у Новой Керести. Две недели командующий Власов скитался по лесам, ища выход. Последний раз его видели 11 июля по дороге на Подберезье. С ним находился начштаба полковник Виноградов, два политрука, два красноармейца и повариха Мария Воронова. Они шли в незанятую деревню. Немцы расстреливали одиночные группы советских бойцов пулеметным огнем с самолетов. Виноградов был убит. Власов понимал, что, даже если он выйдет из окружения, свои его все равно расстреляют. Выход у него был один – застрелиться, как это сделали член Военного совета 2-й ударной Зуев, начальник особого отдела Шашков, начальник политотдела Гарус и ряд других командиров и политработников. Но Власов хотел жить. И 12 июля он принял решение добровольно сдаться. Дочери местного старосты Васильева из деревни староверов Туховежи помнят, как пришел советский генерал с женщиной и сказал, что принял решение сдаться, оставил пистолет, удостоверение и дал честное слово, что никуда не уйдет. Попросил поселить его в сарае и не закрывать двери, поскольку он будет выходить курить. Немецкий патруль на следующий день арестовал Власова. 

Отдел немецкой пропаганды два месяца уговаривал Власова возглавить антипартизанские отряды из военнопленных. Их вооружали кинжалами, и только когда те приносили голову или труп партизана, им давалось оружие. Среди них были легионы ингушских, донских и теркских казаков – всего полтора миллиона военнослужащих Красной Армии, перешедших на сторону врага. И эти отряды предателей, действовавшие задолго до Власова, тоже стали называть власовцами.

Пленение командующего подписало приговор окруженцам, которые еще долгое время выползали из адского котла. Но на Большой земле их встречали уже не заботливые медики, а сотрудники СМЕРШа, лишали воинских званий как вышедших из окружения «при сомнительных обстоятельствах», нарекали «спецконтингентом» и отправляли под конвоем поездом № 353 в г. Грязовец Вологодской области для распределения по лагерям НКВД.

По всем фронтам объявили, что командующий 2-й ударной генерал Власов сдался в плен вместе с армией. Безнравственная ложь просуществовала четыре десятилетия после окончания войны. Тогда нужен был кто-то, кто нес бы ответственность за гибель армии. Но кто понесет ответственность за сломанные судьбы тех, кто честно выполнял свой долг, чьи родственники почти полвека не имели права вспоминать их как героев?

И спустя полвека ветераны, прожившие всю жизнь в страхе, тайком по ночам в гостинице рассказывали Изольде Анатольевне Ивановой о тех страшных днях войны. А некоторые так и не смогли рассказать, как, например, Григорий Мучник, настоящий мученик немецких лагерей. При воспоминаниях об этом аду его душили слезы.

Более 20 лет она пыталось хоть что-то узнать о судьбе любимого отчима. Написала несколько книг: «Синявино. Осенние бои 1941–1942 годов», «Трагедия Мясного Бора», «За блокадным кольцом» и другие, большинство из них издала их за свой счет, веря, что кому-то они помогут. Но о судьбе любимого отчима она так ничего и не узнала. Документов не сохранилось. Их сожгли бойцы 2-й ударной, до выхода из окружения. Но она написала о нем художественную книгу «Не плачь обо мне», где ее герой, ротный Наум, застрелился, чтобы не сдаваться в немецкий плен. Поскольку свои, к которым они так долго прорывались, встретили их, окруженцев-власовцев, огнем. «Что же это? Свои – своих». А перед смертью он произнес горькую фразу: «Рассчитались нами… и такими, как мы… За провал, за окружение, за погубленную ударную, за этого командующего, будь он неладен».

– Мне кажется, я прожила счастливую жизнь, дядя Наум. Радовалась солнцу, свету, людям… детям, которых растила; больным, которых лечила; друзьям, которых любила. А сейчас я довольна, что закончила книгу о тебе и твоих товарищах: было бы несправедливо, если бы память о вас всех исчезла бесследно – так закончила она свою книгу.

 

Лидия Березнякова