Тимур Шаов: «Мое дело – врачебное»
Известный бард, забросив свою медицинскую специальность, предпочитает лечить души людей песнями
Тимур Шаов – известный бард, автор остроумных песен «О судьбе интеллигенции в государстве воровском», «О вреде пьянства», о «Загадочной русской душе» и многих других феноменах жизни в нашей стране. 17 сентября в ДК имени Горького состоится его концерт, на котором прозвучат песни из нового альбома «О чем молчал Герасим». О них, а также о политике, о дворовом детстве и… о Моцарте артист побеседовал с корреспондентом «НВ».
– Тимур Султанович, вы всегда были в курсе политической жизни – вспомнить хотя бы песню про дряхлеющего громовержца в 1997-м или «грозить шведу» и «прочим, которые уже не по зубам» на предыдущем альбоме... Но в 90-е, казалось, над политической жизнью страны кто только не потешался! А сейчас если всей страной что-то общее и обсуждают – так это национальные трагедии, и как-то уже не смешно.
– Жить всегда не смешно. Но что ж нам теперь накрыться простыней и медленно ползти в сторону кладбища? Дело в том, что есть темы, на которые шутить нельзя, – это человеческие несчастья. А есть темы, на которые стоит писать, – о том, как не пропасть. Конечно, кому-то, наверное, надо анализировать происходящее, давать оценку или предлагать выходы – но это уже дело мыслителей, настоящих писателей. А я – как бы. Все у меня «как бы» и под другим углом зрения. Я не считаю себя поэтом. И даже когда что-то серьезное записываю, аранжирую песни в классическом стиле с приглашением скрипачей, виолончелистов – это всегда немножко «как бы», всегда в шутку. Я стараюсь не впадать в серьезность.
– Что вас больше всего смешит в современной России?
– Меня расстраивает многое. Но и о том, что тебя расстраивает, сказать можно по-разному. Дело политологов или журналистов – «вскрывать язвы». А мое дело – «врачебное»: смягчать отношение людей к происходящему, чтобы их психика не страдала. Если коротко говорить, я стараюсь своему слушателю привить небольшую долю оптимизма: «Конечно, все погано, но, с другой стороны, живы, здоровы и слава Богу!» Чиновники всегда были идиотами, и неприятности в нашей жизни происходили всегда. Просто не надо по этому поводу сильно комплексовать и расстраиваться. Надо стараться делать все, что в твоих силах.
– Вообще в пору политической стабильности тяжелее писать сатиру?
– Можно говорить о политической стабильности в Швейцарии, а говорить о ней в России – смешно. Я бы это назвал видимостью стабильности. Проблемы-то, к сожалению, не решаются, просто о них перестали говорить. Я вот задумался: это же, в принципе, тоже оптимизм – не говорить о трудностях, только оптимизм не той «породы». К сожалению, у нас об отсутствии проблем заявляют те, кто эти проблемы должен решать. А это скверно. Я же согласен перестать писать совсем – но только если у нас наступят абсолютная политическая и жизненная стабильность, процветание и счастье. И тогда шутить будут только как в старых анекдотах – про тещу. Тогда я с удовольствием перестану писать и опять займусь медициной. Но жить в эту пору прекрасную, боюсь, не получится.
– Становилось ли вам когда-нибудь страшно за какую-то строчку, была ли самоцензура?
– Нет, что вы! Ну кто я такой? Что я, настолько страшен кому-то? Власти сейчас не боятся даже тех людей, которые во весь голос кричат и к которым прислушивается вся страна! А я-то, которого знает узкий круг интеллигенции…
– Да ладно вам!
– Ну, не знаю, может быть, и нет. Потому что меня вот позавчера остановил гаишник, прочитал фамилию и просто спросил: «Ну как творчество?» – и тут же отпустил. Причем среди гаишников это происходит не в первый раз. Прямо не знаю, неужели они меня слушают в таком количестве?
– Вы много выступаете за границей. Это потому, что вы любите путешествовать, или потому, что у нас столько эмигрантов, которые вас приглашают?
– Я еду туда, где меня слушают, – неважно, заграница это, или Пермь, или Красноярск, или Урюпинск… Я собираю замечательные залы в Израиле, в Штатах, в Германии… Но не худшего качества залы собираю и в России. А если говорить о том, люблю ли я путешествовать или нет, – я действительно люблю. Когда долго нет гастролей и я не еду никуда в отпуск, уже словно что-то свербит: хочется собрать чемоданы и куда-нибудь поехать. Причем я не меньше люблю ездить в российскую глубинку, в новые для себя города, чем куда-нибудь в Америку, которую я уже всю изъездил. Я бы сейчас в Мурманск поехал с не меньшим удовольствием, чем в Бостон.
– Кстати, наша газета в Мурманске выходит – я думаю, жителям этого города будет приятно такое прочесть.
– Вот! Правда! У нас не было ни одного концерта в Мурманске, а я просто мечтаю поехать на север! Мы были в Архангельске несколько лет назад, мне очень понравилось.
– На Архангельск тоже выходим. Так что и им привет. Кстати, вы сейчас чемоданы упомянули, а была ли какая-то реакция с американской стороны – может быть, от консульства – на песню про авиакомпанию «Дельта»?
– Ну какое отношение американские власти имеют к частной авиакомпании «Дельта»! У меня было бы больше интереса, если бы из авиакомпании «Дельта» позвонили и сказали: «Ну, Тимур Султанович, мы виноваты жутко, ну потеряли вашу сумку, ну что делать, ну вот вам…» Да даже денег не надо! Хоть бы какая-то моральная компенсация.
– Согласно песне, у вас с собой была сотня дисков, том Шекспира и штаны. А что вы берете на самом деле в заграничные гастроли?
– Я очень правдивый человек. У меня в этой сумке действительно были диски, штаны и Шекспир. Другое дело, что это была не единственная сумка. В другой были личные вещи.
– Их тоже потеряли?
– Нет. Потеряли одну сумку. Я подозреваю, что она просто раскрылась, диски рассыпались, а в таких случаях ничего не собирают, все идет в отходы. У меня, кстати, в первом варианте был такой куплет про какого-то афроамериканского работника грузовой службы, который сейчас сидит и над вымыслом моим слезами обливается. Но вряд ли это возможно, потому что все мои песни – на русском.
– Не берете с собой в долгие турне что-то в память о родине?
– Я беру с собой электронную книжку, в которую у меня вбито все – от полного собрания сочинений Льва Толстого до публицистики. Беру с собой компьютер. Там же очень развит беспроводной интернет – обычно где-нибудь в кафе сижу и переписываюсь, смотрю новости. Для меня, когда я в отрыве от России, очень важны новости с родины. А так как по американскому телевидению о нашей родине вспоминают чрезвычайно редко, я при первой возможности лезу на новостные ленты. Это мы себе представляем, будто все американцы сидят и думают, как бы России напакостить. Дело обстоит хуже: они нас просто не замечают. Вот и все. Мы им вообще до лампочки.
– Читала в одном из интервью ваши слова: «Феня в речи у меня с детства – повлияло дворовое воспитание». А вот про ваше детство-то нигде и ничего нет. Расскажете?
– Что рассказать?
– Как росли. В музыкальную школу, судя по всему, не ходили?
– Нет, ходил чуть-чуть.
– Откуда же тогда время на «дворовое воспитание»?
– Для двора время обязательно оставалось, каждый день! Несмотря на то что я ходил сначала в музыкальный ансамбль при Дворце пионеров, а потом на баскетбол и на шахматную секцию, при всем этом мы часто гоняли мяч во дворах. И каждый вечер обязательно ходили в беседку с гитарами и сидели там часов до десяти-одиннадцати – сколько родители разрешали.
– И тогда прозвучали ваши первые песни?
– Нет, никаких первых песен! Мне же тогда было только 13–14 лет!
– Ну, Моцарту было еще меньше.
– Моцарт – это Моцарт. Вы, пожалуйста, не путайте. Моцарт – это гений. А у нас были какие-то одесские песни, блатные, был Макаревич. Нам и в голову не приходило что-то самим писать. Так ведь и о чем может написать 15-летний пацан?!
– О любви!
– Песни о любви мы презирали с детства, потому что это был удел советской эстрады. Вообще, настоящий мужик про любовь не пишет – надо писать, как Макаревич в его ранние годы. Это были хорошие мужские песни с философским подтекстом о нашей жизни. Нет, в принципе, про любовь мы пели: «Вот ты опять сегодня не пришла, а я так ждал, надеялся и верил» – про колокола. Так что про любовь песни были. Но чтобы их самому писать – ну уж нет!
– Ну и напоследок позвольте вам зачесть фрагмент сообщения вашей поклонницы о том, как она ходила за билетами на ваш московский концерт: «Касса, как оказалось, в субботу не работает, хотя на сайте этой информации не было. Но, узнав, что я на Шаова, кассир (или это была сама администраторша?) не только продала мне билеты, но и долго и терпеливо ждала, пока я созванивалась со всеми, выясняя, кому какие места и за какие деньги. А потом выяснилось, что она сама – любительница бардов с юности, а о Шаове узнала недавно и теперь слушает только его и всех родных «подсадила». И еще добавила, что «такая интеллигентная публика на него идет, даже покруче, чем на Губермана».
– Ну, прям уж «покруче»! Это уже похвала. Я не думаю, что это так, у нас с Игорем Мироновичем публика очень сильно пересекается. И я считаю это для себя большим комплиментом.
