«Честнее было пойти в монастырь»
Много ли светские люди знают о сегодняшней внутримонастырской жизни? Почти ничего. Чтобы пролить свет на эту закрытую от посторонних глаз сферу, корреспонденты «НВ» встретились с одним из старейших обитателей Коневского Рождество-Богородичного монастыря – иеродиаконом Диодором.
– Когда вы впервые появились на Коневце? Почему именно этот монастырь стал вашей обителью?
– Я впервые оказался на Коневце в 1994 году. Раз приехал на остров, два приехал – мне здесь понравилось, и я остался. Монастыря как такового еще не было, все только начиналось. С послевоенных лет на острове находилась военно-морская база, его передали церкви в 1991-м. Здесь были сплошные развалины, мусор. Все, что осталось от военных. И первое время мы тем и занимались, что разгребали мусор. Собор еще отреставрирован не был. Литургическая жизнь только начиналась.
– Вы еще застали военных?
– Да, конечно. Несколько матросов. Они на пекарне хлеб пекли, в трапезной работали.
– Как у вас складывались отношения?
– Было полное понимание. Да и вообще мы военным благодарны. Если бы в монастыре не было войсковой части, он достался бы нам еще в худшем состоянии. Военные хоть крыши латали, следили, чтобы в окнах стекла были целые.
– Летом на Коневце хорошо, а как зимой?
– Еще лучше.
– Ну, сейчас-то может быть. А когда все начиналось?
– И раньше тоже было нормально. Пока здесь стояли военные, было электричество. У них работали электростанция, котельная. Они жили в Белой гостинице, а трудники, братия – в Красной. Потом, когда военные ушли, электричество кончилось. Мы перебрались в тот корпус, где было печное отопление. И тоже никаких проблем.
– И с водой, питьевой водой?
– А вокруг – Ладога! Бочка у нас была специальная для воды. Мы выезжали с ней на прорубь, начерпывали ведрами, развозили воду.
– Сейчас у вас хлеб пекут. А после того, как военные ушли?
– На Коневце хлеб всегда пекли, и при старом монастыре, и при военных. Военные обучили печь наших.
– А другие продукты?
– Огород есть. Небольшой. Другие продукты летом заготавливались, что-то завозилось с земли, все на складе хранилось – у нас тогда еще был ледник. Он сохранился, но лед мы больше не заготавливаем, потому что есть морозильные камеры. Ну, конечно, с продуктами бывали и затруднения. Средств было мало. У нас ведь как? То, что пожертвуют, то и хорошо. Я помню, как несколько месяцев подряд ели «зеленые пружинки» из сои. Макароны американские, они как пружинки были, к тому же зеленого цвета.
– Надо было за продуктами куда-то ездить?
– В магазине продукты покупать как-то дороговато. Всегда дешевле купить на базе. Нам же надо сразу много, на всю братию.
– Так база-то где?
– В Питере, в Приозерске.
– Покупать на базе – значит покупать оптом, для этого сумма денег должна быть приличная. Откуда деньги?
– Паломники приезжают. Летом. Потом жертвователи всякие. И тогда были. В Финляндии есть общество «Коневец», финны помогали нам здорово, особенно поначалу.
– И как же все это доставлялось на остров? Катер у монастыря появился наверняка не сразу.
– Не сразу. С военными договаривались. Известь, помню, завозили – несколько тонн в мешках, мешки на поддонах. Как разгрузить? Пришлось договариваться о кране. Наверное, за какие-то деньги. Не знаю, не я договаривался. Я тогда был простым трудником.
– В том числе и вашими трудами монастырь преобразился.
– Преобразился. И преображается. Может быть, не так быстро, как хочется, но на все воля Божья. Бог помогает человеку в той мере, в какой человек приближается к Богу. И самое главное в монастыре, конечно, литургическая жизнь. В монастырь люди приходят не для того, чтобы уйти от мира, а для того, чтобы приблизиться к Богу. Сейчас у нас литургия божественная каждый день служится, несколько храмов – работающих, и скит – действующий. Чем больше мы приближаемся к Богу, тем нам Бог больше помогает. Государство начало помогать. Немножко. В общем, средства появляются.
– Сколько сейчас братии?
– 12 человек.
– Сколько вам было лет, когда вы пришли?
– Тридцать шесть.
– Тяжело было переходить от мирской жизни к монашеской?
– Не то чтобы тяжело – надо взять и перейти! То есть понять однажды, что мирская жизнь кончилась, а другая началась. И возврата к прежней уже быть не может.
– Кто-то же уходил из монастыря? По каким причинам?
– По разным. Кто-то пытался пожить семейной жизнью. У кого-то получается, у кого-то – нет. Женя Почаевский (сейчас – отец Евгений) был у нас послушником, он еще только собирался стать на монашескую дорогу. Но приехала на Коневец регентша хора! Теперь у них – двое детей. У отца Евгения приход свой.
Все в порядке. Из монастыря уходят единицы. Больше – трудники. Летом приезжают сюда девчонки, смотрят: мужики хорошие, смирные, молятся Богу, трудятся не покладая рук. «Здесь-то я и найду себе хорошего мужа!» Цап парнишечку! Дурочки не понимают, что это здесь парнишечка такой хороший. Ну и потом мучаются.
– Получается: человек хорош, пока в монастыре?
– Нет, не в этом дело. Лучше человек делается, когда он общается с Богом. Приходит к Богу через покаяние, через какую-то работу над собой внутреннюю. И в монастыре для этого есть все условия. Монастырь для того и создается, чтобы ничто не отвлекало от общения с Богом, от работы над собой. А в миру все по-другому.
– В монастыре была предпринята попытка создать реабилитационный центр для наркозависимых.
– Да. Но если человек хочет исправиться, он должен жить именно в монашеском окружении. И без своих дружков. А когда набирается «критическая масса» бывших наркоманов, у них возникают всякие мысли нехорошие, и мысли эти реализовываются, начинается разброд и шатание. Ни им пользы никакой, ни монастырю, один только вред. Получилось, что здесь не монастырь, а какая-то колония хиппи с православным уклоном. Поэтому решили, что реабилитационный центр должен быть не в монастыре, а на приходе. В Саперном. Там с реабилитацией все нормально. Не монашеское это дело – следить за наркоманами. Монашеское дело – молиться.
– У каждого монаха есть еще и послушание.
– Обязательно. Я прошел через множество послушаний. Сначала я попал, как все, на общее послушание: когда что скажут, то и делаешь. Первое мое послушание было закапывать канаву. В трапезной посуду мыл, раздавал пищу. Убирал. Потом довольно долгое время я работал в лесу, с бензопилой. Мы заготавливали лес для финнов. Тяжелая работа. Зато – на свежем воздухе! Потом посадили меня на трактор. Водить трактор научился здесь. Просто больше некому было. Посадили меня. Целину для наших монастырских огородов пахал, боронил поля первый раз тоже я. Финские мужики объяснили на пальцах, – потому что я по-фински не понимаю, – как плуг цеплять, как его регулировать на глубину вспашки. Потом занимался заготовкой дров. Несколько лет, пока однажды не сорвал спину. Не один месяц буквально на животе лежал. Больно было – не передать! Никакие таблетки не помогали. В Великом посту меня пособоровали. (Во время соборования болящих мажут маслом. – Прим. ред.) И через два дня я был на ногах. Но в лес меня уже не отправляли, стал алтарником в храме. Потом на пекарне работал. Потом опять в храм, но уже уставщиком. И сейчас я уставщик, слежу за правильностью службы. Ну и меня в диаконы рукоположили.
– Мирская специальность у вас какая?
– Радиоэлектроника. У меня два красных диплома. Радиотехнического профтехучилища № 38 и Ленинградского радиоаппаратостроительного техникума. И здесь, когда надо, электричеством занимаюсь.
– А до монастыря каковы были ваши отношения с верой?
– К вере я пришел давно. Просто вначале толком не понимал, что это такое. Евангелие прочитал, а все равно ничего не понял. Конечно, и жизнь вел совершенно не церковную.
– У вас наверняка была комсомольская юность?
– Обязательно! После школы я устроился на работу, и мне даже пришлось быть секретарем комсомольской организации с правами райкома. Рабочее мое место в бюро главного технолога оказалось в бывшей церкви, как раз в барабане. Я толком не знал, что такое вера, да и в церковь ходил очень редко. Ну а для того чтобы покреститься, мне пришлось уехать из Петербурга, потому что у меня отец офицер, он был уже капитан первого ранга и начальник ведущей кафедры в военно-морском училище. Если бы там узнали, что я крестился, у отца были бы неприятности. Вот я и уехал в Пыталово в Псковской области, моя первая жена оттуда.
– Почему вы решили покреститься?
– Посчитал, что раз я русский человек, значит, должен быть православным.
– Жена какую-то роль при этом сыграла?
– Нет. Она тоже крещеная, но в церковь не ходила. Да и недолго мы с ней вместе прожили, разошлись. Второй раз я женился, дочка родилась. Опять развелся. Первый раз посчитал, что, может быть, бабы такие – гадины, сволочи. А после второго развода подумал: не может такого быть, что все они одинаковые. Значит, что-то со мной не в порядке. Вот и решил: будет честнее пойти в монастырь, чем менять женщин как перчатки.
– Вы о чем-то в своей жизни жалеете?
– (После раздумий.) Жизнь, она есть жизнь, что жалеть-то? Смысла никакого нет!
